— Ты сильно изменился, Серзак, — добавил Гириш после продолжительного молчания.

— У меня были на то веские причины, — ответствовал Серзак, которому с каждым мгновением делалось все хуже и хуже. Лицо раджи поплыло и стало раскачиваться как колыбель, которую старик качал в незапамятные времена, когда сидящий перед ним раджа еще помещался в колыбели. — Самые веские — годы. Они забрали у меня цвет моих волос, мои надежды, мои печали и мои возможности… — Серзак закрыл глаза.

— Ты устал, — заметил Гириш. — Поговорим наедине завтра утром. Времени у нас достаточно.

— Не скажи, — сквозь полусон пробормотал Серзак и уход раджи соединился у него с приходом девы, завернутой в шелк, девы-врачевательницы. Увы, не все недуги были подвластны ее исцеляющему искусству.

Утро застало Серзака на ногах. Он не вытерпел. Слишком сильные запахи, доносившиеся из сада, в котором стояло его временное пристанище, никого не могли оставить равнодушным.

Сад поражал воображение. Дивные плоды зрели здесь на раскидистых, пышных деревьях — абрикосы, сливы, инжир и много других плодов. Розы, фиалки, левкои и гиацинты с анемонами росли купами, наполняя воздух райским благоуханием. Смеялись тюльпаны и маки, плескались фонтаны, золотые рыбки стаями гуляли в двух мраморных бассейнах, белом и черном, всюду висели серебряные клетки и в них звенели и щебетали на разные лады удивительные птицы. На цветах, на траве, на листьях блестела и дрожала утренняя роса.

Гириш появился около полудня, когда Серзаку уже окончательно наскучило одному любоваться садом. Он пригласил гостя пройти в беседку, оплетенную густой и темной листвой базилика.

Серзак сразу же убедился в том, что привычки его давнего приятеля, которого он когда-то держал на руках и который любил при случае оросить рукава сказителя золотым дождем, ничуть не изменились. Он нисколько не стеснялся портить воздух, рыгать и плеваться, не глядя куда, хотя бы и на собеседника. Серзак все время с дрожью ждал, когда Гириш пустит изо рта струйку слюны или заплачет, сморщив лицо, превратившись в жуткого маленького уродца.

Речь его, правда, развилась и стала намного более утонченной. Теперь он не употреблял грубых выражений, держался манерно и с достоинством, и правильно составлял сложные силлогизмы.

— Спутаны страницы книги судеб и никто не знает, какими путями придет к своей гибели, — глубокомысленно заметил Гириш, с поджатыми губами глядя на то, как юные служанки, в почтении избегая взглянуть на своего повелителя, подают на стол.

Медные, серебряные, деревянные и глиняные блюда различных размеров — с украшениями и без — имелись здесь. На каждом лежал свой особый вид пищи. Фрукты, овощи, мясо, сласти — все лучшее, что не без борьбы отдавала человеку природа. Длинные серебряные кувшины возвышались среди великолепия как дозорные башни. Пузатые кувшины из черной глины стояли как приготовленные к битве слоны. Глаза не могли нарадоваться, зубы ныли от предвкушения, язык трепетал, словно муж, впервые приближающийся к жене.

Одна из служанок случайно задела ногу Гириша и князь с нескрываемым удовольствием пнул ее в маленький аккуратный зад. Служанка вылетела из беседки, успев поблагодарить господина за урок.

— Надо их все время учить! — сказал Гириш. — Они совершенно не знают приличий и глупы, как коровы.

Беседовали на этот раз долго и со вкусом. Гириш теперь не качался перед взглядом Серзака. Целительница сделала свое дело. Раджа поведал о том, как достиг сегодняшнего положения, какими путями пробирался сквозь лабиринты власти. Он говорил о своих воинах из скрытого гарнизона, лучших из лучших, которых с детства обучают приемам ведения боя.

— Сто двадцать богов войны в моей власти! — с непомерной кичливостью заявлял Гириш.

Серзаку гордиться было особенно нечем, сначала он вздыхал, покачивал головой, от души насыщался едой, которую умел ценить по достоинству, а потом долго и витиевато жаловался на несправедливость судьбы.

