Посланец Среднего жуза шакшак Букенбай сообщил Тевкелеву, что традиционный сбор казахских биев ввиду особых обстоятельств не состоится. Казахи ожидают нападения со стороны калмыков, пояснил он, а потому каждый улус должен быть в состоянии боевой готовности, чтобы отразить нападение. Сообщил также, что приехал пригласить Тевкелева перебраться в Средний жуз, где ему и его людям будет спокойнее и безопаснее.
Тевкелев насторожился, но, чтобы скрыть это, выразил поначалу удивление, что его гость тоже зовется Букенбаем, как и знаменитый во всей степи батыр и его близкий друг.
Гость ответил ему:
— Не удивляйтесь. У нас много людей с таким именем. Например, даже среди аргынов, у канжигалинцев, тоже есть известный человек по имени Букенбай.
Тевкелев улыбнулся и после небольшой паузы произнес:
— Посольство осталось, откровенно говоря, почти без коней и верблюдов. Так что нам не на чем перекочевывать в столь дальние края. Но, — добавил он с невинным видом, — если бии из Среднего жуза сами пожалуют сюда, чтобы присягнуть на верность России, я встречу их с распростертыми объятиями...
Они разговорились. Тевкелев узнал, что гонцы от Лобжи и Доржи наведались и в Средний жуз и там тоже сманивают людей в поход против Церен Дондука и русских. Тевкелев объяснил шакшаку Букенбаю всю нелепость поведения калмыцких тайши, нагнал на него страху за последствия, которые неотвратимо на них, казахов, обрушатся, если только они поддадутся уговорам калмыков.
Взвесив все, что сказал ему русский посол, шакшак Букенбай отправил нескольких своих джигитов в Средний жуз с наказом: «Не слушайте калмыков! Пользы не будет — один вред!» Сам же остался у посла погостить, после чего не спеша отбыл назад.
Вскоре события начали разворачиваться одно за другим. Тевкелев едва успевал заносить их в свой дневник.
К Тевкелеву прибыл посланец сибирских башкир с жалобами на казахов, что те прямо-таки одолели их барымтой. Ему также наказали, чтобы он узнал, в каком положении находится сам посол? Если казахи так нагло ведут себя, может, они и посла превратили в пленника, терпящего унижения и невзгоды?
Наезжали посланцы от его врагов и к Абулхаиру. Угрожали ему разными карами, если не отдаст им в руки русского посла.
В июне хану стало известно, что его враги затевают набеги на калмыков, чтобы тоже настроить против него.
Посовещавшись с Букенбаем и Абулхаиром, Тевкелев со всеми возможными предосторожностями отправил через Уфу письмо предателей тайши государыне-императрице.
В конце июня прибыл Улан-ходжа — главный пир верхних каракалпаков. Он выразил готовность принять российское подданство и отправиться с соответствующей миссией в Петербург. Сказал прямо и откровенно, что он представляет народ бедный, малочисленный — их-то всего тридцать пять тысяч дымов. Нет у них городов, пашут землю, сеют зерно...
Немногие оставшиеся верными Абулхаиру люди привозили сведения о том, что во враждебном стане идет возня и что там собираются вновь грабить и разорять башкир. Разве останутся равнодушными к этому башкиры? Тоже ведь начнут в отместку угонять скот...
Девятого июля из Уфы возвратился мырза Кудайназар, благополучно проводивший туда башкир, вызволенных некогда из каракалпакского плена. По дороге домой он останавливался в разных аулах и со смаком повествовал там людям о том, как хорошо и уважительно встретил его уфимский воевода Кошелев, как щедро одарил его. С восторгом рассказывал, каков есть город Уфа и сколько там всяких диковин и какое у русских сильное войско. Ясное дело, что слова его одних радовали — таких было мало, других повергали в страх и уныние.
В июле же Абулхаир получил тревожную весть о том, что тридцатитысячное войско джунгар готовится к походу на казахов. А в августе — о том, что между джунгара-ми и казахами была битва. Казахи ее проиграли, понеся большие потери. Людская молва, правда, охотно увеличивала потери.
Невидимые, тайно расставленные силки стягивались все туже и туже. Сношения с Уфой прекратились, стали невозможными: на пути непроницаемой и враждебной стеной выросли не поддерживающие хана роды Младшего и Среднего жузов.
