Фрунзе молча наблюдал за товарищем. Потом протянул ему руку и сильно пожал его ладонь. Антонов, ничего не сказав, стоял бледный и разъяренный, ощущая поднимавшееся в сердце безмерное отчаяние, как будто только что попрощался с кем-то очень дорогим, кто уже никогда не вернется и кому не будет замены.

Вскоре дворец опустел. Только патрули остались в сенях возле входов.

Антонов, кивнув солдатам своего полка, обходил помещения, в которых размещались дворцовые службы, он всюду заглядывал, проверял, не остались ли где-нибудь посторонние люди, не тлеет ли где неосторожно брошенная цигарка. Они дошли до внутреннего двора. Здесь еще крутились солдаты, рабочие, чернь. Они выбегали из подвалов, где размещались винные погреба, выносили бутылки и шли, раскачиваясь и напевая, к воротам.

Антонов сбежал вниз.

При горящих красными огоньками свечах проходил пир победителей. Они пели пьяными, хриплыми голосами, смеялись и, выкрикивая кощунственные, развратные ругательства, пили на убой. Они выбивали пробки ударом ладони по дну бутылок и, задрав головы, выливали вино в глотки, сопя и громко бормоча; другие, отвернув краны в бочках и отвратительно хлебая и чмокая, подставляли под струю вытекавшего вина широко открытые рты.

Раз за разом пьяные тела опускались на землю и лежали, храпя и хрипя.

Антонов сжал кулаки и крикнул:

— Вон отсюда!

Солдаты, ударяя прикладами в пол, щелкнули винтовками.

Пирующая толпа, раскачиваясь и ругаясь, покидала погреб.

— Разбить бочки! — скомандовал Антонов.

Солдаты ударами винтовок, деревянных молотков для набивания обручей или тяжелыми дубовыми табуретками разбивали дно бочек, вырывали из них затычки.

Струи красного и белого вина брызгали с плеском из образующихся щелей и плыли по белым плиткам пола.

После того как солдаты вышли из дворцовых подвалов и направились в сторону Эрмитажа, в погребах стали мелькать темные силуэты. Мужчины с бутылками, женщины с ведрами, даже дети с кружками в руках, все сбегали вниз и, подсвечивая спичками, зачерпывали вино и убегали, уступая место следующим, массово сбегавшимся из города.

Никто не видел во мраке, на темной, поглощавшей свет спичек и фонариков поверхности разлитого вина плавающих пьяниц-утопленников, которые остались между бочек и перевернутых лавок и столов.

Обнаружили их только утром, когда выносили уже остатки перемешанного с грязью и мерзкими следами пребывания пьяной толпы вина.

Когда последние грабители покидали подвалы дворца, на его стенах наклеивали красные плакаты, которые призывали к воздержанию и трезвости во имя счастья и высоких идеалов пролетариата, начинающего светлую эру в истории мира…

Глава XX

Ленин ехал в Петропавловскую крепость. На углах и на куполе кафедрального собора с гордо возвышающимся шпилем и позолоченной галереей на вершине колокольни уже развевались красные флаги.

Площадь перед церковью, ниши и дворики цитадели были плотно заполнены солдатами, рабочими и уличными зеваками. Ленина приветствовали бурными криками. Он шел, окруженный эскортом и товарищами на середину площади, где для него приготовили трибуну.

Взойдя на нее, он долго смотрел на медленно замолкающую толпу. Когда затихли последние голоса в нишах стен и на крыльце собора, он вытянул руки, будто хотел обнять, охватить всех здесь собравшихся, стоявших в страстном ожидании.

— Товарищи! — воскликнул он. — Впервые в истории нашей страны революция ступает по камням этого страшного места. Впервые гордо и победно развеваются над ним красные знамена, знамена освобождения! Столетия видели здесь революционеров, в смертельном ужасе идущих к месту казни или звенящих кандалами в казематах и подземельях крепости. Другие флаги били красным цветом в глаза исполнителей воли царей и буржуазии. Это были окровавленные, пурпурные, залитые кровью тела мучеников, которые пали от руки палача в борьбе за свободу!

— Смерть царю! Долой буржуазию! — раздались злые, оглушительные крики.

