6. Эрих Редер 134

7. Доктор Ганс Франк 130

8. Ганс Фриче 130

9. Бальдур фон Ширах 130

10. Иоахим фон Риббентроп 129

11. Вильгельм Кейтель 129

12. Альберт Шпеер 128

13. Альфред Йодль 127

14. Альфред Розенберг 127

15. Константин фон Нейрат 125

16. Вальтер Функ 124

17. Вильгельм Фрик 124

18. Рудольф Гесс 120

19. Фриц Заукель 118

20. Эрнст Кальтенбруннер 113

21. Юлиус Штрайхер 106

Геринг был доволен результатами. Тесты показали, что, за исключением Штрайхера, все нацистские лидеры имели интеллект выше среднего. Но это было не все. Из-за возраста фон Папену, Редеру, Шахту и Штрайхеру были начислены дополнительные «очки», без которых их показатели были бы на 15–20 единиц меньше, и тогда получалось, что Геринг, Зейсс-Инкварт и Дёниц значительно отрывались по своему интеллекту от всех остальных.

Но он не долго испытывал удовольствие от этого лестного для себя результата, так как пришло известие, что Эмма арестована. Она перебралась в замок Фельденштейн, где стала жить в домике привратника, и единственными весточками о муже были его письма, которые ей привозил доктор Келли. 15 октября 1945 года за ней приехали американцы, которые велели ей собрать небольшой чемодан и вместе с племянницей, сестрой и медсестрой Кристой Гормане отвезли ее в тюрьму города Штраубинга. Эдда была оставлена в деревне на попечении властей (позднее ей было позволено присоединиться к матери в ее камере).

За несколько дней до этого Геринг получил копию обвинительного акта против себя, который содержал 24 тысячи слов подробного перечисления вменяемых ему преступлений и имел такое резюме в качестве преамбулы:

«Обвиняемый Геринг в период 1932–1945 годов являлся: членом нацистской партии, верховным лидером СА, генералом СС (это он зачеркнул), членом и председателем рейхстага, министром внутренних дел Пруссии, начальником прусской полиции и прусской тайной государственной полиции, руководителем прусского государственного совета, доверенным по четырехлетнему плану, рейхсминистром авиации, главнокомандующим военно-воздушными силами, председателем Совета министров по обороне рейха, членом совета внутреннего кабинета, главой индустриального концерна Германа Геринга и преемником, назначенным Гитлером. Обвиняемый Геринг использовал вышеупомянутые посты, свое личное влияние и свою близкую связь с фюрером таким образом, что: способствовал военным и экономическим приготовлениям к войне, изложенным в пункте Первом этого Обвинительного заключения; принимал участие в планировании и развязывании нацистскими участниками преступного сговора агрессивных войн в нарушение международных договоров, соглашений и гарантий, что изложено в пунктах Первом и Втором этого Обвинительного заключения; также санкционировал совершение, отдавал распоряжения на осуществление и был соучастником военных преступлений, изложенных в пункте Третьем этого Обвинительного заключения, и преступлений против человечности, изложенных в пункте Четвертом этого Обвинительного заключения, включая разнообразные преступления против личности и собственности».

Геринг прочитал обвинительный акт одним махом. Это было почти то, что он ожидал. Когда к нему зашел доктор Гилберт, который начал обходить камеры с экземпляром обвинительного заключения в руках, чтобы выяснить мнение заключенных, он начертал поверху:

«Победитель всегда будет судьей, а побежденный обвиняемым».

Арест Эммы привел его в ярость, и он несколько раз повторил доктору Келли:

— Это было единственное, о чем я просил, когда сдавался, — чтобы мою семью защитили и должным образом позаботились о ней.

Келли обещал поддерживать с Эммой связь и посоветовал ему отвлечься от тягостных мыслей о ее положении, взявшись за работу над своей защитой. Вести свое дело Геринг выбрал доктора Отто Штамера, степенного, чопорного семидесятилетнего юриста из Киля. Различие между адвокатом и его клиентом было разительным, но каким-то образом они сумели понять друг друга. Вместе со Штамером и его помощником доктором Вернером Броссом Геринг начал выстраивать свою защиту против перечисленных в акте обвинений. У него осталось очень мало документов, чтобы восстановить события, и не имелось никаких дневников, но была потрясающая память, и он сумел почти полностью вспомнить этапы своей жизни с момента своего приобщения к национал-социализму.