Тевкелев расстался с мыслью привести к присяге еще кого-то из казахов. Он стал подумывать о том, как унести ноги из этой взбесившейся злобной степи. Сначала следует позаботиться о своей свите, обо всем посольстве, исхитриться и отправить их в Уфу. Самому же спасаться бегством в последнюю очередь, может быть, в одиночку. «Тайно, темной ночью, боже, как преступнику какому-нибудь!» — с отчаянием вздыхал он.
Угроза его жизни стала реальной. Тевкелев чувствовал это всем своим существом...
Вместе с летом ушли и путники, и вестники, прекратилось какое-бы то ни было движение в сторону ханского аула и посольства.
Над угрюмой степью простерлось свинцовое небо. Ее поглотила тишина. Царило полное безлюдье, будто все вымерли, исчезли с этой земли.
Однажды в юрту посла влетел пулей радостный Юмаш:
— Господин посол, там, там, с севера движутся два всадника!
В соседних юртах слышались оживленные голоса: боже, подумал Тевкелев, как люди истомились от неведения и одиночества!
Гости важно прошествовали в ханскую юрту, попили не торопясь кумыса, переглянулись, и один из них изрек холодно и твердо:
— Вчера собирались предводители родов. Они постановили не отпускать отсюда никого из русских и башкир. Когда придет пора, они отбудут вместе с господином послом.
С тем и уехали.
Тишина, которая томила людей, которую они проклинали, показалась им теперь раем.
Единственный человек в посольстве оставался безмятежным и не изменил своих привычек. Это был Сергей Костюков. Каждый полдень шел он по тропинке к ханскому аулу.
В ауле из-под полога каждой юрты выглядывали испуганные люди. Но и здесь был человек, который казался спокойным, кто с утра до ночи занимался своим делом — сам и кузнец, сам и ювелир, сам и мастер по дереву. Зердебай знал, что в каждом доме люди приглушенно переговариваются, со страхом обсуждают, что же ждет их завтра. Чем кончится эта наводящая ужас тишина. Зердебай старался помалкивать, не участвовать в этих разговорах. Его поддерживало сознание, что он необходим людям, и всегда, даже если с неба стеной повалит снег или потоп обрушится на землю, будет им нужен.
Зердебай волновался лишь, если в урочный час не показывался Рыжий Верблюжонок — очень он привязался к парню. А увидит его на своем пороге — улыбнется и, довольный, продолжает свою работу.
Сергей стал молчаливее, сосредоточеннее, меньше задавал вопросов, зато часто бросал взгляд на дверь, будто ждал кого-то. Хмурился, когда, скрипнув створками дверей, появлялся туленгут Байбек. Байбек вел себя как-то странно, точно человек, потерявший верблюда и явившийся к тому, кого он подозревает в краже: ничего не говорил, не спрашивал, а только зыркал вокруг глазищами. Чуть посидев, бесшумно исчезал.
Мастер Зердебай суровел, весь напрягался, когда появлялся этот серпоносый проходимец; вздыхал облегченно, когда тот уходил. Знал Зердебай, чего хочет эта скотина: крутить мозги девкам да молодкам из бедных семей — привычное занятие для ханских прихвостней...
Торгын стала редко показываться на глаза не только туленгуту, но и отцу. Все прихорашивалась, наряжалась! «Вчера еще была ребенком, а нынче не расстается с зеркалом. Эх, время-то летит, и дочка взрослой стала, невестой, — вздыхал Зердебай. — Лицом дочка пошла в мать — та тоже в молодости была красавицей — да вот, во что превратилась, ох-хо-хо-хо... Характером в меня, сдержанная, не умеет сидеть сложа руки. Вода и топливо в доме на ее плечах. И за скотом она ухаживает, отгоняет на пастбище и пригоняет — всё она. Кизяк собирает и саксаул — торба всегда у нее на плече. За целый день ни разу не присядет, дома почти не бывает — всё в хлопотах. Росла подвижным ребенком, выросла славным человеком. Если не считать того, что аллах сделал ее немой, нет у нее недостатков!» Каждый раз, когда Зердебай смотрел на свою единственную дочь, его охватывала неизъяснимая печаль. Чтобы дочь не почувствовала этого, он улыбался ей и продолжал стучать-постукивать своим молоточком.