— Царь предстанет перед судом рабочих, крестьян и солдат! — продолжал Ленин, когда вновь наступила тишина. — Буржуазия будет уничтожена, как ваш самый страшный враг, враг пролетариата! Вы заберете у нее фабрики, землю, капиталы, власть; буржуазия зачахнет, потому что только это было ее силой. А если она осмелится вам сопротивляться, то погибнет в потоках крови! Пролетариат будет безжалостен и установит победу революции навсегда! Товарищи! Все принадлежит трудящимся, и ничего не будет решаться без их воли и согласия!

— Смерть министрам! — поднялся крик. — Они находятся в крепости! Отдать их нам в руки!

Не успела умолкнуть эта опасная, подстрекательская реплика, как Ленин поднял руку и, опередив другие голоса, громко воскликнул:

— Товарищ не выражает воли пролетариата, требуя буржуазной мести над безопасными ничтожествами. Керенский удрал и безуспешно пытается вести на столицу войска. Однако мы знаем, что наши товарищи уже сделали это намерение невыполнимым. Войска Керенского распались, и ни одно подразделение не подойдет к Петрограду!

— Да здравствует Ленин! Ленин! Ленин! — переливалась волна окриков.

Финны успокоили толпу.

— Товарищи! Кто же остался? Младенец Терещенко, смешной министрик, детская игрушка? И остальные, не сделавшие ничего хорошего и ничего плохого, потому что ничего сделать и не могли, не имея ни ума, ни власти? Они должны раскрыть нам все секреты царского правительства, неизвестные нам договоренности, самые важные документы и тем самым послужить пролетариату. Мы освободим их, потому что они нам пока не нужны. Министры Керенского для нас не более опасны, чем воробьи на крыше, товарищи!

Толпа взревела смехом, отовсюду доносились крики:

— Ох, этот Ленин! Ох, Ильич, мощный мужик! У него язык что бритва! Ха-ха-ха! Министров назвал воробьями на крыше! Ох, насмешил! Ленин! Ленин!

Другие кричали еще громче:

— Выпустить воробьев из клетки! Эй, что они для нас?! Плюнуть и растереть…

— Хорошо, товарищи, мы выполним ваше пожелание! Министры, после того как будут допрошены товарищами Троцким, Преображенским, Залкиндом и Рыковым, будут освобождены, — крикнул Ленин. — А теперь расходитесь по домам после горячего дня, но будьте бдительны, чтобы нигде не скрылся враг революции и пролетариата! Да здравствует социалистическая республика! Да здравствуют трудящиеся всего мира!

— Урра! Урра! — выла толпа. Да здравствует Ленин! Да здравствует революция!

Ленин стоял и наблюдал за бездумно кричащими людьми.

Он изучал каждую пару глаз, каждую гримасу, вслушивался в рев, выхватывая острым слухом отдельные слова; он превращался в какой-то самый чувствительный микрофон, реагирующий на едва зародившуюся в мозгу мысль этих тысяч людей, на каждое подсознательное настроение, на зарождающееся еще чувство.

Он видел перед собой это море голов с горящими глазами и широко открытыми ртами, четко различал каждое лицо, изучал самые мелкие детали, чувствовал устремления и желания всех и каждого в отдельности. Он обращался к ним, используя их же мысли, будил в них то, что лежало глубоко в их мрачных, рабских, ненавидящих душах, воплощал их тайные мечты; он был властелином, божеством этой толпы; одновременно он чувствовал себя ее бегущим впереди кортежа слугой; он знал, что уже не может остановиться ни на мгновение, потому что останется один; не может отступить, потому что эта разъяренная, требующая новых жертв, потрясений и обещаний масса сметет его, так как этого требовали внезапно высвобожденные, сдавленные тяжелой ступней гнета, нейтрализованные жестокостью правительства и обманом церкви, подавленные неудачными попытками социалистов-соглашателей силы.

Финские стрелки и батальон Павловского полка ловким маневром отрезали большую часть собравшихся от трибуны и, делая вид, что прокладывают себе дорогу, очистили площадь, галереи и боковые дворики возле равелинов, где еще недавно грустно коротали время враги царя.