Он поставил Штамера в известность — чем поначалу привел в изумление уравновешенного господина, но потом вызвал у него одобрение, — что не намерен оправдывать себя в суде тем, что слепо следовал за Адольфом Гитлером, и, как его ближайший помощник, несет вину за все приказы, которые отдавались от его имени. Видимо, он чувствовал, что в каком-то смысле представляет на скамье подсудимых Гитлера, и поэтому было тем более важно произвести на мир должное впечатление.

— Для Гитлера не было трусостью совершить самоубийство, — сказал он как-то Келли. — Ведь он же являлся главой германского государства. Я просто не могу представить Гитлера сидящим в такой вот камере в ожидании суда за военные преступления. Хотя он под конец возненавидел меня, фюрер все равно остается для меня символом Германии. Даже японцы настояли на том, чтобы их микадо не отдавали под суд. И мне лучше испытать любые последствия, чем видеть Гитлера живым здесь, перед иностранным судом. Это совершенно немыслимо.

24 октября один из обвиняемых нацистов, руководитель Германского трудового фронта Роберт Лей, был найден задушенным в своей камере. Он сделал петлю из кусков полотенца и привязал ее к канализационной трубе. В своей предсмертной записке Лей, который незадолго до этого в разговоре с Гилбертом подавленно признавался, что ему ничего не известно о преступлениях, перечисляемых в предъявленном ему обвинении, написал, что он больше не в силах выносить чувство стыда.

Администрация тюрьмы скрывала его самоубийство от остальных заключенных, и только 29 октября полковник Эндрюс распространил записку, в которой просто говорилось, что он умер. Но Геринг догадался, что это было самоубийство, благодаря тому что усилился надзор за камерой снаружи и участились обыски. Когда доктор Гилберт сообщил ему о смерти Лея, Геринг сказал:

— Пожалуй, хорошо, что он умер, потому что у меня имелись серьезные опасения относительно его поведения на суде. Он всегда был очень легкомысленным — постоянно произносил такие нелепые и напыщенные речи.

Теперь он начал беспокоиться о душевном состоянии других нацистских лидеров.

— Надеюсь, что Риббентроп не сломается, — сказал он. — За солдат я тоже не боюсь — они умеют себя вести. Но Гесс — он безумен. Он уже давно был сумасшедшим.

Гилберт упомянул о покушении на жизнь Гитлера в 1944 году и заметил, что у него сложилось впечатление, что немцы желали, чтобы оно оказалось успешным, потому что полностью разочаровались в нацистском руководстве.

Геринг фыркнул.

— Не обращайте внимания на то, что немцы говорят теперь! — с явной досадой сказал он. — Это единственное, что меня сейчас совершенно не волнует. Я знаю, что они говорили тогда! Я помню, как народ приветствовал и восхвалял нас, когда все шло чудесно. Я знаю народ слишком хорошо.

Он провел еще один день, продолжая вместе с доктором Штамером работать над ответами по обвинению, и вечером у него было явно хорошее настроение. Разговор зашел о международном характере приближающегося суда и национальностях судей. В какой-то момент у него в глазах мелькнул озорной огонек, и он сказал Келли:

— Если у вас есть один немец — это прекрасный человек, если у вас есть два немца — они организуют какой-нибудь союз, а уж если появляется третий — они начинают войну. Если имеется один англичанин — это, как правило, чудак, двое англичан немедленно создают клуб, а трое образуют империю. Один итальянец — это всегда тенор, два итальянца образуют дуэт, а три означают отступление. Что же касается японцев, то один японец — это тайна, два японца — тоже тайна, ну а три японца, — он сделал паузу перед ударной фразой, — три японца — это тоже тайна! — и мощно затрясся от смеха над своей шуткой.