Каждый из них, рассуждал я, мог иметь чертовски заманчивую перспективу, связанную с кровавым преступлением. В зависимости от времени, каждый из них имел шанс с легкостью завладеть всеми двенадцатью миллионами долларов — в случае, если Элисон умрет.
От десерта я отказался. Счет за нас троих составил сто пятьдесят пять долларов плюс чаевые. Я не позволил Дейл оплатить его, хотя она и настаивала на этом, повторяя, что именно сегодня вечером она собиралась пригласить меня в ресторан. Но я сказал, что она сможет угостить нас завтра утром у Бреннана, после чего мы поблагодарили метрдотеля за прекрасный ужин и покинули ресторан.
Пришло время объяснить кое-что. Во-первых, это отношение моей дочери Джоанны к тем женщинам, с которыми я знакомился и общался с тех пор, как мы с женой развелись. Все они Джоанне не нравятся. Сказать точнее, она люто ненавидит их. Она уже давно оставила надежды на то, что ее мать и я когда-нибудь снова поженимся; она даже не надеется на то, что хоть когда-либо в будущем мы с моей бывшей женой станем несколько более любезны в отношениях друг с другом — но это вовсе не означает, что Джоанна считает необходимым для себя непременно благожелательно относиться ко всевозможным претенденткам на руку и сердце ее отца, или хотя бы по крайней мере вести себя с ними более или менее любезно. Один раз Джоанна угрюмо промолчала целых три дня во время морской прогулки в обществе довольно милой (и совершенно смущенной, а в конце концов потерпевшей окончательное поражение) молоденькой разведенной женщиной из Тампы, художницей по роду занятий, с которой я познакомился на ее персональной выставке в Калусе. Со времени своего развода я знакомился с очень многими женщинами на открытии выставок в картинной галерее; все-таки творческое окружение очень способствует таким как будто случайным встречам. Но Джоанне все эти дамы были крайне неприятны, и она не скрывала своего неудовольствия. Ее реакция всегда оставалась неизменной. Джоанна презирает их всех, и с самого начала дает недвусмысленно понять, что трофеем, из-за которого идет весь этот спор является никто иной, как сам Мэттью Хоуп, ее папочка, и что у этого сокровища уже есть хозяин, и он же заботливый его хранитель — любящая дочка. Так что, отвали, подруга.
И теперь я хочу объяснить, что на самом деле представляет из себя город Новый Орлеан.
Если человек живет на Восточном побережье, или, скажем, где-нибудь к югу от города Мемфис, штат Теннесси, то в этом случае он наверняка ездит за покупками в Атланту, а для того, чтобы выпить и развлечься — в Новый Орлеан. Если же проехать еще подальше на север, в штаты Северная Каролина и Южная Каролина, Кентукки, то в девяти случаях из десяти среди туристов из южных штатов, томимых жгучим желанием хотя бы на выходные вырваться из благочинного занудства, Ричмонд, штат Вирджиния, по праву считается самым наиболее посещаемым местом. А если отправиться еще дальше на север, а затем повернуть к западу, в штаты Огайо, Индиана, Миссури, Айова и Висконсин, то безусловно, своего рода Меккой этих мест можно по праву назвать Чикаго — это мой город, мой родной город, и пускай мой компаньон Фрэнк неустанно твердит, что Чикаго был и всегда останется лишь вторым городов Штатов. Если послушать Фрэнка, то получается, что Нью-Йорк это сам город городов, и не имеет абсолютно никакого значения, где вы живете, какой у вас цвет кожи, какую религию вы исповедываете, равно как и ваши политические убеждения тоже не берутся в расчет. Фрэнк твердо убежден в том, что и вообще Соединенные Штаты Америки заканчиваются аккурат на западном берегу реки Гудзон. Но тем не менее, факт остается фактом: многие жители южных штатов успели уже раз по сто побывать в Новом Орлеане, но очень многие из них так ни разу за всю свою жизнь так и не ступили на остров Манхэттэн.
Новый Орлеан — это просто замечательно.
