Так появилась в ауле Патшаим. Жомарт выполнил их пожелание, даже не дав им вымолвить слова. Друзья вернулись к Матэ; они еще не знали, какая именно из дочерей Жомарта станет хозяйкой в бедной юрте Матэ и Тайлана...

И вот теперь нет здесь Патшаим. Где, где же она? Тайлан ходил взад и вперед, кружил около родного пепелища, около разрушенного своего очага. Он наткнулся на черепок от блюда, когда-то его держала в своих руках Патшаим! Целыми остались кизяк, его недавно собирала Патшаим, окрашенные хной три альчика, ими играл сын, да, видно, здесь и бросил. «Вот и все, что осталось от вчерашней, такой счастливой, похожей на сказку жизни моего друга!» — чуть не плакал Абулхаир.

Тайлан как подкошенный опустился на колени. Он ударил кулаками по куче пепла. Точно горе, которое Тайлан держал в себе, а теперь выпустил, серый пепел поднялся фонтаном и запорошил ему лицо. Невесомый этот серый след вчерашней мирной, сегодняшней поруганной жизни прилип к Тайлану. «Где же ты пропадал, почему не сохранил дом свой, почему не уберег очаг свой?» — беззвучно взывал он к батыру.

Мороз побежал по спине Абулхаира, Это он виноват, что оторвал верного друга от семьи, не отпускал от себя так долго. Как горько раскаивался он теперь в этом!..

Впервые в жизни Абулхаиру открылась истина - простая и сложная, как сама жизнь. Любой человек по-настоящему счастлив только у родного очага, в те короткие часы и дни, что проводит он в отчем доме. Любой джигит, если он даже способен горы для людей своротить, если сделал в этом мире много добрых дел, оставил доброе имя, добрую память о себе, если совершил подвиги во имя страны своей, народа своего - все равно счастлив лишь около родного очага, рядом со своими любимыми и близкими. Около них, рядом с ними оценивает он все содеянное или свершенное им в жизни. «Я не дал своему лучшему, единственному другу насладиться простыми человеческими радостями. В поход ли отправлялся, на дальнюю охоту, в долгий путь ли — всегда через гонца вызывал я Тайлана. И он всегда являлся по первому же моему зову. Оставлял тепло очага, наслаждение и нежность, которые дарила ему красавица Патшаим, любовь отца,

лепет ребенка, горячие ручонки, обнимающие его шею... О аллах, прости меня!» — чуть не зарыдал Абулхаир.

Не вытерев лицо от пепла, Тайлан направился, пошатываясь, к полю. Подошел к лопате, которая была воткнута на самом краешке поля. Постоял, прижав к груди черепок лопаты, и вдруг вздрогнул: неподалеку лежали чьи то тела. Подбежал ближе и увидел: валяются пять джунгар с рассеченными затылками, над ними кружатся зеленые мухи. Один мертвой хваткой вцепился в ногу отца! Матэ лежал, уткнувшись лицом в землю. Джунгары убили старика, вонзив ему между лопатками копье. Кетмень валялся чуть в сторонке. Старый батыр защищался до последнего. Земля вокруг вся была взрыхлена. Джунгары приняли смерть от его кетменя.

Тайлан рухнул около отца на колени, перевернул его на спину. Лицо Матэ было спокойно, безмятежно. На бороде запеклось несколько капель крови. Открытые безжизненные глаза были устремлены на Тайлана. Умиротворенное лицо не таило обиды — казалось, приди сюда перед самой кончиной Матэ, он и тогда сказал бы: «Ох, дорогие мои, сколько раз я говорил вам: смерти никому не миновать...»

Абулхаир прикрыл веки старого бия. Матэ не раз говорил и другое... На большом совете, с которого он ушел в гневе и обиде на степных правителей, он бросил им: «Не избежать обиды, если мы живем вразброд, не заботясь о будущем!» Обосновавшись в безлюдном месте, копаясь в земле, чего никогда не делали его предки, Матэ говорил всем и каждому: пришло время, настала пора крепко задуматься казахам о том, как быть им дальше? Гривы коней да горбы верблюдов не спасут их ныне: такие грянут беды и перемены, что самый быстрый конь не унесет от них....

