Под грохот рушащегося рейха

Эмма и другие женщины Геринга были вывезены из Каринхалле 31 января 1945 года. Они отправились на юг в Берхтесгаден вместе с четырьмя грузовиками — первым из нескольких конвоев с произведениями искусства, которые Геринг начал вывозить из своей лесной резиденции.

К этому времени советские войска уже переправились через реку Нетце и вступили на территорию Пруссии. Но до Каринхалле война все еще не дошла. Решив защищать свой охотничий замок до последней возможности, Геринг разместил вокруг него целую парашютную дивизию и продолжал возвращаться в умиротворяющий покой своего любимого Шорфхайде всякий раз, когда оставаться в Берлине ему становилось невмоготу.

Здесь в середине февраля его навестил Шпеер. Как всегда, когда он находился в Каринхалле, рейхсмаршал был в своем традиционном охотничьем одеянии, со старинным кинжалом за поясом. Он выглядел уставшим и нездоровым, но пригласил Шпеера войти. Гость хорошо понимал его состояние.

«Гитлер уже давно сделал из него козла отпущения за все неудачи люфтваффе, — впоследствии писал Шпеер, — и на оперативных совещаниях постоянно оскорблял и унижал его. В отсутствие посторонних Герингу доставалось еще больше. Порой Гитлер так кричал на него, что было слышно в приемной, чему я не раз оказывался свидетелем».

В тот вечер Геринг и Шпеер, по-видимому, первый и единственный раз чувствовали взаимопонимание. Роберт Кропп накрыл им стол возле камина, поставив приборы и бокалы из фамильного сервиза Ротшильдов, и Геринг попросил его больше их не беспокоить. Шпеер откровенно и подробно рассказал о причинах своего глубокого разочарования в Адольфе Гитлере.

«Столь же искренне, — написал впоследствии Шпеер, — Геринг ответил, что он меня хорошо понимает и сам испытывает подобные же чувства. Однако, сказал он, мне в этом смысле легче, так как я примкнул к Гитлеру значительно позже и смог внутренне отделиться от него быстрее. Его, Геринга, связывают с Гитлером гораздо более прочные узы — это долгие годы совместной борьбы, триумфа и поражений, — и ему очень нелегко их разорвать — невозможно».

Тем же вечером Шпеер вернулся в Берлин. Несколько дней спустя кто-то сообщил Гитлеру, что Геринг использует парашютистов для защиты Каринхалле, и по его приказу парашютная дивизия была переброшена на позиции южнее Берлина. Теперь можно было точно сказать, что лесному дому Герингов осталось существовать считанные дни.

Где-то в эти же дни у Геринга состоялась еще одна, необычная, встреча, проходившая уже под аккомпанемент советской артиллерии, бившей с западного берега Одера, отчего слегка дрожала мебель и сотрясались стекла. Дело было в том, что в конце января Гитлер наконец дал разрешение на формирование самостоятельной Русской освободительной армии под командованием генерала Власова, которая отныне не являлась частью вермахта, а подчинялась правительству Комитета освобождения народов России. Помимо двух дивизий в эту армию предполагалось включить авиационное соединение, правда пока не имевшее самолетов, под командованием Владимира Мальцева. Однако при всей независимости РОА от немцев Власов не мог присваивать своим офицерам звания выше полковника, и для назначения русского генерала требовалась санкция рейхсмаршала. В связи с этим Мальцев приехал в Каринхалле в сопровождении бывшего военно-воздушного атташе Германии в Москве генерала Ашеннбреннера, осуществлявшего общее руководство русским авиационным соединением, и официального посредника между немцами и командованием РОА оберфюрера СС доктора Крёгера. В состоявшемся разговоре Геринг признался, что он более или менее понимает англичан, французов и американцев, но ни он, ни его коллеги не в силах постичь истинный характер России и русских.

