Да, но если она пойдет в амбар, чтобы поесть вместе с мужчинами, то может столкнуться с Амлисом Вессом. А это было последним, что ей требовалось. Как долго сумеет она продержаться? Когда он покинет ферму? Иссерли прошлась взглядом по горизонту, жаждая увидеть первые проблески света.
Годы, за которые она отказывалась вступать с мужчинами в какие ни на есть отношения, кроме минимально необходимых, научили Иссерли полагаться лишь на себя, в особенности если речь шла об уходе за автомобилем. Она уже заменила разбитое зеркальце — дело, для выполнения которого ей прежде потребовался бы Енсель. Если удастся избегать неприятностей, эта машина останется с ней навсегда, пересаживаться в другую не придется. Она же сделана из стали, стекла и пластика, а с чего им изнашиваться? Когда машине требуется топливо, масло, вода, что угодно, она их получает. Водит ее Иссерли медленно и мягко, внимания полицейских не привлекает.
Боковое зеркальце она сняла с уже сильно ободранного «ниссана». От бедняги остался лишь скорбного вида остов, но не разводить же по этому поводу сантименты. Зеркальце подошло ее маленькой красной «королле» в самый раз, от едва не случившейся дорожной катастрофы никаких следов не осталось.
Иссерли, все еще любуясь аккуратностью выполненной ею хирургической операции, второй раз протерла «короллу» тряпкой. Двигатель продолжал работать, хорошо смазанный механизм выдыхал в промозглый воздух вкусно пахнущий газ. Иссерли ее машина нравилась. Хорошая машина, что и говорить. Если о ней заботиться, она свою хозяйку не подведет. Иссерли тщательно стерла с ножных педалей грязь и смазку, прибралась в бардачке, наполнила из фляжки с острым наконечником установленную под пассажирским сиденьем емкость с икпатуа.
Может, стоит поехать, поискать открытую всю ночь станцию обслуживания и купить какой-нибудь еды? Амлиса Весса здесь очень скоро не будет, вероятно уже через день-другой. Не умрет же она, если станет день-другой есть то, что едят водсели. А как только он уберется восвояси, она сможет вернуться к нормальной пище.
К тому же, Иссерли знала, что, выехав сейчас на дорогу, подвергнется риску — маловероятному, но реальному — увидеть на ней голосующего жалкого, умалишенного стопщика. И, может быть, подсадить его — она себя знает, — а он окажется ни к черту не годным, да еще и затащит ее аж в Кейрнгормы. Такой уж она человек.
Мужчины всегда получают обильный завтрак — с множеством белка и крахмала. Еда лежит на их тарелках высокой горой, источая парок. Пироги с мясом, колбасы, подливка. Свежий, только что из печки хлеб, с которым каждый расправляется, как ему нравится. Она, к примеру, нарезает его тонкими ломтями, следя, чтобы они получались аккуратными и имели одинаковую ширину, — мужчины же просто отдирают от каравая бесформенные куски. Она съедает два, самое большее три ломтя с гушу или муссантовым паштетом. Но сегодня…
Иссерли встала, захлопнула дверцу машины. Нет, невозможно, она не собирается спускаться под землю, чтобы какой-то напыщенный шкодник разглагольствовал перед ней, а шайка, состоящая из отбросов Плантации, таращилась на нее, гадая, сорвется она или нет. Голод — это одно, принципы — совершенно другое.
Она обогнула машину, открыла капот, осмотрела разогревшийся, испускавший сильный запах, мягко подрагивавший двигатель. Убедилась в том, что вернула в предназначенный для нее паз тонкую, сделанную из нержавеющей стали антенку, которую опускала недавно в бак, проверяя уровень масла. Затем опрыскала купленным в «Гараже Донни» спреем свечи и провода зажигания. Пальцами извлекла из держалки поблескивающий цилиндрик с жидким авииром, одно из чужеродных добавлений к родному для машины двигателю. Металл цилиндрика был прозрачным и позволял ясно видеть заключенный в нем авиир, жирная поверхность которого подрагивала из солидарности с двигателем. Устройство тоже пребывало в полном порядке, хотя, если удача не отвернется от нее, воспользоваться им Иссерли никогда не придется.
