Карл Боденшатц, бывший его гидом, поспешил его заверить, что линия Зигфрида возводилась с самыми мирными намерениями в отношении Франции — она была нужна только для предотвращения конфликтов между двумя странами. Распоряжение о возведении линии отдал Геринг, как ответственный за четырехлетний план.

— Германское правительство хочет гарантировать себе полную свободу действий на востоке, — говорил Боденшатц, — чтобы сначала нейтрализовать чехословацкую угрозу на своем фланге, а затем — советскую, которая угрожает всей Европе… Я повторяю, что сооружение этой линии является свидетельством нашего дружеского расположения к вашей стране… Ваша миссия — африканская. Вы нашли за морями то, что считаете необходимым. Наша миссия, наша германская миссия, — европейская. Устраняя советскую угрозу, мы делаем вклад в вашу собственную безопасность, а также, если смотреть с социальной точки зрения, мы гарантируем тем народам, которые к нам присоединятся, как равноправным с нами, уровень жизни несравненно более высокий, чем тот, к которому они привыкли сейчас.

Штелен не знал, что у линии Зигфрида в 1938 году (и даже еще год спустя) имелись значительные и делавшие ее весьма уязвимой бреши, ибо его не подводили к этим зонам. Он, очевидно, подумал, что укрепления неприступны, и вместе с тем попал под впечатление от комментариев Боденшатца. Молодой француз направил отчет своему послу, который немедленно передал его в Париж.

Его также возили на авиационные фабрики, и постепенно, стараниями самого Геринга, Боденшатца и Удета, в его голове сложилась картина современных германских военно-воздушных сил огромной мощи, способных доминировать над противниками и на том, и на другом фронте. В таком духе он и составил отчет, который был отправлен в Париж.

Поэтому когда в августе 1938 года командующий французскими военно-воздушными силами генерал Жозеф Вийемен прибыл с официальным визитом в германские военно-воздушные силы, он был уже хорошо подготовлен относительно того, что ему предстоит увидеть, чтобы из-за неожиданности потерять голову от страха. Тем не менее он был устрашен. Сначала его повели на завод Мессершмитта в Аугсбурге, чтобы посмотреть на налаженный выпуск Me-109 и Ме-110, а после этого французскую делегацию повезли в Тактический экспериментальный центр люфтваффе в Барте, на балтийском побережье. Ради них было поднято в воздух большое количество самолетов всех типов, проведены бомбардировочные налеты и не только новыми средними Хе-111 и тяжелыми Д-17 бомбардировщиками, но и новыми Ю-87, которые пикировали и поражали движущиеся цели с ужасающей способностью.

Когда генерал Вийемен наконец вернулся из Берлина в Париж, «он рассказал генералу де Жеффре, главному военно-воздушному атташе, и мне о своем изумлении и тревоге в связи с тем, что услышал и увидел», — позднее написал Штелен. Правда, когда на прощальном приеме в Каринхалле Геринг спросил его, что будет делать Франция, если Германия нападет на Чехословакию, генерал твердо ответил:

— Франция останется верной своим обязательствам.

Но он знал, и Штелен знал, что генерал напуган и обязательно передаст свое настроение правительству, когда вернется. Так он и сделал.

Поэтому, когда в Мюнхене 29 сентября началось совещание представителей четырех европейских держав, Геринг был совершенно уверен, что по крайней мере французы отчаянно боятся войны и ухватятся за любую возможность, чтобы ее избежать. На самом деле когда в переговорах, начавшихся в полдень и длившихся до двух часов ночи, наступил момент, когда и англичане и французы как будто набрались решимости отклонить германские требования, и pourparlers^[15] зашли в тупик, французский премьер Эдуар Даладье отозвал в сторону Поля Штелена.

— Вы летчик, — сказал он молодому воздушному атташе, — и вы виделись с командующим, генералом Вийеменом. Он крайне встревожен. Какова ваша точка зрения?