— Лучших она унижает, — подвел он итог и горестно уткнулся носом в чашку. Напиток был не простой.

Легкая пелена возникла вокруг Серзака. Ему нестерпимо захотелось рассказать племяннику обо всем, что он знал. Расписать сокровища города Хорто в самых ярких красках, доступных его хорошо подвешенному языку, отточенному на десятках базаров и в десятках долговых ям и тюрем для бродяг, уклоняющихся от податей.

Он мысленно набросал основной план повествования и уже подбирал начальные слова, как вдруг его грубо прервали — в благоухающем саду появились жуткие существа. Темные, злые, в окропленных кровью одеждах, со сталью во взглядах и руках. Сталь в руках вертелась с ослепительной скоростью, разя вскрикивающих воинов в шлемах с хвостами яков.

— Серзак! — заорало одно из существ. — Держи его!

— Сокровища, несметные сокровища сами просятся нам в руки и рыдают в безутешном горе, не в силах вынести с нами разлуки… — все же начал Серзак по инерции.

Гириш изменился в лице. Он приблизил свои глаза к глазам дяди и зловещим шепотом сказал:

— Мы еще встретимся.

— Куда же ты? — спросил Серзак.

Демоны пробирались сквозь стражников, словно через заросли бамбука. Кровь хлестала из разрубленных тел. Вендийские мужи падали с отсеченными головами, руками, ногами, разрубленные пополам. Ярость двоих чудовищ не знала пределов. Словно сама смерть, смеясь, витала над садом и казалось все цветы и листья стали красными. Вода в двух бассейнах превратилась в кровь. Рыбы в ужасе выбрасывались на берег и умирали, корчась среди когда-то благоуханной листвы.

Раджа захохотал, нажимая на подлокотник своего сидения, сделанный в виде греющейся на солнце змеи, и в тот же миг сидение провалилось под пол вместе с ним.

Конан вырос на пороге беседки, как видение ночного кошмара.

Серзак сполз со своего сидения и стал на колени над отверстием в полу.

— Ушел как червь, — объяснил он.

— Теперь и нам не мешает уйти, — заметил Горкан, вытирая меч о подвернувшийся кстати ковер. Они только что убили десятерых, но в крепости сотни воинов, и кешанец справедливо опасался, что со всеми им не справиться.

— Ушел как червь, — тупо повторил Серзак, раскачиваясь над отверстием. Оно захлопнулось с глухим стуком, но старец ничуть не обратил на это внимания.

Горкан поднес его чашку к носу и принюхался.

— А напиток с секретом, — улыбнулся он.

27

Серзак никак не желал приходить в себя. Он впал в невменяемое состояние, никого не узнавал, а главное — не хотел уходить. Он снова бормотал слова на незнакомом языке.

Конан сокрушенно покачал головой, но задерживаться из-за старика не собирался. Он взвалил его себе на плечо и оглянулся на Горкана.

— Как будем выбираться? — спросил он у кешанца, без особой надежды на определенный ответ. Оставалось уповать на случай, который до сих пор был к ним милостив и позволил почти сразу обнаружить свое оружие и одежду, а потом и выйти наверх, в сад, где оказался Серзак собственной персоной. Правда при этом, они постоянно вынуждены были прокладывать себе путь среди защитников крепости и, к тому же, в конце концов упустили самого главного, но нельзя же требовать от случая слишком много.

Горкан пожал плечами, подтверждая все невысказанные мысли Конана.

Серзак вдруг перестал бормотать.

— А там какая-то большая птица, — спокойно и ясно сказал он, удивляя быстрой сменой состояний. — Смотрите, прямо позади черного бассейна. — уточнил он, чем поверг Конана и Горкана в неописуемое изумление.

Они одновременно взглянули в указанном направлении. Ветви персикового дерева шевелились. Несколько листьев закружились в воздухе.

— Очень большая и странная птица, — продолжал Серзак. — Я только что видел, как она высунулась из листвы. У нее голова крупная, как у человека, нет клюва, нет перьев, и, похоже, нет даже крыльев. Такая совершенно голая птица. Хотя нет, во что-то она одета.

Горкан направился к дереву, обнажая меч с самым решительным видом. Послышался человеческий вскрик и жалобный голос взмолился: