Если бы он еще шел с огнями. Тогда стрелок мог бы подождать. Тогда он мог бы попытаться пропустить немца. Тогда...

Стрелок имеет право на одну очень короткую и точную очередь. Если он не собьет вражеский самолет первой же очередью, это будет означать конец. Вражеский летчик станет осторожнее, начнет делать заходы один за другим и в конце концов вынудит расстрелять остатки боекомплекта. Или, если стрелок промахнется, сразу ударит из пушек и пулеметов, что ничуть не лучше.

«Пропустить? Стрелять?»

Эта мысль лихорадочно бьется в голове стрелка. Решение зависит только от него. Вся ответственность лежит на нем. Ответственность за жизнь трех человек.

Как все просто, когда рядом командир! Он всегда знает, что нужно делать...

Огни... Если бы истребитель шел с огнями...

Стрелять!

Тук... тук-тук... тук...

Стрелок уже давно слышит эти непонятно откуда идущие звуки, но ему не до них. Все его внимание приковано к приближающемуся самолету. Стрелок прикидывает угловое смещение истребителя, выносит перекрестие прицела вперед и ждет, медленно поводя стволом пулемета. Он целится долго и тщательно, целится так, словно у него есть неограниченный запас времени. Он должен ударить наверняка...

Ду-ду-ду-ду-ду!

Стоп!

Стрелок ждет, не отрываясь от прицела. Ждет долгие три или четыре секунды.

Что-то взрывается в настигающем их самолете. Рядом с луной на мгновение вспыхивает солнце. И — болезненная темнота, особенно черная после взрыва...

Стрелок отодвигается от пулемета и дрожащими руками вытирает пот со лба. Лицо у него белое, как у мертвеца, а на губах застыла слабая улыбка. В эту короткую очередь он вложил все силы, все напряжение и теперь чувствует себя совершенно опустошенным. Он осматривает небо бессмысленным взглядом, еще не веря, что все кончилось.

Тук... тук-тук... тук...

Стрелок начинает приходить в себя и с недоумением осматривается. Опять эти звуки? Вот... снова: тук-тук... тук...

Стрелок прислушивается. Что-нибудь с моторами? Или стучит поврежденная обшивка?

Он выпрямляется, и удары исчезают.

«Показалось», — думает стрелок.

Он тянется к пулемету, чтобы перезарядить его, и случайно прикасается головой к борту. Удары слышатся ясно и отчетливо: тук-тук-тук-тук... тук... тук...

Стрелок замирает. Да это же морзянка! Штурман! Да это же стучит штурман! Как он не догадался сразу!.. Штурман...

Стрелок всхлипывает. Наконец-то... Как он ждал хоть какого-нибудь сигнала, чтобы убедиться, что не забыт, что рядом находятся пилот и штурман, они живы и знают, что делают...

Надо немедленно связаться со штурманом! Немедленно!

Стрелок склоняется и шарит рукой по полу кабины, ощупывает борта, рацию. И застывает, пораженный.

Ему нечем подать сигнал штурману. У него нет ни одного предмета, которым он мог бы воспользоваться. Ничего... Разве пистолетом, но разве услышит штурман?

Тук-тук... тук... «П-о-н-я-л... в-ы... н-е... р-а-н-е-н-ы ... с-м-о-ж-е-т-е... л-и... п-р-и... н-е-о-б-х-о-д-и-м-о-с-т-и ...о-с-т-а-в-и-т-ь... м-а-ш-и-н-у... е-с-л-и... с-м-о-ж-е-т-е... в-ы-с-т-р-е-л-и-т-е...»

Сможет ли он оставить машину?! »

Нет. Не сможет. Это он, стрелок, сделать не сможет, потому что парашют у него изодран осколками снаряда. Он уже проверял. Парашют никуда не годится.

А зачем ему оставлять машину? Какая в этом необходимость? Что случилось?

Ах, если бы как-то подать сигнал штурману, узнать, что там, впереди, долго ли им еще лететь до аэродрома... Если бы предупредить, что у него, стрелка, почти не осталось патронов...

Он снова осматривает кабину. Ничего.

Тук-тук...

Стрелок застывает, склонившись к борту.

«П-о-н-я-л... м-а-ш-и-н-у... о-с-т-а-в-и-т-ь... н-е... с-м-о-ж-е-т-е... в-с-е... н-а-б-и-р-а-е-м... в-ы-с-о-т-у...»