После этого на протяжении четверти часа Штелен рассказывал премьер-министру о люфтваффе, «об их огромной силе, о принципах применения, о тесном взаимодействии с сухопутными войсками, обо всем, что отличало их от наших собственных ВВС». Даладье слушал его с большим вниманием, а потом сказал:

— Вы тоже думаете, как и Вийемен, что после нескольких дней боев мы останемся без самолетов?

Штелен затруднился ответить, и Даладье не стал настаивать. Вместо этого он вернулся в зал совещаний и в конце концов вместе с Чемберленом подписал позорный Мюнхенский договор.

Когда он, вернувшись домой, охарактеризовал это соглашение как принесшее огромное облегчение, один его известный соотечественник, Алексис Леже, служивший в МИДе, заметил:

— Ah, oui, ип soulagement! Comme quand on a merde dans sa culotte[16].

Герингу бы понравилась такая аналогия.

7 ноября 1938 года польский беженец-еврей по имени Гершель Грюншпан зашел в германское посольство в Париже и застрелил советника посла Эрнста фон Рата. Очевидно, он был психически неуравновешен из-за переживаний и страданий, вынесенных им и его родителями, и мотивы убийства звучали невнятно. К несчастью для евреев, он совершил свой отчаянный акт накануне годовщины мюнхенского Пивного путча, и это убийство явилось своего рода куском сырого мяса, брошенного кровожадным фанатикам из старой нацистской гвардии.

Геринг раньше принимал участие в празднествах дня Пивного путча, но в последние годы старался проводить как можно меньше времени со старыми борцами, и пивной зал, набитый вопящими и рыгающими ветеранами партии, внушал ему отвращение. Так и на этот раз он, как обычно, вскоре тихо удалился вместе с Карлом Боденшатцем и сел в ожидавший их специальный поезд, который должен был доставить их в Берлин. Германия уже погрузилась во тьму, и, проезжая мимо некоторых городов, они замечали в них полыхающие огни, а в Галле увидели даже огромный пожар. Только добравшись до Берлина, они узнали, что Геббельс произнес подстрекательскую речь, поднимая волну ненависти против евреев, которые, как он заявлял, были ответственны за убийство фом Рата. Теперь получившие приказы коричневорубашечники и эсэсовцы вместе с прочими юдофобами поджигали дома и синагоги, громили магазины и предприятия и хватали евреев, чтобы отправить их в концлагеря.

Во всегерманском еврейском погроме, произошедшем ночью с 9 на 10 ноября и впоследствии названном «хрустальной ночью», было убито тридцать шесть евреев, столько же серьезно ранено, тысячи их были согнаны в концлагеря (откуда многим позднее позволили освободиться под залог). Общий ущерб составил 25 миллионов рейхсмарок, в Берлине почти все принадлежавшие евреям крупные склады и десятки фешенебельных магазинов на Курфюрстендамм были разграблены. Улицы в Германии покрылись тоннами осколков от разбитых витрин.

Геринг пришел в ярость. Он гневно обрушился на Геббельса и других «партайгеноссе» за содеянную глупость. В период дефицита буквально во всем ценная валюта теперь будет тратиться на покупку за рубежом стекла для восстановления витрин, потому что сама Германия справиться с этим не в состоянии. Кто будет оплачивать повреждения? Ну да, страховые компании — немецкие страховые компании.

— Просто удивительно, до чего вы горазды создавать проблемы! — раздраженно говорил он Геббельсу, а Гейдриху крикнул: — Уж лучше б вы убили пару сотен евреев, чем позволили уничтожить все эти ценности.

Когда Геринг вернулся домой в конце этого нервного, бесконечного дня, то увидел встречающую его Эмму и застонал. Она держала в руках листок бумаги, и Геринг догадался, что это очередной список евреев, нуждающихся в помощи. Он позвонил Пилли Кёрнеру и попросил его позвонить в гестапо, чтобы узнать новости о друзьях Эммы.

— Если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, ты превратишь Гиммлера в моего врага, — сказал он Эмме.

На следующий день он получил короткую записку от фюрера, в которой говорилось, что его жена опять вмешивается, заступаясь за евреев. Это следовало прекратить.