— Алло?

Еле слышно. Я сначала решил, что Джеральд еще не ушел. Подумал, что она шепчет в трубку, притаившись где-нибудь в углу.

— Эгги?

— Да.

— Ты одна?

— Да.

— Что случилось?

— Просто показалось… пожалуйста, Мэтт, прости меня, — прошептала она и заплакала.

Я помолчал.

— Эгги, — снова позвал я через несколько мгновений.

— Да, дорогой.

Она продолжала всхлипывать. У меня в памяти снова возникли пальцы Сьюзен, марширующие по столу: Эгги в объятиях своего мужа, когда он возвращал ее к жизни.

— Расскажи мне, что случилось.

— Я подумала… — Она судорожно вздохнула, и я вдруг потерял терпение. Я рассердился. На нее? Или на себя?

— Подумала о чем?

— Что ты… так никогда и не скажешь. Я…

— Эгги, я же тебе обещал!

— Я знаю, но… — Она всхлипнула. Последовало продолжительное молчание. Я ждал. Она высморкалась. Я представил ее себе с заплаканными глазами. — Прошлой ночью совсем одна, — она снова заплакала. Я посмотрел на часы. Было без пяти минут девять. Я хотел, чтобы она рассказала мне наконец, что же произошло, и повесила после этого трубку. Я вовсе не жаждал объясняться с ней по телефону в присутствии моего партнера Фрэнка. Что я скажу ему? И что подумает обо мне мой циничный нью-йоркский друг, когда я расскажу ему, как Сьюзен прошлой ночью атаковала меня с ножницами в руках? Какова будет его реакция, когда я сознаюсь в том, что с мая прошлого года у меня роман с Агатой Хеммингз?

— Эгги, зачем ты ему рассказала?

— Потому что я поняла, что все кончено.

— Что кончено? Как ты могла подумать такое? Я обещал тебе вчера днем…

— Но ты ведь ей так и не сказал?..

— Я обещал, что скажу ей!

— Но ты этого не сделал?

— Черт побери, Эгги…

— Тебя не беспокоит, что я пыталась покончить с собой?

— Ты знаешь, что беспокоит, но ради Бога…

— Я слушала радио.

— Что?

— Я слушала радио, когда это случилось. Передавали один из фортепианных квартетов Стравинского. По понедельникам передают камерную музыку. Муж внизу смотрел телевизор, а я читала и слушала музыку, как вдруг я поняла, что ты так никогда этого не сделаешь — никогда ей не скажешь. Я пошла… я встала с кровати и пошла в ванную — на мне был пеньюар, который ты подарил мне на Рождество, а я говорила, что это мама мне прислала из Кембриджа, голубой с кружевной отделкой. Там хранились таблетки еще с той поры, когда Джулия болела коклюшем и я не могла спать ночами. Я забрала их с собой в постель и проглотила не запивая. Я просто бросала их в рот, пока… — Она снова всхлипнула. — Понимаешь, Мэттью, все казалось таким бессмысленным! Моя жизнь без тебя… Она бессмысленна!

— Что же нам теперь делать?

— Не знаю, Мэттью. Так что мы будем делать?

— Не знаю.

— А когда ты будешь знать?

— Мне нужно время, чтобы…

— А у меня нет времени! — перебила она и бросила трубку. Послышался щелчок, а затем молчание. Я снова набрал ее номер. Раздались гудки. Я решил подождать, но вдруг испугался, что оставшиеся таблетки…

— Алло?

— Эгги, только не бросай трубку.

— Чего тебе, Мэттью?

— Когда я смогу с тобой увидеться?

— Зачем?

— Нам нужно поговорить.

— Неужели?

— Ты знаешь это так же, как и я.

— Не уверена.

— Эгги, ради всего святого…

— Решай, — сказала она. — Позвони мне, когда решишь наконец, что собираешься делать дальше.

— Не вешай трубку, Эгги.

— Именно это я и хочу сделать, — отрезала она.

— Эгги…

Гудки оборвали меня на полуслове.

Я повесил трубку на рычаг и уставился на телефон, размышляя о том, сколько же часов мы с Эгги проговорили по телефону в прошлом году. Тайные звонки из конторы, звонки из телефонных будок — как теперь обходиться без них? «Позвони мне, когда решишь…» Я поднял трубку и снова опустил. Потом встал из-за стола и начал мерить шагами кабинет.