Иссерли закрыла капот и, повинуясь мимолетному порыву, присела на него. Теплый вибрирующий за тонкой тканью брюк металл создавал приятное ощущение, отвлекавшее ее от настырного урчания в животе. На горизонте забрезжил тусклый свет, очертивший контуры гор. Прямо перед носом Иссерли в спиральном кружении спускалась на землю одна-единственная снежинка.
— Иссерли, — сказала она в переговорное устройство.
Дверь амбара мгновенно отъехала, Иссерли торопливо вступила в его освещенное чрево. Круговерть острых, как иглы, снежинок последовала за ней, словно втянутая пылесосом. Затем дверь вернулась на место, отрезав Иссерли от причуд погоды.
Как она и ожидала, в амбаре шла работа; двое мужчин деловито нагружали корабль. Один сидел на полу трюма, ожидая, когда ему подадут новую порцию поблескивающего груза. Другой подвозил к кораблю тележки с лежащими на них высокими штабелями красноватых упаковок. То были стоившие целого состояния партии сырого мяса, аккуратно разделенные на порции, — каждая завернута в прозрачную вискозную ткань и все разложены по пластмассовым поддонам.
— Хой, Иссерли!
Толкавший тележку работник замедлил, чтобы поздороваться с Иссерли, шаг. Приостановившись на пути к лифту, она помахала ему ладонью, — небрежно, как только могла. Ободренный ее ответом работник совсем остановил тележку с башней поддонов и затрусил к Иссерли. Кто он такой, Иссерли и понятия не имела.
Разумеется, когда она только появилась здесь, ее познакомили с каждым работником лично, однако имя вот этого теперь уже вылетело у нее из головы. Лицо у него было глуповатым, сам он — толстым и приземистым, на целую голову ниже Амлиса Весса, а шерсть его привела на память Иссерли мертвое животное, которое она видела валявшимся на обочине А-9, — вернее, затвердевшую оболочку его, изуродованную до неузнаваемости колесами автомобилей и дурной погодой. Вдобавок, он страдал каким-то отвратительным кожным заболеванием, обратившим половину его лица в подобие заплесневелого плода. Поначалу смотреть в это лицо ей было трудно, но затем, боясь обидеть его настолько, что он попытается отыграться на ее собственном уродстве, Иссерли склонилась поближе к заплесневелому — так, чтобы видеть только его глаза.
— Хой, Иссерли! — повторил он, словно усилия, коих потребовало составление столь длинной фразы на общем их языке, были слишком большими, чтобы потратить ее впустую.
— Я решила, что мне следует поесть перед работой, — деловито сообщила ему Иссерли. — Там как, берег чист?
— Берег? — заплесневелый недоуменно прищурился и машинально повернул голову в сторону фьорда.
— Я спрашиваю: Амлис Весс там не крутится?
— А, не, он вобще или в столовке торчит, или внизу, где вольеры, а мы здесь погрузкой занимаемся — так что все путем.
Иссерли открыла рот, собираясь сказать что-нибудь, но не придумала — что.
— Теперь уж он никаких делов не наделает, — заверил ее заплесневелый. — За ним Инс с Енселем приглядывают, по очереди. Так что он все больше тут околачивается и несет какую-нибудь чушь. Ему все едино, понимает кто, о чем он толкует, не понимает. Когда люди от его трепотни окосевают, он идет с животными болтать.
Иссерли, на миг забывшую, что здешние водсели безъязыки, напугала мысль об их общении с Амлисом Вессом, однако заплесневелый успокоил ее, хрипло захохотав и добавив:
— Мы его все спрашиваем: «Ну, что вам скотина наговорила, а?»
И он опять издал жалкое ржание, на какое способен лишь человек, проведший полжизни на Плантациях.
— Забавный он ублюдок, с ним не соскучишься, — заплесневелый подмигнул, словно подводя итог всему им сказанному. — Вот улетит, так всем захочется, чтоб он вернулся.
— Ну, может быть… раз ты так говоришь, — поморщилась Иссерли и шагнула в сторону лифта. — Ты извини, я проголодалась.
И ушла.
Амлиса Весса в столовой, она же комната отдыха, не было.
Чтобы убедиться в его отсутствии, Иссерли довольно было один раз обвести взглядом это стерильно чистое помещение с низеньким потолком, после чего она снова смогла задышать спокойно.