Итак, Иссерли остановилась на середине спуска и закончила здесь разминку. Над ней бродили испуганные коровы, под ней бестревожно паслись овцы, а она, приняв положенную стойку, протягивала руки к серебристому горизонту, затем кланялась берегу Мари-Ферта, затем наклонялась вбок — на север, к Рокфилду и маяку, на юг, к Балинтору и относительно густо заселенной местности за ним, — а затем, наконец, тянулась руками к звездам.

Раз за разом повторяя все это, Иссерли, загипнотизированная лунным светом и монотонностью упражнений, достигла состояния наполовину бессознательного и продолжала делать разминку намного дольше обычного, приобретя под конец такую гибкость, что движения ее стали грациозными и плавными.

Со стороны, она могла показаться танцующей.

Вернувшись — все еще за несколько часов до рассвета — в коттедж, Иссерли обнаружила, что настроение у нее снова испортилось. И слонялась теперь по спальне, раздраженная, изнывающая от скуки.

Все-таки, ей следовало попросить мужчин сделать в коттедже проводку, чтобы у нее хотя бы электрическое освещение было. В главном амбаре свет есть, в доме Ессвиса есть, почему же и ей его не получить? Собственно говоря, если рассудить по-человечески, отсутствие света в ее коттедже — это попросту безобразие, и даже поразительное.

Она попыталась припомнить обстоятельства, которые привели ее к вселению в этот дом. Не дорогу к нему и определенно не то, что происходило на Плантациях, но случившееся сразу после ее появления на ферме Аблах. Что было здесь подготовлено к ее прибытию? Рассчитывал ли кто-нибудь из мужчин или все они сразу, что она будет жить с ними, в главном амбаре, в одной из его зловонных нор? Если так, она, надо полагать, довольно быстро выбила эту дурь из их голов.

Так где же она спала в первую ночь? Воспоминания ее оказались такими же неразличимыми, как оплавленные почерневшие ошметки сгоревшего костра.

Возможно, она выбрала этот коттедж сама, а может быть, его предложил ей Ессвис — как-никак, он к тому времени прожил здесь целый год и ферму успел изучить досконально. Иссерли знала только одно: коттедж, в отличие от фермерского дома, ко времени ее вселения долго уже простоял в запустении, — да и сейчас остается более-менее в таком же.

Да, но электрический удлинитель, тянущийся, змеясь, от телевизора через весь дом, подключение водонагревателя и наружной лампочки к генератору: кто устроил все это и с какой неохотой? И было ли оно еще одним свидетельством того, что ее эксплуатируют, используют, как неодушевленный механизм?

Иссерли напрягала память, пытаясь вспомнить, как все происходило, а вспомнив, немного смутилась.

Мужчины, главным образом Енсель, надо полагать, хотя никого конкретного припомнить ей не удалось, колготились вокруг Иссерли с самого момента ее появления, и чего только не предлагали — любые чудеса, на выбор. Поглядывая на нее с зачарованным состраданием, они, все до единого, осыпали ее словами утешения. Да, они понимали: того, что сделала с ней «Корпорация Весса», уже не поправишь, но ведь это еще не конец света. Ничего, они ей помогут. Они превратят этот коттедж, эту без малого руину, насквозь продуваемую ветром, в настоящий дом, в уютное гнездышко; бедняжка, она, наверное, ужасно расстроена тем, что над ней, э-э… учинили, это они понимают, я к тому, что — да хоть на Ессвиса взгляни, бедного старого ублюдка; но ведь она девушка храбрая, точно, отважная девушка, и они будут относиться к ней так, словно ничего в ней странного или там уродливого нет, потому как под кожей мы же все одинаковы, разве нет?

А она твердила им, что ничего от них не хочет, ничего.

Она будет делать свою работу, они пусть делают свою.

И для того, чтобы делать свою работу как следует, ей нужен самый что ни на есть минимум вещей: свет у сарайчика, в котором она поставит машину — или в нем самом, — горячая вода и одна электрическая розетка, чтобы подключить радио или что-то наподобие его. Об остальном пусть не волнуются. Она и сама о себе позаботится может.

На самом деле, говорила она с ними еще и грубее — на случай, если они слишком тупы, чтобы понять простой намек: в чем она нуждается сильнее всего, так это в уединении. Вот и оставьте ее в покое.

