У Юстиниана появилась возможность избавиться от человека, который мог занять его место. Каждая часть дворцовой церемонии была теперь мила старому императору. Как и Анастасий, он отказывался назвать имя наследника. В то же время в его памяти всплыло, что Белизария обвиняли и прежде, но безосновательно. Против солдата не было настоящего обвинения даже теперь. Тогда его хотела унизить Феодора.

Юстиниан сделал нечто необычное. Созвав сенат, который в последнее время почти не считался с ним, он выложил перед этим древним органом управления свидетельства о заговоре. Когда сенаторы, взвешивая все за и против, решили, что названные в документе виновны, Юстиниан провёл долгое время в раздумьях. Теперь, пытаясь принять решение, он мог и задремать. Правитель поступил также как и Феодора. Он отстранил Белизария, конфисковав его богатство и дворцы и оставив ему лишь титул констебля. Звание первого гражданина не являлось титулом и не могло быть отменено. Белизарий не протестовал и выехал из своего дворца (у него осталась лошадь). Он превосходно себя чувствовал на скамьях Стратегиума или в любом другом месте, где проводил ночь. Все двери в городе были открыты для победителя при Хеттусе. Если Белизарий появлялся на улицах, старые солдаты обязательно предлагали ему часть улова или приглашали поохотиться на Босфоре.

Юстиниан понимал, что ему не удастся опозорить старого солдата. Что касается собственности, беззаботный Белизарий никогда не обращал на неё внимания, зато часто делал подарки. Антонина обожала рабов у ворот и дворики в саду. Белизарий продолжал оставаться патрицием. Совершенно несправедлива легенда, появившаяся с течением времени, что бывший полководец в последние годы был ослеплён безжалостным императором и просил еду на улицах у солдат, некогда служивших под его началом.

Через семь месяцев Юстиниан с раздражением вернул Белизарию богатства. Но солдат жил уже в нереальном мире, далеко отсюда. В его памяти снова всплывали сцены штурма барьера на реке Тибр перед войсками Тотилы. Умер Белизарий в 565 году. У него не осталось последователей, кроме его солдат. Он так и не понял высших целей империи, которой служил. Он просто выполнял приказы, но никто не мог так блестяще импровизировать на поле битвы. Его имя олицетворяло что-то непостижимое, отрицающее саму мысль о поражении.

Один из его солдат сказал: «Армия переживёт, но что император будет делать без Белизария?»

Юстиниан ощущал потерю человека, которого недолюбливал, которому завидовал и на которого полагался. Белизарий был предпоследним из сообщников сына Саббатия. В их число входили Феодора, Трибоний, Иоанн из Каппадокии и архитектор Анфемий. Нарсес жил в Италии, правя там, как ожившая мумия, не тронутая годами, и отказываясь вернуться во дворец и стать Великим казначеем. Нарсес торговал и ссорился с франками, казнил герулского хана, чего бы Юстиниан никогда не позволил, и воссел на старый трон Теодориха в Равенне. В те годы Юстиниан редко вспоминал о Нарсесе, потому что хитрый евнух не беспокоил его. Два старика оставались неизменными, как мозаичные портреты в их дворцах. Юстиниан, желающий быть творцом своей собственной судьбы, довольствовался ежедневной рутиной.

Впервые за много лет своего правления он начал подумывать о путешествии. Он хотел пройти путём паломника к часовне в Галации, где мог узреть святые реликвии христианства. Но на улицах снова начались столкновения прасинов и венетов. И Юстиниан так и не отправился в путешествие. Лежа без сна на рассвете, он слышал шаги ключника и призывал к своей постели силентиариев в белых одеяниях помочь ему одеться и отвести в часовню Дафны помолиться перед иконой.

Сидя в большом зале за закрытым занавесом, в то время как далёкая музыка и запах ладана доносились до него, Юстиниан являл собой зрелище невиданной доселе смиренности, когда водяные часы показали третий час, императора водрузили на трон за занавесом, а чиновники падали перед ним ниц и рассказывали о выполнении его приказов по всей империи.

«Он был первым царём Константинополя, — заметил Агафий, — абсолютным монархом как по титулу, так и в реальности». Никто не воспринимал его как Флавия Юстиниана, цезаря и победителя. О нём говорили как об автократе.

