Рабы принесли несколько музыкальных инструментов. Что-то вроде арфы, две свирели разной длины и две пары металлических тарелочек, связанных между собой голубыми шелковыми ленточками. Оставшиеся не у дел красавицы принялись ублажать гостей игрой и пением. Конан так расчувствовался, что попытался подыграть музыкантшам ударами могучего кулака по столу, но быстро убедился, что не совсем попадает в такт, и бросил это занятие.

Следующим ярким воспоминанием был долгий сводчатый коридор, где рабы в меру сил помогали гостям удержаться на ногах. Коридор качался, словно они находились не в каменной крепости на твердой земле, а на галере, попавшей в жестокий шторм.

Девушек уже почему-то не было.

— А где девушки? — взревел Конан, отбросив помощников к стенам. — Где мои красавицы? — продолжал вопрошать он, но ни рабы, ни Горкан, висевший на руках помощников, словно мешок с костями, не ответили киммерийцу. Смутное подозрение закралось в душу Конана. — В вине был яд! — заорал он и попытался приблизиться к соратнику, но тут на голову Конана обрушился сокрушительный удар, все сильно поплыло перед глазами и пропало в кромешной тьме.

— Ну и как мы здесь оказались? — спросил Горкан, слегка погремев цепями. Жижа заколыхалась. Где-то неподалеку запищали крысы.

— Нас вероломно отравили, — объяснил Конан. — В вине был яд.

— Я мог бы это предположить, — сокрушенно вздохнул кешанец.

— Только в таком гиблом месте, как это, понимаешь, что значит свобода, — сказал Конан. — И понимаешь, что хотели сказать древние мудрецы, говоря, что душа и тело взаимно сковывают друг друга. Сила души — это слабость тела, и наоборот. Многое я бы отдал, чтобы вновь ощутить воздух, не ограниченный в передвижении, тот воздух, что называют ветром. И я бы хотел хотя бы еще раз взглянуть в безграничное небо.

Жижа заколыхалась сильнее и раздался оглушительный хруст костей. Цепь снова загремела и что-то громко плюхнулось в воду, обдав Конана фонтаном грязных вонючих брызг.

— Ты что там делаешь? — обеспокоено спросил он, отплевываясь.

— Освобождаюсь, что же еще, — сказал Горкан.

Снова раздался хруст костей, грохот цепи и новый фонтан брызг.

— А, так они и ноги нам сковали, — недовольно заметил кешанец.

— Честно говоря, я не чувствую, сковали ноги или нет. Я вообще ног не чувствую, — произнес Конан, вспомнив, как ему показалось, что червь обглодал руку Горкана по плечо. Теперь у него возникли сомнения относительно того, действительно ли ему показалось. Что-то с Горканом было определенно не так.

Раздался тяжелый всплеск и Конан перестал слышать дыхание кешанца.

— Что с тобой? — воскликнул северянин, но ответа не получил.

Крысиный писк становился все громче. Киммериец ждал. Прошло довольно много времени, прежде чем опять послышалось дыхание Горкана.

— Все, я освободился, — сказал он. — Теперь твой черед.

— Но я не могу вытащить руки из колец, — сказал Конан. — Я не могу даже как следует ими пошевелить. У меня нет твоего умения.

— Ерунда, — заявил Горкан. — Умение есть у всех, да и здесь оно не главное. Тут важнее всего забыть на время о боли. — Он вплотную подошел к киммерийцу. — Готов?

— Да, — ответил Конан, задержав дыхание и сжав зубы.

Он почувствовал, как его запястья зажали в стальные тиски и начали медленно закручивать винт. Затем раздался хруст, темнота сделалась огненно-красной, и в ней заплясали сотни маленьких смеющихся демонов с черными крыльями. Конану показалось, что у него больше нет кисти, что ее отрубили ударом тупого топора. Хруст повторился и темнота опять стала обыкновенной темнотой.

— В Кешане я считался лучшим костоправом, — без ложной скромности объявил Горкан. — Ко мне стремились попасть знатнейшие люди Алкменона и Кешлы. Но я не отказывал и бедным. Все страждущие обретали утешение, и никто не уходил со своей болью обратно. — Говоря, Горкан взялся за вторую руку киммерийца. Конан сделал глубокий вдох.

На этот раз он знал, чего ожидать и операция прошла легче. Демонов с черными крыльями уже не было. Только тиски, красная тьма и удар тупого топора.