Удары прекращаются. Стрелок чувствует, как приподнимается нос машины.

Он усиливает подачу кислорода в маску...

 

Рывок самолета бросает штурмана на борт кабины, пол вырывается из-под ног. Штурман хватается за сиденье и повисает над прицелом в нелепой позе.

Только что все было спокойно. Ровно работали моторы, внизу проплывали лесные массивы, в которых вряд ли могла находиться зенитная артиллерия. Штурман рассчитал набор высоты и только собрался сделать запись в бортжурнале, как вдруг — на тебе.

Он барахтается на сиденье, пытаясь отцепить привязные ремни.

Неужели на что-то налетели? Отказал один из моторов? Отвалилось крыло?

— Командир! — зовет он.

Самолет уже лежит на крыле, нос его опускается к земле, еще мгновение — и машина перевернется.

— Командир! Штурвал вправо, правой ноги! Дайте правый крен, командир!..

Машина так же неожиданно и резко опрокидывается на правое крыло.

— Стоп! Командир, стоп! Левый крен!.. Еще один такой рывок, и конец.

— Чуть вправо! Стоп, командир! Стоп!

Вот это свистопляска...

— Штурман... — доносится до него хриплый стон.

— Я вас слышу, командир. В чем дело? Что случилось?!

— Штурман... в каком положении машина?

— Сейчас — в нормальном. Но секунду назад мы едва не перевернулись. Что случилось?

— Штурман... вы уверены, что машина действительно в нормальном положении? — настойчиво спрашивает пилот.

Штурман оглядывается.

— Да, командир. Совершенно уверен.

— Вы видите горизонт?

— Да.

— Хорошо видите?

— Очень хорошо, командир.

— Дело в том... что мне кажется... мне кажется, что машина идет вверх колесами...

— Нет, командир. Машина идет нормально. Вы слышите? Нормально!

Штурман слышит тяжелое дыхание пилота. И его голос:

— Почему же тогда так воют моторы?

— Нет, вам кажется. Уверяю вас, все в порядке. Держите так, как держите. Машина в нормальном положении.

— Ладно, штурман.

— Вот и хорошо. Хорошо, командир.

Он прикладывает ко лбу и щекам платок, вытирает проступившие капли пота. Потом говорит:

— Уф, Василь Николаевич... Пожалуйста, не надо так больше. Ведь вы чуть не опрокинули машину...

— Простите, штурман.

— Я связался со стрелком. У него все в порядке,^-можно набирать высоту. Возьмите штурвал на себя... еще... достаточно! Держите так.

Штурман качает головой. Какого же дурака он свалял! Ведь должен был об этом помнить. Даже вполне здоровые пилоты во время ночных полетов или полетов по приборам теряют иногда пространственную ориентировку. А ведь тут — слепой, которому в миллион раз труднее...

— Ты мне не нравишься, дружок, — неодобрительно бормочет штурман. — В этом случае ты оказался растяпой. Будь внимательнее, иначе плохо кончишь...

Он дает пилоту поправку в курсе и внимательно приглядывается к земле. Скоро должен быть Минск.

Долететь до Белоруссии. Все рано или поздно должны возвращаться туда, откуда они вышли. И Добруш вернется. Он вернется и скажет дому, саду, аистам на старой липе:

— Дабры дзень.

Над Белоруссией капитан Добруш прикажет экипажу оставить машину.

В кабине свистит ледяной поток. Руки и ноги пилота окоченели, на бинтах образовалась ледяная корка. Холод проникает под куртку. Пилот боится сделать лишнее движение штурвалом или педалями. Он не верит своим ощущениям и застыл в каменной позе.

Машина по-прежнему идет как-то странно, переваливаясь с крыла на крыло. Пилоту стоит невероятных усилий удержаться от соблазна выровнять самолет. И самое страшное, что провалы в сознании случаются все чаще. Все чаще пилот ловит себя на том, что возвращается из какой-то вязкой пустоты и с трудом вспоминает, где находится. Он слышит и выполняет команды штурмана, но не понимает их смысла. Руки и ноги сами делают то, что привыкли делать в течение многих лет. Сознание в этом не участвует.

Какая-то очень важная мысль пробивается и не может пробиться сквозь полубред. Пилот напрягает волю, пытаясь удержать ее, но она ускользает, теряется...

И вдруг в его мозгу вспыхивает воспоминание...