Так пречистый Тауке, тридцать восемь лет правивший казахской степью, нашел свой последний приют под сводами священного для мусульман мавзолея. Так его сын Болат занял место отца на позолоченном троне из диковинного драгоценного дерева, привезенного в незапамятные времена из далекой страны.
В Туркестане, ворота которого были наглухо закрыты два месяца, опять зашумел, загудел, засиял красками базар. Словно стаи перелетных птиц, возвращающихся в родные места, потянулись сюда длинной чередой караваны из Индии, Китая, Бухары, Самарканда, с Едиля и Тобола. Висевшие сорок дней на всех домах и дворцах траурные бунчуки были сняты. В город хлынули шаманы и дервиши разных мастей и каст. Тут и там мелькали эти обошедшие полмира босые люди в лохмотьях, с черепашьими панцирями, сушеными змеиными головами, обезьяньими хвостами, птичьими перьями на поясах, головах и запястьях. Они кричали по-петушиному, блеяли по-козлиному, свистели в пронзительные свистульки на всех углах и базарах, предсказывали конец света, вещали, обличали, рассказывали всякие небылицы.
Тысячи и тысячи дымов раскинувшегося в пустыне города снова взвились в синее небо...
Из Туркестана Абулхаир уехал сохраняя невозмутимость, проявив почтительность к старшим. Попрощался со всеми, не подав виду, что пережил крушение надежды. Но в душе у него бушевала буря: точно взвитый вихрем полог юрты бил и бил по сердцу, Сколько ни шептались люди до совета, на нем никто не произнес его имени. Как, по слухам, не назвали и имени Кайыпа. Проницательные, умудренные жизнью аксакалы понимали, какие страсти бушевали во многих сердцах после кончины Тауке. Не желая наступать на хвост дремавшей змеи, они называли имя лишь одного человека — Болата.
Как же они могли? - недоумевал Абулхаир. - Как могли? Неужели им, в чьих руках судьба трех жузов, безразлично, кто будет править страной, когда она зашла в тупик? Ощерившись, против нас стоят наготове джунгары! Глух к нашим мольбам русский царь!..
Мудрецы, которые решали, в чьи руки передать бразды правления, обязаны были поставить перед собой, по крайней мере, три вопроса. Поставить и ответить...
Есть ли в ханстве человек, способный отбить нацеленные в грудь казахам копья задиристых джунгар?
Есть ли в степи человек с гибким и острым умом, которому удалось бы склонить русских на сторону казахов?
Есть ли среди казахов человек, который в годы великих бедствий объединил бы народ? Народ, всегда отличавшийся стремлением к мнимой самостоятельности. Как в той пословице: «Лучше паршивого, но своего теленка, чем лоснящегося от жира, но предназначенного всем быка!» Есть ли такой человек, который направил бы его на верную дорогу, не стал тратить время на распри с «храбрецами» и задирами, на словопрения с краснобаями и богачами, которые только и умеют, что хвастать достатком и знатностью?
Они должны были именно эти качества учитывать, такого человека искать. Но почтенные аксакалы, видно, не очень-то утруждали себя! Пошли по проторенной, заезженной дороге. У нас ведь как? Если умирает старший брат, жена его достается младшему брату. Если умрет хан, трон достается его сыну. Забыт, будто его никогда не существовало, неукоснительный закон предков, согласно которому наследник трона - старший или младший брат хана, а если нет братьев, то сын старшего или младшего брата. Но не сын только что умершего хана! Трон казахов давно превратился в игрушечную деревянную лошадку, которой играют дети одного и того же аула. Влезают поочередно и слезают, влезают и слезают...
Люди, которые призваны решать и говорить от имени народа, бредят лишь родовыми и племенными тенями и чучелами, не хотят утруждать тебя раздумьями о том, кто способен вести, а кто - его поддерживать. Ясное дело, тогда будет и справедливость попираться, и порядок нарушаться. Там, где не чтят порядок и справедливость, нет и не будет покоя и благополучия - ни для народа, ни для вершителей его судеб...
Когда на глазах совершается насилие, творятся злодеяния — и все при этом молчат — кто нее внемлет призыву: «Хотите, чтобы в народе было единство? Следуйте за мной, слушайте меня!» Никто! В конце концов, конечно, люди внемлют именно человеку умному и сильному, а не тому, кто сам ничтожен, хотя произошел от отца с золотой головой и матери с серебряной грудью... Но сколько же прежде успеет пролиться крови зря, сколько же будет погублено жизней?» - Абулхаир чуть не плакал от бессилья изменить к лучшему этот мир и людей.