Когда скончался Тауке, Матэ, единственный, спросил: «Казахи, о чем вы плачете? О том, что не найдется хозяина для трона, или о том, что не найдется хозяина для страны!» А когда Болата избрали на трон и люди собрались на ханталапай, он предсказал: «Когда на трон восходит умный хан, народ уводит его скот, сам обирает хана. Когда же восходит неумелый и неумный хан, грабежу подвергается его народ, у людей уводят скот. Я знаю Болата с малых его лет. Ни разу не видел, чтобы он взошел на холм, задрал полы, подставил лицо ветру и справил нужду, — вечно прятался по оврагам! Робок он и вял! Радости вам с ним не будет!»

И нынешней весной он говорил людям: «Берегите, казахи, мужей и скакунов!» Однако разве кто-нибудь принял во внимание его слова? Вот и результат: разгромили казахов у их же собственных очагов, И каждый при этом винит не себя - других! И Абулхаир тоже винил во всем Болата, дрыхнувшего в своем дворце в Туркестане и днем, и ночью. Отвечать надо самому, винить только себя! Ведь советы и наставления Матэ предназначались прежде всего для него, Абулхаира... Внял ли он им, а также его мудрости и опыту в полной мере? Увы, нет!

«До сих пор я не могу решиться на большее, чем отойти в сторонку! Отойти и тяжело вздыхать, горько сетовать наедине с собой на незавидную мою долю!.. Да, скрипел зубами, а на решительные действия, на борьбу духу не хватало. Все высчитывал, взвешивал, выжидал.

Когда-то Матэ учил меня: пусть поводырем твоим будет рыжая лиса. Я же истолковывал его слова, как мне было сподручнее и выгоднее: лисья хитрость это-де умение прятаться под каждым кустом! И пока я прятался, рыжая лиса оборотилась красной сукой, лижущей кровь!

Давно, очень давно я не встречал свою лису-судьбу... С тех пор, пожалуй, как пил чай в юрте Матэ, его подавала нам Патшаим, улыбаясь улыбкой рыжей лисы... Вчера повстречал ее на перевале Сугундык. На этот раз она превратилась в заходящее солнце. Прямо напротив меня лакала с шумом из реки кровавой, наполнившей собой ущелье. Проклятая лиса подняла острую морду, свесила язык, глянула на меня и помахала презрительно длинным хвостом... Одному аллаху известно, какими бедствиями грозит это народу и степи нашей, какие несчастья предвещает!

Однако могут ли быть несчастья и горе страшнее тех, что я вижу со вчерашнего дня?..

Матэ лежит так, будто слышит, чувствует, как я корю себя, о чем думаю и говорю. Плотно закрыты глаза аксакала, словно он смущен тем, что не может помочь мне, помочь, как прежде!»

Тайлан и Абулхаир долго оставались у тела Матэ. Неотрывно в безутешной скорби вглядывались они в морщинистое, доброе лицо... Поднялись, вырыли могилу и предали земле погибшего в праведной борьбе с врагами старого батыра. Насыпали могильный холмик. В изголовье воткнули кетмень, с которым Матэ не расставался до последнего вздоха. Сверху положили стрелу с медным наконечником — острием на восток, в знак того, что человек, который решит мстить за покойного, должен искать врага на востоке.

Воины опустились на колени лицом к Мекке, кто-то прочитал заупокойную молитву. Люди уже сели на коней, а Абулхаир все стоял возле могилы дорогого человека. Человека, который был для него не только несгибаемым, неистовым правдолюбцем, как для великого множества степняков. Был образцом, единственным его учителем и наставником, совестью... Теперь он остался один, совсем один. Прежде Абулхаир плыл по необъятному океану жизни — среди дум, забот, целей и помыслов, — не упуская из виду Матэ. Аксакал был его парусом в этом океане, был для него огоньком во мраке. Упрямый, стойкий, всегда вселявший веру и надежду... Нет больше Матэ. А он остался один в утлой лодчонке, посреди переменчивого, стремительного потока жизни. Каждый день меняется направление ветра, каждый день по-иному катятся волны... Отныне он должен все додумывать и решать сам, сам верить или не верить людям, собственным замыслам, сообразуясь лишь с собственным сердцем и разумом, с собственным не таким уж большим опытом!.. Вот когда оно наступает — настоящее одиночество! Отныне его спутником и поводырем будет память о Матэ, советы его, шагнувшего в небытие... Мудрые высказывания, советы и изречения Матэ с годами станут еще весомее, еще необходимее ему и другим казахам тоже...