После этого поражения Антоний окончательно пал духом и, собрав остатки своего войска, ушел на север в Альпы, через которые с большими потерями перевалил, чтобы затем присоединиться к Марку Эмилию Лепиду, который все это время благополучно просидел в Нарбоне.

После бегства Антония и снятия осады Мутины Децим наконец решился показаться за пределами городских стен. Он послал Октавию Цезарю гонцов с выражением благодарности за помощь и уверениями, что его участие в убийстве Юлия Цезаря явилось следствием обмана со стороны других заговорщиков, и просил Октавия Цезаря о встрече, где он в присутствии свидетелей докажет искренность своей признательности ему. Но Октавий Цезарь отклонил его просьбу со словами: «Я пришел сюда не для того, чтобы выручить Децима, и поэтому не нуждаюсь в его признательности. Я пришел, чтобы спасти государство, и приму благодарность только от него. Я также не желаю ни говорить с убийцей моего отца, ни видеть его. Пусть он благодарит сенат, а не меня за то, что остался жив».

Через полгода Децим попал в засаду и был убит вождем одного из галльских племен, который послал его отрубленную голову Антонию, за что получил небольшое вознаграждение.

VII

Протоколы заседаний сената (апрель, 43 год до Р. Х.)

Третий день текущего месяца: заслушаны сообщения из Галлии о военной кампании против мятежного Марка Антония, представленные Марком Туллием Цицероном, в которых, в частности, говорится: осада Децима Брута Альбина снята; армия Марка Антония понесла такие потери, что уже не представляет непосредственной опасности для республики;

остатки войск Антония в беспорядке отступают на север;

консулы Авл Гирций и Гай Вибий Панса пали в бою, и их легионы временно перешли под командование Ц. Октавия, который ждет дальнейших указаний в окрестностях Мутины.

Шестой день текущего месяца: предложения Марка Туллия Цицерона:

объявить пятидесятидневные благодарственные празднества, в течение которых граждане Рима воздадут почести богам и армиям сената за победу над Марком Антонием и избавление Децима Брута Альбина;

жаловать погибших консулов Гирция и Пансу публичными похоронами со всеми приличествующими их положению почестями;

воздвигнуть на общественные средства памятник в честь славных побед легионов под командованием Гирция и Пансы;

за героическую победу над разбойным Марком Антонием устроить Дециму Бруту Альбину триумфальное чествование в сенате.

Следующие указания посланы Гаю Октавию в Мутину (Копия прилагается);

«Преторы, трибуны плебейского сословия, граждане и прочие жители Рима шлют свои приветствия Гай Октавию, временному командующему консульскими легионами.

Сенат выражает тебе свою благодарность за помощь, Оказанную тобой Дециму Бруту Альбину в его героическом разгроме мятежных армий Марка Антония и извещает, что эдиктом сената Децим Брут назначен единоличным командующим консульскими легионами для дальнейшего преследования вышеуказанного Марка Антония. Посему тебе приказано немедленно передать легионы Гирция и Пансы Дециму Бруту. В дополнение к этому тебе приказано распустить войска, набранные тобой своей собственной властью, выразив им благодарность от имени сената, который образовал комиссию по изучению возможности предоставления им награды за верную службу. Посланник сената выехал в Мутину с целью уладить вышеозначенные дела; все вопросы передачи власти ты должен оставить на него».

Все предложения Марка Туллия Цицерона приняты сенатом.

VIII

Письмо: Гай Цильний Меценат — Титу Ливию (13 год до Р. Х.)

Все слышали остроту Цицерона: «Мы воздадим ему почести, мы воздадим ему хвалу, мы воздадим ему по заслугам». Но мне кажется, даже Октавий не ожидал, что сенат и Цицерон пойдут на такой откровенно оскорбительный шаг. Бедняга Цицерон… Несмотря на все неприятности, которые он нам принес, и вред, который имел в виду своими действиями, мы всегда тепло относились к нему. Но как глупо он себя вел, движимый лишь собственным вдохновением, тщеславием и убежденностью. Мы рано поняли, что не можем позволить себе такой роскоши; мы делали шаг лишь тогда, когда у нас не было другого выхода, руководствуясь расчетом, соображениями политики или необходимостью.