Сам Фрэнк никогда здесь не бывал, потому что, по его словам, если, усевшись в самолет, он даже меньше чем через три часа может оказаться в Нью-Йорке, то зачем же тратить целых два с половиной часа — да еще с пересадкой в Тампе — чтобы добраться до городишки, находящегося лишь на двенадцатом месте среди наиболее благополучных городов Америки? (Он никогда не распространялся на тот счет, какие же еще города внесены в этот список между двенадцатым и первым местом; но зато всем нам, каждому сотруднику юридической фирмы «Саммервиль и Хоуп» (еще бы!) было по крайней мере уже известно, какой город является номером первым). Ну как можно объяснить, что такое Новый Орлеан подобному фанатичному нью-йоркцу типа нашего Фрэнка? Каким образом его можно заставить поверить в то, что этот город является средоточием всех самых лучших черт, какие только могут быть присущи в том числе и тому городу, который он сам так боготворит, да еще в сочетании с тем самым-самым лучшим, что может быть в Сан-Франциско и — о да! — даже в Чикаго, этого прекрасного во всех отношениях города? Как? С чего здесь начинать?
Какое определение можно дать городу, в котором французское названия улиц произносятся на характерный южный манер, из-за чего «Шартэ» превращается в «Чартерс» и словно в силу некой метаморфозы «Бьенвиль» вдруг неожиданно превращается в «Би-ЭН-виль». Разве можно как-то объяснить, что Французский квартал состоит всего-навсего из нескольких рядов строений: шесть в ширину и четырнадцать в длину, не считая нескольких улочек на берегу Миссисиппи, но как раз на этом маленьком «пятачке» в центре города умещается больше музыки, больше неприкрытого секса, больше лавок, торгующих разного рода сувенирами, больше шикарных ресторанов, больше отелей, больше цветочниц с их тележками, больше неоновых огней, больше китайских ресторанчиков, больше мальчишек-чистильщиков ботинок и уличных артистов, и хорошеньких женщин, чем в любом взятом для сравнения и равноценном по площади уголке Соединенных Штатов?
Музыка выплескивается прямо на Бурбон-Стрит из открытых дверей боров и клубов. Это место закрыто для въезда любого транспорта, и просто создано для прогулок, джаза, диксилендов и кантри. На бордюре сидят чернокожие подростки, они торопливо шнуруют туфли для степа, а затем поднимаются с земли, чтобы броситься в водоворот музыки, они танцуют, они парят, и подковки их ботинок звонко цокают об асфальт. Танцоры лукаво усмехаются, поглядывая на перевернутую шляпу, лежащую посреди улицы, а иногда могут и настойчиво кивнуть в ее сторону, если сочтут, что двадцатипятицентовики и долларовые бумажки слишком редко ложатся на ее дно. Многочисленные стриптиз-шоу зазывают взглянуть на девиц разной степени обнаженности, на лениво играющих мышцами молодых людей, а также на девиц вместе с молодыми людьми, чтобы увидеть в их исполнении извечный, неподвластный времени номер, обозначенный в афишах как «настоящее» секс-шоу. Уличные зазывалы изредка приоткрывают двери, и на какую-то секунду в образовавшемся проеме мелькает обнаженная плоть, извивающаяся на расположенной внутри заведения сцене или за стойкой бара — «Да вызовите же полицию, — что есть мочи орут зазывалу, — там внутри совершенно голая женщина!»
Магазинчики сувениров на Бурбон-Стрит — это огромный базар, на котором можно купить что угодно: футболку с рисунком, который может быть нанесен на нее непосредственно в вашем присутствии, широко распространенные особого вида наклейки для автомобилей, а также вибраторы всех цветов и размеров («Ух ты! — воскликнула Джоанна, узрев один из них в витрине магазина. — А это для чего?»), электрические шарики любви, надувные резиновые куклы в натуральную величину, разные снадобья для усиления потенции и влечения, пивные кружки в форме женской груди, с ручкой и огромным соском. Есть также магазины, торгующие всевозможными штучками, начиная от открытых женских трусиков, до таки, которые просто напросто можно съесть, если в пылу сладострастия вас вдруг одолеет голов, а рядом с ними проклепанные кожаные ошейники и такие же широкие браслеты, а также устройство под название «Со-кулятор», которое, будучи включенным в автомобильную розетку для зажигалки, сделает путешествие обратно более приятным и разнообразным. Магазины на Роял-Стрит продают шоколад и конфеты, таблички с названиями судов и оловянных солдатиков, книги в кожаных переплетах и индонезийских кукол, разные антикварные вещи времен испанского и французского колониальных периодов, элегантные чемоданы и дамское белье, столовое серебро и часы.