Сюда в начале января 1893 года и приехала фрау Франциска Геринг, чтобы родить своего четвертого ребенка.

Двадцатисемилетняя Фанни Геринг была широкоплечей полногрудой блондинкой, чье миловидное крестьянское лицо (она происходила из баварско-австрийской семьи землепашцев) совершенно преображали удивительной красоты ярко-синие глаза. Именно глазами она захватила и сумела удержать подле себя человека, который теперь был ее мужем, когда он первый раз встретил ее восемь лет назад. Генрих Эрнст Геринг был крупным чиновником германской консульской службы, сорока пяти лет, который недавно овдовел и остался один с пятью детьми на руках. Ему предстояло в ближайшее время отправиться на несколько месяцев в новую германскую колонию в Юго-Западной Африке, и он нуждался в жене, которая могла бы не только справляться с нелегкой жизнью первых поселенцев, ожидавшей их в Виндхуке, но и заботиться о его детях. Молодая, веселая девятнадцатилетняя Фанни Тифенбрунн обещала стать для них любящей матерью и не бояться трудностей жизни в чужой, суровой стране. Будущий муж прочитал в ее восхитительных синих глазах, что и он сам ни в коей мере не будет страдать он недостатка любви.

Вскоре было получено согласие ее родителей, и весной 1885 года пара отбыла в Лондон, где Генрих Геринг прошел ускоренный курс ведения дел колониальной администрации. В Лондоне же они и поженились, и, когда прибыли в Африку, где канцлер Бисмарк назначил Генриха новым министр-резидентом в Виндхуке, Фанни была уже беременна. Несмотря на ее здоровье и крепкое телосложение, первые роды обещали быть трудными. Условия жизни в новой германской колонии в самом деле были тяжелыми: воды мало, ужасающая жара и пыль, а местные немцы не питали особенно дружеских чувств к членам семьи чиновника из Берлина. Вполне вероятно, что Фанни умерла бы или стала на всю жизнь калекой, если бы не вмешательство молодого немецкого врача, который приехал к ним в дом и взял ее под наблюдение. Вскоре он принял первенца Фанни, Карла, огласившего мир своим криком, после чего занялся измученной болью и лишенной сил молодой матерью и не покидал дома до тех пор, пока не увидел, что веки над синими глазами сомкнулись и она погрузилась в спасительный сон.

Доктора, полного, темноволосого берлинца с аккуратно подстриженными короткими усиками над чувственным пухлым ртом, звали риттер Герман фон Эпенштейн, причем дворянский титул «риттер» (что значит «рыцарь») вместе с приставкой «фон» он получил от кайзера Вильгельма лишь несколько лет назад. Вскоре он стал близким другом семьи Герингов, возымев на них сильное влияние. Ко времени, когда Фанни достаточно оправилась, чтобы вставать с кровати, она уже испытывала к нему расположение: он пришел к ней в трудный час, спас ей жизнь, и она чувствовала себя навечно ему благодарной, решив отплатить добром. Так она впоследствии и сделала.

Теперь же, по прошествии семи лет и появлении еще двух детей, она опять готовилась рожать. За эти годы в семье Герингов произошло много событий. Генрих после напряженной, но успешной административной работы в Юго-Западной Африке вернулся в Германию, где получил назначение генеральным консулом на Гаити. Но все это время и он, и Фанни продолжали поддерживать связь с Эпенштейном, который и дал им совет отправить ее в санаторий у Розенхайма на четвертые роды. Впоследствии Фанни скажет своим детям, что по чистому совпадению, в то время, как Генрих оставался на своем посту на Гаити, фон Эпенштейн оказался в отпуске в Австрии, в нескольких часах езды на поезде от санатория в Мариенбаде, куда она приехала. Утром 12 января 1893 года она родила своего четвертого ребенка и второго сына. Несколько часов спустя в Мариенбад прибыли запряженные лошадьми сани, и в дверях появился риттер фон Эпенштейн.

Фанни указала на колыбель рядом с кроватью и с гордостью объявила:

— Это Герман Геринг.

Она решила назвать ребенка в часть фон Эпенштейна, если это будет мальчик. Полным же его именем стало Герман Вильгельм Геринг, в честь императора Вильгельма II.

