По словам А.А. Безбородко, в чьем ведении находились вопросы внешней политики, Российская империя была готова к ожидаемой схватке: «у нас все готово и готовее, чем в 1768 году». Для России это была седьмая за сто лет война за выход к Черному морю. Григорий Потемкин был назначен командующим Екатеринославской армией, граф П.А. Румянцев-Задунайский — Украинской. Тяжелый груз ответственности за жизни сотен и тысяч людей, территориальную целостность Российской империи, наконец, за престиж страны на мировой арене лег на плечи светлейшего. 21 августа он пишет Екатерине: «Война объявлена… Я в крайности. Полки с квартер подойти скоро не смогут. В Херсоне страшное число больных. В Крыму тоже довольно. Кораблей выведенных — защитить на Лимане трудно. Бог один в силах подать помощь. Транспорты все хлебные станут. Естли бы моя жизнь могла удовлетворить всему, то я бы ее отдал. Прикажите делать большой рекрутский набор и прибавлять двойное число в оставшие полки в России. Трудно нашим держаться, пока какая помощь прибудет». Вдогонку с курьером в столицу летит еще одно письмо о проблемах на юге, в армии; светлейший опять настойчиво говорит о большом рекрутском наборе и жалуется на очень плохое самочувствие. «Я насилу хожу, после болезни слаб еще был, — заканчивает Потемкин послание к Екатерине, — а теперь лихорадка начинает показываться. Матушка, прости, не могу больше писать». Кому было вернее знать, готова ли Россия к ожидаемой войне, сановнику в столице или Потемкину на месте? Может быть, ему не хватало месяца, двух, полгода? А возможно, светлейший — человек сомневающийся, остро ощущающий свою небывалую ответственность, чувствующий упадок сил после болезни и бесконечной, непрерывной работы. Даже великие деятели имеют право на чувства, страхи и переживания. Образ человека складывается из многих фрагментов, он не может и не должен быть только хорошим, не обладающим недостатками, активным и деятельным. Человек прошлого и человек настоящего разный, многогранный, и именно это прекрасно. Долгие годы, оглядываясь в свое прошлое, мы видели образы или гениев, или антигероев. Черное и белое, без полутонов. Теперь мы можем узнать настоящих, не придуманных людей прошедших столетий, которые порой вершили судьбы людей, а порой были игрушкой в чужих руках. Жизнь Потемкина — не фантасмагория. Он действительно любил, страдал, воевал, размышлял, сомневался, проводил веселые вечера за богатым столом и долгие дни в решении насущных проблем. Он жил.
48-летний Потемкин, впервые принявший на себя командование, при всякой неудаче, при каждом неуспехе волновался, нервничал, падал духом, о чем откровенно писал императрице. Екатерина отвечала ему: «Из многих ваших писем мне бы казаться могло, что вы колеблетесь в выполнении вами же начертанного и уже начатого плана в рассуждении турок. Но я сих мыслей себе никак не дозволяю. Нет ни славы, ни чести, ни барыша, предприняв какое дело и горячо оное поведя, потом, недоделав, самовольно исковеркать. Оборону границ вы вели с совершенным успехом; даст Бог здоровье, мой друг, поведешь с успехом и наступательные действия». Потемкин воспрянул духом, почувствовал прилив сил, теперь его главная задача решить вопрос: где противник нанесет основной удар? Наиболее опасное направление на Херсон прикрывала крепость Кинбурн, возведенная на песчаной косе против Очакова. Именно этот боевой участок светлейший поручил Суворову. «Мой друг сердешный, ты своей персоной больше десяти тысяч, — писал ему Потемкин еще накануне объявления войны. — Я так тебя почитаю и, ей-ей, говорю чистосердешно. От злых же Бог избавляет, Он мне был всегда помощник. Надежда моя не ослабевает, но стечение разных хлопот теснит мою душу». Напряжение на этом участке боевых действий нарастало, сюда подтягивались русские войска. Осенью турки подвергли Кинбурн жестокой бомбардировке, в результате ответной стрельбы противнику был нанесен значительный урон. Потемкин доволен действиями Суворова, тот оправдал все его ожидания и показал себя прекрасным полководцем. Светлейший с искренним удовольствием сообщает Екатерине: «Над всеми ими в Херсоне и тут Александр Васильевич Суворов. Надлежит сказать правду: вот человек, который служит и потом, и кровью. Я обрадуюсь случаю, где Бог подаст мне его рекомендовать». Ни зависти, ни признаков вражды и непонимания, о которых так много, и с удовольствием писали и современники, и потомки. Потемкин и Суворов, находящийся в его подчинении, по-прежнему боевые товарищи, у них общие цели и одна война.