После отвода парашютистов Геринг оставался в своем лесном замке ровно столько, сколько потребовалось, чтобы проследить за упаковкой своих старинных фужеров, ковров, гобеленов и картин и их погрузкой на грузовики конвоя, который должен был доставить все это в Баварию. Потом он застрелил своих четырех любимых зубров, выстроил для прощания своих лесников и, пожав каждому из них руку, сел в автомобиль. За рулем сидел Роберт Кропп, вместе с ним в машине ехали два его адъютанта — полковник фон Браухич и капитан Клаас. Они направились в Берлин, и Браухич впоследствии рассказал, что Геринг ни разу не оглянулся.

Спустя несколько часов после их отъезда саперы из парашютной дивизии, которые уже заминировали дом и мавзолей, опустили штоки на электродетонаторах, и Каринхалле вместе со всем, что он символизировал, содрогнулся от взрыва и рассыпался. После того как парашютисты уехали, уже никто не смог бы даже предположить, что здесь возвышалась одна из самых помпезных феодальных резиденций, которые когда-либо видела Германия.

Каринхалле больше не существовало. Когда там появились советские танки на своем пути к Берлину, бойцы ненадолго задержались, чтобы побродить по развалинам в поисках чего-нибудь полезного. Что им удалось найти, неизвестно. Но череп, засыпанный каменными обломками, кто-то обнаружил много месяцев спустя.

Это был череп Карин Геринг, в память которой возводился этот монументальный дом.

В день своего рождения, 20 апреля 1945 года, Гитлер в последний раз вышел из своего бункера. Сутулый, с трясущимися руками и шаркающей походкой, он производил впечатление старика. Гитлер вышел в сад рейхсканцелярии, где ему представили делегацию наиболее отличившихся в боях членов гитлерюгенда. Потрепав мальчиков по щекам, он попытался глухим голосом произнести выспреннюю речь, но скоро на полуслове замолк. Чувствуя себя в неловком положении, участники церемонии перешли к докладам о положении на фронтах. «Никто толком не знал, о чем говорить», — вспоминает Шпеер (в это время советские армии готовились завершить окружение Берлина). Потом Гитлер начал выслушивать поздравления.

Вскоре в бункере фюрера началось очередное оперативное совещание. Как заметили все, кроме Гитлера, появившийся на нем Геринг был одет не в свой традиционный серебристо-серый рейхсмаршальский мундир, а в более скромную форму оливкового цвета с обычными матерчатыми погонами — вместо огромных с золотым плетением — с приколотыми к ним рейхсмаршальскими орлами, чем напомнил присутствующим немецким военным американского генерала.

Началось обсуждение ожидаемого наступления советских войск на центральные кварталы Берлина. Со дня на день могли начаться уличные бои, и генералы принялись убеждать Гитлера, который решил остаться в столице, что ставку верховного главнокомандования, пока еще не поздно, нужно перенести в Оберзальцберг, в «Альпийский редут».

Геринг обратил его внимание на то обстоятельство, что единственный путь из Северной Германии в Южную, проходящий через Баварский лес, они пока удерживают, но он в любой момент может быть перерезан противником, и тогда в Берхтесгаден им уже не попасть.

Слушая подобные призывы, Гитлер разнервничался и с горечью произнес:

— Как я могу призывать солдат стоять до конца в решающей битве за Берлин и тут же покинуть город и перебраться в безопасное место! — он вперил взгляд в побледневшего и обливающегося потом Геринга, который смотрел на него выпучив глаза, и закончил свою отповедь дрогнувшим от волнения голосом: — Я полностью полагаюсь на волю судьбы и остаюсь в столице. Если судьбе будет угодно, она даст мне в последний момент возможность вылететь в Оберзальцберг!

Как только совещание закончилось, Геринг, который, по словам Шпеера, «был совершенно растерян», подошел к Гитлеру и, пробормотав, что в связи с неотложными делами требуется его присутствие в Южной Германии, попросил разрешения этой же ночью покинуть Берлин. Посмотрев на него отсутствующим взглядом, Гитлер сказал несколько ничего не значащих слов и пожал рейхсмаршалу руку. Шпеер пишет, что он тогда подумал, что присутствует при историческом моменте: «Один из руководителей рейха „откалывался“ от фюрера, пусть и не в открытую».