Затем один из разговаривающих спустился по трапу на нижнюю палубу, где у борта его поджидала рыжеволосая, приметная девица, явно злоупотреблявшая косметикой.

Наталье Александровне стало ясно: что за «уединение» требуется кое-кому в туристической поездке.

Второго из разговаривавших Наталья Александровна увидеть не могла, но голос его был очень знаком. Хрипловатый, раскатистый говорок. Похожий на голос судового радиста.

Это насторожило ее, и холодок недоверия к фасонистому, бойкому на знакомства Виталию снова пробился наружу. Она решила, что все расскажет Дане. Но потом ее остановила мысль, что она может и ошибаться. Не видела же она Виталия, а голос мог быть просто похож. Не только ведь у радиста есть на корабле отдельная каюта…

— Может быть, он в спортлото пять цифр угадал, Наталья Александровна, — задиристо сказала Даня. — Или по лотерее выиграл. Вы же его совсем не знаете. Вам хорошо подковыривать, а я третий год по общагам мотаюсь. В профтехучилище как залезла под казенное одеяльце, так и не могу из-под него выбраться. Только и твое — коврик на стенке да зеркало на тумбочке…

— Тебе, Данюшка, с хозяйственным парнем хорошо будет, — гнула баба Варушка собственную линию. — В своем-то дому всякая королевной живет. Раньше так и животиной бы обзавелись. Любо коровку держать. Теперь отходит у молодых такой обычай.

— Мы дома все время держали корову. Пестроней звали. Я и доить умею, — серьезно, без тени усмешки сказала Даня.

— Так еще того лучше. Теперь ведь корма купить можно. Не надо на покосе спину ломать…

Наталья Александровна, про себя улыбаясь, слушала разговор и представляла будущий домик в Белозерске, будущую Пестроню и Даню в роли ретивой хозяйки.

«А ведь у нее получится, — вылезла ревнивая мысль. — И ребятишек нарожает кучу. Сыновей и дочек. Белоголовых и крепких. Мамой будут звать…»

Ирония, на которую Наталья Александровна пыталась себя настроить, сразу оказалась мелкой и зряшной. Строго разобраться — без толку прокатилась ее жизнь. Прочертила она ее у кульмана, не выдав ни одной стоящей мысли. Растрясла лучшие годы в беготне по месткомовским делам, в хлопотах о чужих заботах. «Активная общественница» — лестный титул, приклеившийся к Наталье Александровне за долгие годы работы в институте, понемногу растащил личное. Перебирая прожитое, Наталья Александровна видела забытые всеми дела и хлопоты, никому теперь не нужные Почетные грамоты профкома и Общества Красного Креста, полустершиеся благодарности в трудовой книжке, да пыльные архивные чертежи, где красуется подпись инженера Сиверцевой, крупного специалиста по крохотному узлу шевронной передачи в манипуляторах.

Хорошо, что появился Андрей Владиславович, который заполнит брешь в отлетевших годах.

От этих мыслей было плохо, и в душе зашевелилась откровенная зависть к Дане, к ее молодости, деловой практичности и ясному пониманию того, что надо в жизни. Простого и прочного, без прикрас и вывертов.

— Я, девушки, два раза вдовела, — перевела баба Варушка разговор на собственную биографию. — Такой уж у нас бабий род неудачливый. И мать вдовела и бабка. Теперь старшая моя, Августа, шестой год во вдовицах ходит. Потонул ее мужик. Через выпивку эту проклятую смерть принял. Раззадорились между собой в компании, и Костянтин, муж Августы, решил на бревнышке Низовский порог переехать. Скакнул на бревно с багром в руках, а его в пороге вертануло о камень и слизнуло в воду. Осталась Августа с двумя ребятишками. Младший, Игорь, тот от Костянтина, а Анна, девка, еще до замужества нагуляна. Разумна така девчушка. На одне пятерки три года учится. С таким хвостом какой мужик ноне позарится!

— Зачем же вашей дочери непременно замуж выходить? — удивилась Наталья Александровна.

— Хозяин в дому должен быть. Так уж природой устроено, что каждая живая душа себе пару ищет. Конечно, иной раз и нужда сватает.

— Как это нужда сватает? — не поняла Даня. — Продавать, что ли, себя?