Осень 1787 г. принесла страшное потрясение для светлейшего: Севастопольский флот разбит бурей. Трагедия надломила воскресший дух Потемкина, подорвала его веру в помощь Бога и свои силы. Он снова пишет «матушке», это письмо приводит Екатерину в ужас. Никогда еще ее милый друг не был столь измучен обстоятельствами и болезнями, никогда не был столь растерян и слаб. «Матушка государыня, я стал несчастлив… Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому. Верьте, что я себя чувствую; не дайте чрез сие терпеть делам. Ей, я почти мертв; я все милости и имение, которое получил от щедрот Ваших, повергаю стопам Вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлиться… Я все с себя слагаю и остаюсь простым человеком. Но что я был Вам предан, тому свидетель Бог». Но Екатерина и бывший некогда командиром Потемкина П.А. Румянцев письмами поддерживают пошатнувшегося колосса, светлейший приходит в себя. Командирам частей следуют приказы, разогнанный бурей флот собирается в Севастополе. И, о чудо! Флот цел, пострадал значительно, однако существует и боеспособен.
В январе 1788 г. в действующую армию прибыл офицер французской королевской гвардии, представитель старинной аристократической фамилии граф Роже де Дама. Сделав для него исключение, императрица позволила иностранцу вступить волонтером в русскую армию. В армии, а особенно во флотилии, в эту войну было много иностранных волонтеров, они стали свидетелями всех важнейших сражений, а также роскошной жизни Потемкина в ставке. С азартом окунулся Роже де Дама в родную стихию — войну. Он явно симпатизировал светлейшему и, как непредвзятый очевидец, с восторгом описал его образ на исходе жизни. Почти ежедневно француз в числе пяти или шести лиц обедал за столом князя, накрывавшимся независимо от большого стола. Вечера ближайшее окружение князя (в него с легкостью вошел французский гвардеец) проводило непременно у Потемкина, и все забывали, что находятся в Татарии, благодаря различным удовольствиям и тамошнему обществу.
Потемкин, по воспоминаниям мемуариста, обладал широкой натурой, сочетавшей в себе самые разнообразные оттенки проявлений человеческого характера, начиная от нежности, любезности, обязательности человек? высшего общества и заканчивая суровостью, высокомерием и жестокостью совершеннейшего деспота. Обладая необыкновенным тактом и давая волю всем движениям своей души, он угнетал тех, кто его оскорбил или не нравился ему, и в то же время льстил и осыпал милостями тех, кого отличал и уважал. Он не затруднялся в средствах развить задуманное, работал с легкостью и был находчив во время развлечений; мог казаться пустым человеком и одновременно быть занятым различными вопросами, отдавая самые разнообразные приказания. Так, он вмещал в своей голове проект разрушения Оттоманской империи рядом с проектом возведения дворца в Петербурге, или проект изменения формы всей армии и приказание приготовить корзину с цветами для своих племянниц. И между тем никогда его мысли не перепутывались, и он не приводил в замешательство тех, кому он их излагал.
Течение его мыслей, казавшееся нелогичным, на самом деле было правильно и строго держалось намеченного пути. Он успел узнать все пути к удовлетворению честолюбия и к удовольствиям; он умел вовремя переступить, подняться, спуститься или уклониться, чтобы достигнуть цели — управлять безраздельно и развлекаться непринужденно. Князь Потемкин, как писал Роже де Дама, подчинял своим личным страстям военное искусство, политику и управление государством. Он ничего не знал в корне, но обладал всесторонними поверхностными знаниями и особым чудесным чутьем. Его воля и ум заметно превосходили его знания, но деятельность и твердость первых обманывали относительно недостатка последних, и он, казалось, властвовал по праву победителя; он презирал своих соотечественников и раздражал их своей надменностью, но любил иностранцев и пленял их ласковостью и самым утонченным вниманием; в конце концов, он подчинил себе все государство, проявляя произвольно европейскую утонченность наряду с азиатской грубостью.