Само собой разумеется, я был в Риме во время всей этой истории с осадой Мутины; как тебе известно, я в свое время командовал армиями (и не так уж плохо, надо признаться), но всегда находил это весьма скучным занятием, не говоря уж о многочисленных неудобствах. Так что если ты хочешь узнать подробности само? битвы, тебе придется обратиться к другим источникам. Если наш общий друг Марк Агриппа выполнит свою угрозу и закончит свои воспоминания, ты сможешь найти в них немало полезных сведений. Бедняга, на него обрушились такие неприятности (я уверен, ты знаешь, о чем идет речь), что я сильно сомневаюсь, что ему это удастся.

Октавий был гораздо больше заинтересован в том, чтобы иметь своего надежного человека в Риме, нежели посредственного полководца возле себя, ему нужен был кто–то, кто оповещал бы его обо всех колебаниях в настроениях сената, сообщал ему о последних интригах, свадьбах, разводах и т. п. И, как мне кажется, я как нельзя лучше подходил для этой роли. В то время (помни, это было более тридцати лет назад) я воображал себя законченным циником и считал тщеславие в любом его проявлении непроходимо вульгарным; при этом я был неисправимым сплетником, и никто не принимал меня всерьез. Я каждый день посылал Октавию письмо с последними новостями из Рима, а он держал меня в курсе событий в Галлии. Поэтому действия Цицерона и сената не застали его врасплох.

Мой дорогой Ливий, я частенько журил тебя за твои республиканские и помпеянские симпатии, и, хотя я всегда делал это любя, я уверен, ты понимаешь, что в моих колкостях есть большая доля истины. Ты провел свои детские годы на севере, в мирной тиши Падуи, в течение многих поколений не знавшей гражданских раздоров; ты впервые появился в Риме лишь после битвы при Акции и реформы сената. И сложись тогда, много дет назад, обстоятельства по–другому, ты легко мог бы оказаться на стороне Марка Брута и сражаться против нас при Филиппах, как это случилось с нашим другом Горацием.

Чего ты, похоже, никак не хочешь признать — даже сейчас — это того, что идеалы, лежавшие в основе старой республики, не имели ничего общего с самим фактом ее существования; что за красивыми словами прятались самые чудовищные поступки; что за фасадом традиций и порядка скрывалась неприглядная реальность хаоса и разложения; что призывы к воле и свободе заслонили в глазах многих (и даже самих призывающих) факты нужды, притеснений и узаконенного убийства. Мы знали, что у нас не было другого выхода, и не могли позволить себе быть обманутыми некой фикцией, призванной поддерживать эти заблуждения.

Короче говоря, Октавий отказался повиноваться сенату. Он не стал распускать свои легионы, не передал армии Гирция и Пансы Дециму и не допустил к нему посланников из Рима. Он ждал лета, в то время как сенат дрожал от страха.

Что касается Децима, то он так и не мог ни на что решиться; разочарованные его безволием легионеры тысячами переходили на нашу сторону.

Цицерон, напуганный нашим неповиновением, подбил сенат вернуть Марка Брута из Македонии в Италию со всеми его армиями.

Мы выжидали, пока до нас не дошли вести о том, что Антоний вошел в Галлию и примкнул с остатками своих войск к Лепиду.

У нас было восемь легионов с конницей поддержки, а также несколько тысяч легковооруженных наемников. Этих последних вместе с тремя легионами Октавий оставил в Мутине под командованием Сальвидиена. Он послал гонцов к Атии и Октавии, своим матери и сестре, с указанием укрыться в храме Девственных весталок, где они будут в безопасности в случае репрессалий. И потом мы пошли на Рим.