Но разве не будет ей одиноко? — спрашивали они. Нет, не будет, отвечала она, у нее дел выше головы. Ей необходимо подготовиться к работе, всех сложностей и тонкостей которой им не понять, пусть даже и не надеются. А для этого придется поднапрячь мозги. Она должна заучить уйму всего, начиная с самых первооснов, иначе весь их проект провалится, отчего и им не поздоровится. Дело, за которое ей предстоит взяться, так просто, с кондачка, не сделаешь, это вам не тюки соломы в амбар таскать и не норы рыть под землей.

Иссерли уже расхаживала по спальне, в такт хилому помигиванию часов, громко и гулко стуча ногами по голым половицам. Она редко ходила по дому обутой, только перед тем, как отправиться на работу.

Раздраженная, она снова включила телевизор, хоть и пробовала уже посмотреть его после возвращения в коттедж и выключила, обозленная увиденным.

Поскольку произошло это совсем недавно, телевизор ожил мгновенно. Водсель, который несколько минут назад разглядывал в бинокль висевшие на бельевой веревке яркие разноцветные трусики, теперь облизывался, а щеки его подергивались. Под веревкой собрались водселихи, пытавшиеся снять с нее эти самые трусики. Веревка, невесть почему, была натянута слишком высоко, водселихам приходилось тянуться к ней, поднимаясь на цыпочки и покачиваясь, или подпрыгивать, будто малые дети, на месте, отчего их розовые груди подрагивали, как желе.

На другом канале несколько чрезвычайно серьезных с виду водселей обоих полов сидели плечом к плечу за столом. Над их головами тянулось узкое электрическое табло, похожее на игрушечный вариант того, что стояло у Кессокского моста. Табло изображало последовательность букв и пробелов: Б З А ОН Е.

— У? — осмелился, наконец, высказаться один из водселей.

— Не-е-ет, боюсь, что нет, — пророкотал кто-то невидимый.

Освещенная единственной электрической лампочкой машина Иссерли стояла с работающим на холостом ходу двигателем у сарайчика. Иссерли наводила порядок в ее салоне неторопливо и вдумчиво, замедляя каждое свое движение. До восхода солнца, скрытого скруглением планеты, было еще далеко.

Она стояла на коленях у открытой дверцы машины, наклонившись внутрь, расстелив по земле, чтобы не измазать зеленые вельветовые брюки, «Росс-шир Джорнал». Кончиками пальцев она нащупывала рассыпавшиеся по полу шоколадные конфеты и бросала их, одну за другой, через плечо. Птицы мало-помалу склюют их, в этом Иссерли не сомневалась.

Внезапно голод напомнил ей о себе слабостью и дурнотой. Ничего, кроме чипсов, горстки снега да литра, примерно, теплой воды, выпитой сегодня под душем, у нее со вчерашнего утра в животе не побывало. Как-то маловато для питания человеческого существа.

Странно, все-таки, она никогда не сознавала, что голодна, пока голод не становился волчьим и едва не валил ее с ног. Особенность, откровенно говоря, злополучная и чреватая опасностями: справляться с ней нелегко, она требует особого внимания. Тут важно соблюдать определенный режим — например, завтракать каждое утро, перед выездом на дорогу, вместе с мужчинами, — однако появление Амлиса Весса выбило ее из этого режима.

Дыша глубоко и размеренно — как будто несколько добрых глотков воздуха могли позволить ей продержаться чуть дольше — Иссерли продолжила уборку. Конца рассыпавшимся конфетам видно не было; они, совершенно как тараканы, дородные, округлые тараканы, расползлись по всем щелям. Интересно, если она съест несколько штук, это сойдет ей с рук?

Иссерли взяла коробку, которую положила вместе с перчатками собачьего заводчика на землю рядом с собой, чтобы попозже сжечь и то, и другое, и, подняв картонный прямоугольник к свету, изучила, прищурившись, список ингредиентов. «Сахар», «сухое молоко» и «растительные жиры» выглядели достаточно безобидно, а вот «тертое какао», «эмульгатор», «лецитин» и «искусственные вкусовые добавки» отзывались опасностью. Собственно, от «тертого какао» положительно пахло могилой. Иссерли даже подташнивать начало, что было, надо полагать, сигналом, подаваемым ей Природой: держись той еды, какая тебе знакома.