— Вишь, ты как словами-то сечешь, девушка, аж искры летят… Вот я после Ивана, сказывала уже вам, с двумя ребятишками на руках осталась. Худы были тогда годы, тягостны. У меня ни лошади, ни коровенки уже давно не осталось. Надел земли дали мне хороший. Дак его ведь зубами не угрызешь…

Баба Варушка нахмурила лоб, прикидывая, как ей дальше рассказывать.

— В ту пору стал ко мне вдовец подкатывать, Антип Васильевич… В молодые годы я красивая была. Обряжусь на праздники, хоть картинку с меня списывай. Сарафанов тогда в наших местах уже не носили. К городскому стали тянуться. «Парочки» по праздникам надевали. Юбка-косоклинка и кофточка в талию, а сзади мелки оборочки. Теперешня мода мне, как зубна болесть. В пестры штаны нарядятся, волосы обстригут. Тако полумужичье иной раз идет, глаза бы не смотрели. В большой бедности я жила, а красота моя еще не истратилась. Антип-то Васильевич уже в годах находился порядочных, но форс держал. На руке толсто тако кольцо носил из чистого золота, волосы на рядок причесывал и по воскресеньям в церковь при галстуке ходил. Хозяйство имел по тем временам крепкое. Дом со двором, амбар, что иная изба, на два этажа. В покос казачих нанимал, батрачек, вроде как по-вашему сказать. Поревела я с горя после такого сватовства, сирот своих пообнимала и дала Антипу Васильевичу согласие.

— Прямо так, без любви? — ужаснулась Даня.

— Так, — подтвердила баба Варушка. — Девкам не за кого было выходить. Война, считай, деревню ополовинила, а у меня двое на руках… Любовь тако дело — с утра не обогреет, так к вечеру голову не напечет. Миколаю в ту пору пятый год шел, а Августа еще трехлеткой была. Исть они каждый день просят, да и без дров в дырявой бане тоже зиму не проживешь. А как из лесу дрова добудешь, если коня нет…

Вот с таким-то мужем, с такой-то бедой я, девушки, восемь лет прожила. Детей моих он обижал. Бывало, как тропнет кулаком по столу, все чашки-ложки в стороны раскатываются. Августу по голове бил. Ну, малый ребенок иной раз и сдурачит. Так постращай ее, хлестни ремнем по мягкому месту. А он пальцы сожмет и козенками кует Густю в темечко, в материнский родничок… Погнула я на него спинушку, по сю пору косточки ту работу помнят… Двоих я от Антипа Васильевича принесла — Павла да Семена…

Даня накинула стеганый розовый халатик из нейлона и завязала его под горлом. С лица ее смылось обычное насмешливо-ироническое выражение. Четче прописались полные губы и разметистые брови застыли без движения.

— Раньше бабы от ребятишек не уберегались, — продолжила пенсионерка. — Моды не было по фершалам бегать, чтобы брюхо не затяжелело. Теперешние легонько насчет ребятишек живут… Ой, как легонько!.. А ведь на том, что жонки детей рожают, мир стоит.

Баба Варушка пожевала губами, поддернула концы ситцевого, в мелкую горошину, платка и покосилась на Наталью Александровну, оглаживающую перед зеркалом подбородок мягкой пуховкой.

— Ты, Александровна, зря ребятишек не завела. Из себя ты женщина видная, достаток есть полный, а пустоцветом проживаешь.

Наталья Александровна ощутила, как на ее лице под слоем пудры запламенела кожа. Недоставало, чтобы настырная старуха-пенсионерка лезла к ней с нравоучениями. Слава богу, достаточно уже взрослая она и разберется с собственными проблемами.

— Теперь небось спохватываешься, да время твое укатило. Прокуковала ты, баба, молодые годочки.

— Я в молодые годочки на фронте под пулями лежала.

— Не одна ты, Александровна, войны хлебнула. Этим не загораживайся.

Наталья Александровна сердилась и понимала, что глупо обижаться на прямолинейную правду бабы Варушки. Вчера на палубе, ощутив доверчивое прикосновение Дани, она опять остро почувствовала, как обделила ее жизнь. Себе это она может сказать наверняка.

Наталья Александровна ожидала, что Даня не упустит момент, чтобы высказать собственное суждение. Но девушка промолчала, и Наталья Александровна мысленно поблагодарила ее.

— Что же дальше было?