— Взгляните, — сказала она, — у него синие глаза, такие же, как у меня.

Фон Эпенштейн бесцеремонно заметил, что почти все дети рождаются с голубыми глазами и что они меняют свой цвет позднее.

— Нет, — убежденно возразила Фанни, — только не глаза Германа. У него они всегда будут такими.

Она видела, что фон Эпенштейн был тронут тем, что ребенка назвали его именем. Он остался в Розенхайме еще на несколько дней, навещая ее каждый день в полдень, после чего вернулся в Австрию, чтобы продолжить отпуск. Оттуда он написал и Фанни и Генриху, что решил, в случае, если они не будут против, стать крестным отцом Германа Вильгельма Геринга.

Весной 1893 года Фанни Геринг оставила трехмесячного Германа и покинула Германию, чтобы присоединиться к семье на Гаити. В Германию они вернулись только через три года, и все это время Герман жил в чужой семье в баварском городке Ферте, где воспитывался вместе с двумя младшими дочками хозяев. Впоследствии они вспоминали, что он был ребенком, подверженным приступам плаксивости и раздражительности, которые обычно пытались унять подарками, любовью и нежностью. Очевидно, ему было одиноко и, видимо, ничто из того, что для него делали заменившие родителей люди, не могло компенсировать ребенку отсутствие настоящих папы и мамы. «Самая жестокая вещь, которая может случиться с ребенком, это оказаться оторванным от матери в годы, когда складывается его личность», — сказал Герман Геринг многие годы спустя. Его старшая сестра Ольга вспоминала, что, когда герр и фрау Геринг наконец вернулись с Гаити и его взяли на железнодорожную станцию, чтобы их встретить, трехлетний Герман демонстративно повернулся к подходившему к платформе поезду спиной. Когда мать взяла его на руки и прижала к себе, он стал бить ее кулаками по лицу и груди, а потом разрыдался. Присутствовавшего здесь же и совершенно чужого для него человека, который приходился ему отцом, он игнорировал совершенно.

Генрих Геринг хорошо послужил фатерланду, упорно и успешно трудясь для него в крайне тяжелых условиях, и если бы Бисмарк больше интересовался созданием германской колониальной империи, то работа, которую не жалея сил проделал в Юго-Западной Африке этот чиновник, почти наверняка получила бы то признание, которого она на самом деле заслуживала. Он прибыл в эту колонию, когда ей было всего двенадцать месяцев, и окрестные племена проявляли к белым открытое недружелюбие и подозрительность. Генрих Геринг сумел примирить враждебно настроенных гереро и готтентотов и настоял, чтобы находившиеся в ведомстве немцы поступали с ними цивилизованно и с пониманием, и только уже после его отъезда, в ответ на действия его жестоких и недальновидных преемников, племена подняли восстание. Он встречался и на равных разговаривал с Сесилем Родсом и другими проводниками растущего британского влияния в Южной Африке и предвидел грядущее столкновение британцев с бурами, которое можно было предотвратить, если бы они последовали совету, который он им тогда дал. За Годы консульской службы Генриха Геринга на Гаити его страна стала пользоваться уважением именно благодаря его попыткам наладить медицинское лечение и просвещение на этом нищем, охваченном суевериями острове.

Но ко времени его возвращения в Берлин в 1896 году в политическую жизнь Германии ворвался поток антилиберализма, и на того, кто говорил об африканских дикарях как о людях, как этот делал Генрих, смотрели с настороженностью, подозревая в нем начинающего социалиста, а социалисты были пугалом дня. Вскоре стало очевидным, что продвижения по службе у него больше не будет. Годы работы в Африке и Вест-Индии не прошли даром, и теперь он выглядел значительно старше своих пятидесяти шести лет. Мало того, уйдя раньше времени в отставку и страдая от неудач, он стал искать утешения в алкоголе и постепенно стал пьяницей — тихим, уравновешенным, но все же пьяницей, который к вечеру, как правило, уже еле ворочал языком. Трудно винить Германа Геринга, который не знал отца в его лучшие дни, за то, что он относился к нему с глубоким презрением, из-за чего много переживал впоследствии.