Сегодня утром многое нужно было сделать, причем именно мне. Майкл. Я должен повидаться с Майклом. Я хотел поговорить с ним о письме, которое он написал сестре, да и о телефонном звонке своей матери тоже. После того, как он сказал, что не хочет вмешиваться в это дело: «В общем, мама, так: я не хочу говорить с папой об этих чертовых алиментах». Джоанна называла меня «папа» или «папочка», а как, интересно, Карин называла своего отца? Правильно, «папа»: «Факт номер один — у папы есть другая женщина…» Правда, дочка отцу не позвонила, все любящие звонки для мамы, наплевать ей на папу, у которого теперь другая женщина. Позвонила маме в субботу утром, хотела перезвонить ей сегодня утром, потому что самолет… «Я пыталась дозвониться ей прошлой ночью из Нью-Йорка, но ее не было дома».

Карин говорила о воскресной ночи. Воскресная ночь! Предполагалось, что в эту ночь Бетти Парчейз сидела дома и смотрела телевизор.

«Я пыталась дозвониться ей прошлой ночью из Нью-Йорка, но ее не было дома».

И тут до меня наконец дошло.

Когда она в конце концов подошла к двери, поверх ночной рубашки у нее был накинут халат. В течение нескольких минут я названивал в дверь, а потом барабанил кулаком. Наконец она открыла дверь и уставилась на меня, часто моргая от солнечного света. На ее заспанном лице не было никакой косметики.

— Извини, что беспокою, — сказал я, — но у меня к тебе несколько вопросов.

— Сколько времени? — спросила она.

— Девять тридцать.

— Приходи позже, — сказала она и начала было прикрывать дверь.

— Нет, Бетти. Сейчас, — решительно проговорил я.

Она раздраженно вздохнула, повернулась и вошла в дом. Я последовал за ней в гостиную, обставленную в современном стиле — всюду никель и хром. Над камином висела абстрактная картина, выдержанная в красно-оранжевых тонах: сплошь углы и полосы. Двери на другом конце комнаты были закрыты. Напротив камина за раздвижными стеклянными дверями была терраса, выходившая на море.

— Бетти, — обратился я к ней, — где ты была ночью в воскресенье?

— Здесь.

— Нет.

— Я была здесь, — спокойно сказала она. — Всю ночь напролет смотрела телевизор.

— Со скольких до скольких?

— Всю ночь.

— Нет, — возразил я и покачал головой.

— Что такое, Мэтт? Я ведь уже рассказывала полиции…

— Тебя здесь не было, Бетти. Тебе из Нью-Йорка пыталась дозвониться твоя дочь. Ей никто не ответил. Где ты была?

— Если у полиции возникли…

— Наплевать на полицию! Твой сын сидит в тюрьме, он сознался в убийстве, но у меня много сомнений. Я хочу знать, где ты была в воскресенье ночью. Это ты звонила Майклу на катер?

— Нет. Звонила ему? О чем ты говоришь?

— Ты просила его о встрече в доме Джейми? Ты была в доме Джейми в воскресенье ночью? Где ты была, Бетти?!

— Здесь, — ответила она. У нее начали дрожать губы. Она стиснула руки.

— Ладно, — сказал я, — как хочешь. Я собираюсь сообщить Юренбергу, что ты ему лжешь. Расскажу, что в воскресенье ночью тебе пыталась дозвониться твоя дочь, но так и не смогла. Пусть выяснит, где же, черт возьми, ты была, потому что, возможно, в доме у Джейми, убивая…

— Она была со мной!

Я резко обернулся. На другом конце комнаты одна из дверей была открыта. В проеме стояла женщина лет сорока — высокая, широкоплечая, рыжеволосая. Лицо усеяно веснушками, руки сложены под пышной грудью, короткая ночная рубашка едва прикрывает мощные бедра.

Бетти поднялась и протянула руки, как бы пытаясь запихнуть эту женщину обратно в проем.

— Джеки, пожалуйста! — умоляюще проговорила она. — Пожалуйста, как же! — грубо отрезала Джеки. — Ты что, не понимаешь, что он хочет повесить на тебя это преступление?!

— Пожалуйста… — беспомощно повторила Бетти.

— Со мной она была, мистер. Она подцепила меня в баре на Набережной Люси. Потом мы отправились ко мне. И провели вместе всю ночь.

Само собой воскресло в памяти все то, что рассказал Джейми о первых годах своего брака. Мне вспомнилось, что не далее как вчера сама Бетти жаловалась на то, что в этом городе, полном вдов и разведенных, трудно найти подходящего мужчину. Пришло в голову, что она не раз и не два говорила о защите своей репутации и своей неустроенной личной жизни. И вдруг стало ясно как день, что она скорее солгала бы полиции о своем местопребывании в воскресенье ночью, чем призналась в том, что провела ее с женщиной, которую подцепила в баре.