Когда он подписал пятидесятилетний мир с Хосровом, по которому за большую плату золотом увёл солдат с восточной границы, сохранил несколько привилегий в области торговли и защитил христиан, живущих в Персии, то с восторгом читал приветственные слова персов: «Божественный Хосров, Царь царей с древних времён, Юстиниану Цезарю, нашему брату».

Юстиниану казалось, что он сравнялся со своим могущественным соперником, восточным деспотом, в течение одиннадцати веков следившим за византийским троном. Люди, говоря о Хосрове Великом, упомянут имя Юстиниана Великого. Император едва ли обращал внимание на другое. На сирийском побережье началось развитие шёлковой культуры, берущей начало от первых червей, тайно завезённых из Страны шелка. Он упорно продолжал вести спор с патриархом Константинополя, ставившим под сомнение его указ, касающийся всех церквей.

Юстиниан и его престарелые теологи разработали формулу вселенской веры, которая отвечала на все вопросы, как то: человеческое начало и божественная природа Христа. Согласно доктрине Афтартодокии, божественное происхождение Спасителя было полностью доказано. Это окончательное решение Юстиниан собирался навязать всем церквам. Он разгадал загадку непознанного. Но на востоке и западе епископы возмущались, а папы и патриархи были открыто против. Они предпочитали верить в то, что не могли понять.

Иногда, склонившись над словами, написанными собственной дрожащей рукой, Юстиниан думал, действительно ли он разгадал вечную загадку, с жаром искал подтверждения. Всё, что окружало его, приобретало новое значение: над Великой церковью возвышался новый купол, он наблюдал за крещением хана язычников-герулов, на Кавказе язычники-лезгины и иберийцы крестились тысячами, приходя к христианскому спасению.

В Эфиопии установилась христианская церковь.

Юстиниан смутно помнил, что послы диких аваров были совсем другими: узкоглазые звероподобные существа с распущенными по плечам волосами, одетые в лошадиные шкуры со свисающими гривами. Он подносил аварам великие дары, чтобы усмирить их, и варвары тратили золото на оружие, которое покупали на городских рынках, а племянник Юстин благоразумно переправлял его на границу, невзирая на гнев аваров. Нет, их не удалось крестить.

Лежа без движения, глядя на мерцающие звёзды на голубом мозаичном потолке своей спальни, Юстиниан видел, как солнечный свет становится всё сильнее, падая на алебастровое окно, и ждал шагов ключника. В своём родном городе, Юстиниане Приме, он завершил строительство и возвеличил свой старый дом, разместив там архиепископскую епархию. Двадцать городов носили его имя, но Юстиниан Прима будет самым значительным, потому что там дом его отца, о котором он никогда не говорил в Константинополе, стыдясь крестьянского происхождения. Юстиниан хотел подняться и подойти к иконе. Нужно было подписать новый церковный указ. Силентиарии, невидимые, ждали в тени. Но он говорил только с ювелирными мастерами о саркофаге из чистого золота на бронзовой основе, украшенном массивным крестом, готовом к приёму тела. Юстиниан ждал, думая, что хорошо бы подняться на крышу дворца Дафны (теперь он не решался ходить в императорскую ложу на ипподроме) и взглянуть на Августеон, где стояла статуя Юстиниана Великого с гордо поднятой рукой.

Он услышал шаги ключника и рассердился, поняв, что сейчас вечер, а не утро, и силентиарии зажигают свечи, а не лампы. Горели две свечи, похожие на церковные, а рядом с ним священник повторял слова «Трисагиона». Глядя на две свечи у себя в головах, Юстиниан хотел обратиться к силентиариям, попросить свою одежду, чтобы подняться с постели и выйти из спальни подальше от свечей. Он умер той же ночью, восемь месяцев спустя после Белизария, 14 ноября 565 года.

В зале дельфийского дворца ждали патриарх, стражники и наиболее влиятельные сенаторы, уже решив, кто станет наследником полубезумного восьмидесятидвухлетнего императора. Они послали глашатая за Юстина Второго, племянника Юстиниана.