- Ох, сынок, упрям ты, неотходчив. Трудно тебе будет жить, с людьми ладить. Как бы с таким характером ты не разбил себе о камень голову! – мать вздыхала и начинала напевать: в ее трудной доле песня была лучшей ее подругой и утешительницей.

Печальный и светлый голос матери снимал камень с души Абулхаира. Он успокаивался, засыпал, а во сне казался себе младенцем. К горлу подкатывал комок, к глазам подступали слезы. Он плакал только во сне – даже в детстве, когда был ребенком…

Проезжая по взбудораженному, ликующему Туркестану, Абулхаир вдруг ощутил, что в нем вдруг пробуждаются чувства, забытые с детства. После смерти матери ему казалось: нет никого на этой земле, кому он был бы дорог, считал бы его родным человеком. Теперь среди людских толп он вновь почувствовал себя сыном, а не пасынком этого народа, который сейчас открыл ему объятия.

Словно заново рожденный, с нежностью глядел Абулхаир на город, украсившийся радостными людьми. Где-то среди них, чудилось ему, стоит его мать и тоже машет ему рукой, приветствует его, гордая своим сыном…

Возле мавзолея Хаджи Ахмеда – тьма народу, перед входом в мавзолей – воины, а внутри его – военачальники и предводители родов. На минбаре стоит аксакал в белом одеянии, на голове его высокая чалма. Словно завороженные, смотрят люди на бледное лицо старца, на его крепко сомкнутые веки, тонкие, бескровные, шевелящиеся в молитве губы.

После того как аллах был возблагодарен за победу, султаны и батыры прошли через дубовую дверь в небольшую квадратную залу. В центре ее высился покрытый золотом трон. На нем сидел хан Тауке, наряженный в ярко-желтый, словно вынутый из чана с золотом, халат. На Тауке все сверкало, только лицо его было каким-то потухшим. Ни радости, ни гнева, ни улыбки, ни огорчения нельзя было обнаружить на этом лице. Застывшая маска, за которой скрыты истинные его чувства и мысли. Зато бии, окружавшие трон, сияли улыбками.

Все заняли причитавшиеся им места, и Тауке открыл ханский совет. Он говорил медленно, тихо, как человек, только что оправившийся от тяжелой болезни. У него был усталый голос. Хан выразил благодарность войску за победу и за то, что оно подняло дух народа. Однако, напомнил Тауке, враг не расседлал коней и может нагрянуть снова. Чтобы навсегда отбить у него охоту посягать на казахские земли, необходимо бороться так же дружно, всем миром, так же хранить и беречь единство народа.

Потом Тауке приступил к дележу добычи. Сообщил, сколько пленных и скота достанется каждому улусу. Наградил воинов, которые особенно отличились в походе. Не были обойдены добычей батыры и султаны. Букенбаю были дарованы пастбища у реки Чу, белый конь и острая сабля. Когда Букенбай опустился перед ханом на колени, Тауке похлопал его по плечу.

Хан назвал имя Абулхаира, и тот робко приблизился к трону. Тауке поздравил его с удачным началом ратного пути и пожаловал пастбища между Иргизом и Тургаем, афганскую саблю и красавицу-пленницу. Абулхаир, как и все остальные, опустился на колени и приложился к руке хана. Тауке поднял его с колен, погладил по плечу и поцеловал в лоб.

В белый зал, где и зимой и летом царила прохлада, словно знойный ветер ворвался. У Абулхаира запылали уши, лицо, шея, плечи. Жаром обдало и других молодых султанов. Люди зашевелились, раздался вздох удивления.

Открылась боковая дверь, и в зал вошли несколько женщин. Они вели укрытую с головы до пят покрывалом пленницу. Просеменили в середину и, упав ниц перед троном, коснулись губами пола. Хан жестом приказал им подняться.

Навсегда запомнил Абулхаир миг, когда шелковое покрывало соскользнуло с девушки. Его словно обожгли два громадных испуганных глаза. Дрожа всем телом, девушка все ниже и ниже опускала голову под жадными, пылавшими похотью взглядами. Они вонзались в нее со всех сторон. Трясущиеся губы, полные то ли гнева, то ли стыда, глаза, тонкие, вцепившиеся в край покрывала пальцы в тщетном усилии удержать его - все помнит Абулхаир, до малейших подробностей. Вот и сейчас все перед его глазами, будто наяву.