«Простые, очевидные истины преданы забвению. Что было бы с миром, если бы достойные мужи не пренебрегали закостенелыми законами и обычаями? Не переступали бы через них в нужный момент? Жили, покорные и смирные, во всем поддакивали аксакалам с длинными бородами, но коротким разумом?
Значит, значит... неправильно это, нельзя все время держаться в тени, оставаться скромным. Глупо излишне петушиться, глупо попусту лишиться головы и даже... уха. Всему свое время: умей только ждать. Но и не прозевай свое, не упусти!
Раз всевышний одарил меня умом, силой и храбростью я должен постоянно быть начеку, чтобы не оказаться на обочине, чтобы не подмяли меня интриганы и корыстолюбцы. Гляди в оба и будь начеку, Абулхаир! Если хочешь власти, будь хитрым и расчетливым! Иначе пропадешь в безвестности! Не будь слишком прытким, но не будь также излишне скромным! Поистине, я как девушка па выданье: когда надо, умей улыбнуться, когда надо, умей отвернуться! Если это тебе, джигит, в тягость, то ты хуже девки: не одной только чести лишишься...»
После похорон хана Тауке и возведения на трон хана Болата Абулхаир осознал: пришла для него пора действовать.
Спустя несколько месяцев он убедился в том, как он был прав.
Новый хан смотрел на трон не более чем как на мягкую, уютную перину. Люди злословили, что Болат оценивал достоинства трона той частью тела, которая находится в стороне, прямо противоположной голове. Голова его годится лишь для того, добавляли другие, чтобы носить корону, но не шевелить мозгами.
Нового хана и правда ничто не заботило, не волновало. Ни до кого и ни до чего ему не было дела. Почему, например, Кайып перекочевал ближе к русской границе? Почему не кажет глаз в Туркестан Абулхаир, улус которого граничит с калмыками и башкирами? Ни о чем не беспокоился, ни о чем не задумывался новый хан.
Раз солнце, думал, наверное, хан, встает утром и садится вечером, как и положено, раз никто не скачет с топотом к его орде, стало быть, в мире царят покой, порядок и мир...
Вскоре даже слепому стало ясно, что в тени могучего дуба вырос не крепкий дубок, а кривое, уродливое деревце. Нет, не такой правитель нужен казахам.
Абулхаир не проявлял никакого интереса к тому, что происходило в Туркестане. Зато он в оба глаза следил, в оба уха слушал, что творится в соседнем улусе, у Кайыпа.
А там явно что-то творилось. Кайып стал пошевеливаться, предпринимать потихоньку какие-то шаги... Абулхаир горел желанием разузнать, что на уме у его соседа. В планах Абулхаира было поддерживать добрые отношения с Кайыпом. Он надеялся, что как только Болат прослышит про действия Кайыпа, они вцепятся друг другу в горло, эти единокровные дядя и племянничек! Если Болат не захочет, так его все равно натравят родственнички! Сейчас же Абулхаиру выгодно дружить с Кайыпом: улусы их граничат друг с другом, некоторые из подвластных им родов находятся в близком родстве...
Болат не сделал в течение года ни одного жеста ни в сторону джунгар, ни в сторону русских.
Кайып воспользовался этим. Он решил сам возобновить почти заглохшие накануне смерти Тауке отношения с тобольскими правителями. Ему повезло: однажды он отбил у калмыков русского пленника, который оказался офицером. Он претерпел немало мучений и унижений, был сильно истощен и болен. Кайып отвез его в свой аул, отхаживал его, лечил, поил, кормил, одел, обул, дал ему коня и вместе с биями Бекболатом и Байдаулетом проводил в Тобольск.
Спустя месяц к Кайыпу примчался на повозке Никита Белоусов, сын тобольского воеводы. Видно, офицер еще не добрался до дома, а лед между сторонами не успел растаять. Никита грубо отчитал Кайыпа за то, что тот не сразу осведомился о здравии его императорского величества и всей его августейшей семьи. Так разошелся Никита, что его едва успокоили. И с мест все поднялись, и шапки сняли, и спины гнули.