— По-моему с тех пор утекло слишком много воды, — придя в себя, заметил Конан. — Ты уверен, что все сделал правильно?

Горкан не успел ответить на оскорбление.

Скрежет дверного засова заставил кешанца замолкнуть, даже еще не начав говорить. Заскрипела дверь, и на колышущуюся воду упал прямоугольник тусклого света, в котором стояла, опираясь на косяк, слегка пошатывающаяся тень стражника. Свет упал и на отверстие вентиляционной шахты, забранное железной решеткой. Любопытные дергающиеся мордочки и розовые лапки крыс просовывались сквозь решетку.

— Сейчас я прибавлю этим гнидам сладкой водички! — заявил стражник и покачнулся вперед, едва не свалившись внутрь темницы.

— Давай, давай, прибавь. Им не помешает, — подбодрил гнусный голос. — Будь моя воля, я бы их вообще убил. Жаль, меня тогда не было в корчме. Они бы узнали секиру могучего Кхандина! — Хохот был не менее гнусным.

— Сейчас. — Стражник все еще пытался добраться до своего мужского достоинства, заботливо скрытого в широких кожаных штанах. Глаза его блуждали по воде, стенам и крысам.

Мокрая голова, внезапно возникшая из воды, в первое мгновение ничуть не привлекла внимание стражника — настолько она была неуместна и некстати, но когда у этой головы оказались плечи, а главное — руки, стражник преобразился. Лицо его из довольно-иронического сделалось смертельно испуганным, напрочь перекосилось, так что он вряд ли узнал бы сейчас самого себя, и побледнело как лист пергамента, пролежавший в гробнице тысячу лет. Он даже не смог закричать.

Руки схватили его за щиколотки и сдернули в воду. Другие руки сразу свернули ему голову, чтобы он напрасно не барахтался.

— Да ты что, болван! — заорал гнусный голос и новая тень появилась на пороге с секирой, протянутой рукояткой внутрь темницы. Рукоятка, скорее всего, предназначалась для спасения незадачливых утопающих.

Могучий Кхандин соответствовал собственной характеристике и зычно заорал, завидев освободившегося пленника. Однако его крика никто не услышал и не мог услышать. Толстые каменные стены не пропустили бы и рыка десятка свирепых пещерных львов.

Горкан ухватился за рукоять секиры и дернул ее на себя вместе с орущим Кхандином. Стражник поднял волну, захлестнувшую отчаянно заверещавших крыс. Конан схватил вендийца за волосы и держал его голову под водой, пока он окончательно не успокоился.

— Схожу за ключами, — предложил оказавшийся без дела Горкан.

Он выбрался сквозь прямоугольник света и вскоре раздался его победный ликующий рев. Голова кешанца всунулась обратно в темницу. Он протянул Конану ключи от наножников. В другой его руке была пузатая тыква-горлянка, от которой исходил приятный сердцу винный дух.

26

Лунный свет падал на влагу бассейнов и отсвечивался в каплях на листьях цветов и деревьев. Низко склоненные звезды заглядывали сквозь витую каменную решетку. Стоял аромат мускуса, вендийских духов и юного девичьего тела. Вся закутанная в шелка, золотоволосая служанка, приставленная к Серзаку врачевать его телесные и душевные раны неподвижно сидела перед ним на ковре, освещенная ночным светом с одной стороны и мерцающим пламенем свечи — с другой.

Серзак возлежал на низком диване и потягивал редчайшее вино из драгоценного фарфорового сосуда. Гириш недолго беседовал с ним наедине.

— Много воды утекло с той поры, когда мы виделись в последний раз, — начал он, проведя гостя в комнату, сплошь отделанную ореховым деревом с инкрустациями из слоновой кости, и усадив на сандаловый стул, покрытый шелковыми подушками.

Сам он поместился в такое же сидение напротив.

— Да, много, — с трудом смог вымолвить Серзак, у которого от продолжающегося ощущения ножа у горла стоял зеленый туман перед глазами.

Тянуло свежей прохладой, сплетались в затейливый узор голоса перекликающихся стражей и ритуальные удары оружия по медным щитам. На темном небе звезды сияли, горели и трепетали чистым, холодным огнем, теряющемся в немой глубине. Полная луна стояла высоко, слабым сиянием светились ледяные шапки гор, а глубокие долины тонули в млечной мути облаков. Летал ветерок, прохладный, как прикосновение храмовой девы, не знавшей мужчину.