Внезапно, напряженный, словно сжатая пружина, Абулхаир почувствовал слабость во всем теле. Горячая волна крови ударила ему в голову, он покраснел, смешался. До него явственно доносились вздохи и учащенное дыхание молодых, стоявших неподалеку султанов и батыров.

Грудь Абулхаира обожгло огнем, и он вдруг совершенно успокоился.

- Разрешите сказать слово, алдияр! - услышал он собственный голос.

- Говори!

- Алдияр, трудности похода я делил с мужчинами трех жузов. Только аллаху ведомо, довольны они мной или пет, я же ими очень доволен. И поэтому хочу поделиться с ними щедрыми вашими дарами.

Тауке посмотрел на биев, те согласно закивали.

- Разрешаю! - произнес хан.

Сначала Абулхаир поднес саблю Саурыку - главному батыру рода ошакты из Старшего жуза. Затем осторожно взял за запястье джунгарскую красавицу и подвел ее к Жанибеку,

- Вот молодец так молодец! - не сдержал кто-то восхищенного возгласа. Абулхаиру даже показалось тогда, что его одобрил сам хан Тауке.

И это прозвучало сигналом. Все разом зашумели: «Молодец! Барекельды!.. И когда народ выходил из ворот мавзолея, на устах у всех было имя Абулхаира.

Когда-то по молодости лет Абулхаиру представлялось, что одобрительный этот шум навсегда запомнит не только он, — всегда будут помнить об этом люди. И что из их уст будут исходить лишь добрые слова - как добрая память о том немногом, но достойном, что он успел сделать или сделает еще. Однако вскоре, к своему разочарованию, Абулхаир убедился: рядом со славой обязательно идут злые наветы, злобные сплетни, отравляющие, как принесенный откуда-то ветром гнилостный, затхлый запах, и дыхание, и самоё жизнь.

Абулхаир научился притворяться, делать вид, что они оставляют его равнодушным и холодным. Что он недоступен для зависти людской. Никому не стал он укорачивать язык. Разве возможно внушить завистнику и сплетнику, что он ведет себя, как мелкий пакостник, как баба? С годами он открыл истину, свыкся с мыслью: пока у степняков жизнь спокойная, пока не грянет над их головами беда, они не ценят, не берегут лучших своих людей! Стиснув зубы, Абулхаир про себя задавал гневные вопросы: «Неужели же нам нужны тяжкие испытания, черное горе, чтобы уметь отличать черное от белого?»

Трудные времена не заставили себя долго ждать. Джунгары оправились от поражений и начали новые нашествия на казахскую степь. Они вернули себе почти все, что казахи завоевали. Разобщенные, утратившие единство улусы опять оказались под властью султанов, каждый из которых тянул в свою сторону, и не смогли оказать врагу сопротивления.

Снова полетели по ветру перевернутые врагами юрты, снова зарыдали, застонали казахские матери и жены.

Снова во дворце хана Тауке заседал совет за советом. Тогда-то, в лихую годину, и были впервые произнесены слова о том, что без сильного союзника, своими только силами казахам с джунгарами не справиться. И таким союзником - единственным союзником, под крылом которого народ может найти надежную защиту, - назвали во дворце Россию.

Тауке был очень обрадован этим, но сам не хотел призывать свое окружение: «Давайте пошлем послов к русскому царю!» Он ждал, что кто-нибудь другой сделает это за него.

У Тауке была причина выжидать, пока эти слова сорвутся с чьих-нибудь уст: однажды он уже поплатился за них...

Незадолго до этих событий русские начали ставить свои бревенчатые дома в местах, где было много соленых озер и рек с рыбой. Жадные до всего нового, наивные и любопытные казахи лишь языками цокали, наблюдая за бородатыми незнакомцами. Все вызывало у них интерес и толки! И то, как бородачи пилили деревья, и как ставили каркасы домов, и как заворачивали табак в бумагу и дымили самокрутками, жмурясь от удовольствия. А как они ловили рыбу, на это уж обязательно надо было поглядеть! Одевали длиннющие до бедер сапоги и тащили за собой по воде сети, в которые впору вместить целый аул! Или еще одно диво: выпьют из стекляшек прозрачную водичку — раскраснеются, повеселеют! Будто надулись кумыса.