«Барон де Р…, смотритель королевского зверинца, кавалер ордена Людовика Святого,[160] 40 лет, холостой. Виделся с маленькой Аделаидой от мадам Декор».

Прочитав последний донос, король обратился ко мне с сияющими глазами: «Что скажете, Сен-Жермен, кто кого развращает? Я этих смотрителей зверинца, попов и математиков или они меня, короля Франции?»

Человеческий глаз, барон, устроен удивительным образом — он видит в истории то, что ему ловко подсовывают фокусники от науки, при этом на первый план почему-то выпирают малозначащие детали, а действительные пороки времени. А то, что должно вызвать жуткие впечатления у всякого разумного человека, уходит в тень. Так случилось и со знаменитым делом о похищении полицией детей. В мае пятидесятого года Париж только и говорил об этом.

— Прошлого века? — уточнил барон Ф.

— Конечно. Самые подробные сведения об этом происшествии можно прочитать в журнале Барбье. Восемь дней по разным кварталам Парижа шныряли переодетые полицейские и воровали детей. Девочек, мальчиков, от пяти лет и старше. Их хватали прямо на улицах, сажали в специально приготовленные кареты и увозили в госпиталь Людовика святого. Подобной опасности был подвержен каждый ребенок, оказавшийся на улице без присмотра. В субботу 16 мая полицейские примерились схватить одного мальчонка на улице Нонедьер. Тот поднял крик, какая-то женщина подхватила его вопли и на улице мигом собралась толпа. Народ высыпал из лавок. Одним словом, в одиннадцать часов дня на улицах Парижа образовалось сборище. Подобный способ похищения детей, не щадящий ни естественных, ни человеческих прав, возмутил жителей, и во время преследования испугавшихся полицейских рассвирепевшие мастеровые убили двое из них.

Слухов по поводу этих безобразий было множество. Кое-кто утверждал, будто причина похищения детей — некий пораженный проказой князь, которому для излечения требовалась оздоровительная ванна из свежей детской крови. Понятно, что подобное известие еще больше ожесточило народ. А все дело было в том, что какому-то «просвещенному» умнику пришло в голову снабдить рабочей силой шелковичные плантации в Миссисипи, что в Америке. Однако не следует думать, что существовало прямое распоряжение министра отнимать детей от родителей. Просто в ту пору в Париже было полным полно беспризорников — вот их некий поклонник разума и предлагал ловить и отправлять в Америку. Беда в том, что полицейским за поимку детей была обещана награда и поскольку маленькие бездомные попрошайки и шарманщики, почуяв опасность, сразу попрятались, полицейские стали хватать тех, кто подвернулся под руку. Дело сразу поставили на широкую ногу, оно давало неплохую прибыль: награда от правительства за каждого ребенка — поговаривали о пятнадцати ливров за голову — и огромный выкуп для несчастных родителей за возвращения детей. Сто ливров! Кажется в пятницу… — майор на мгновение задумался, потом решительно кивнул. — Точно, в пятницу, двадцать второго мая, в Париже началось сущее восстание. Полиция явилась к какому-то должнику, чтобы описать его имуществу, а тот не будь дурак поднял шум, что у него крадут ребенка. Скандал выкатился на улицу, и словно спичку к сухим поленьям поднесли! Куролесили два дня, потом двоих ремесленников казнили, нескольких полицейских для острастки неделю держали в кандалах, и каждый желающий мог подойти и полюбоваться их зверскими рожами. Вот какие примеры позорят правительство и ведут к мятежу. Я хорошо знал Людовика XV, мы были друзьями, однако после моего обращения к нему с просьбой остановить ужасный произвол и наказать виновных, он ответил: «Наказать? Тогда, Сен-Жермен, посоветуй, где я могу обзавестись честными полицейскими?» Я бы не назвал его великим монархом, но приписываемая ему, сказанная в сердцах фраза «После нас хотя бы потоп», — есть только часть — и не самая существенная — исторической правды. Его вина — в расколе общества. Но как он мог устранить раскол, если ложь, которую позволяли себе так называемые просветители, порой достигала невероятных размеров. Эти умники до такой степени развратили общественное мнение, что вся образованная Франция с восторгом встречала каждую победу пруссаков и впадала в ярость, услышав о превосходстве французского оружия. Поражение Субиза при Росбахе дало повод для торжества в печати. Вольтер публично поздравил Пруссию с победой. Весь Париж открыто радовался, что на поле боя полегли тысячи французских солдат. То же случилось и с Оленьим парком…

— В таком случае, — предложил барон Ф. — давайте поднимем бокалы за историческую правду. За то, чтобы справедливость всегда торжествовала. Это вино прекрасно…

— Присоединяюсь, но, к сожалению, пить не буду. Годы, годы… — Фрезер вздохнул. — Система омоложения и сохранения физического здоровья — это, знаете ли, утомительная штука…

«Особенно, если пользоваться ею на протяжении ста пятидесяти лет» — едва не добавил вслух барон Ф. и, чтобы скрыть свои чувства, пригубил шабли. По-видимому, Сен-Жермен ни о чем не догадывается. Выходит, Уиздом промолчал. Следовательно, парень принял предложение. Вот вам и знаменитый чудо-человек! Ему не терпится рассказать об Оленьем парке, а о том, что творится у него под самым носом, он даже не догадывается. Кому он пытается поведать историю Оленьего парка!? Человеку, который частенько стоял на часах возле дома, расположенного на задах королевской конюшни? Кого король запросто называл Готье и не гнушался похлопать по плечу? Да, старость не радость, она всех уравнивает, а кое-кому — особенно тем, кто сохранил здравый ум и практическую сметку, дает преимущество. Как, впрочем, и всезнание тоже бывает разным. Вслух барон спросил.

— Так что насчет Оленьего парка?..

— Это был небольшой домик на углу улицы Турнель в Версале… Да-да, той самый, что связывает Королевскую и Сен-Медерик. Говорят, во время революции Королевскую переименовали?

— Да, но при Людовике XVII все опять встало на свои места.

— Владельцем домика был некто мсье Кремер, вот у его вдовы доверенное лицо короля и купил строение. Два этажа, на каждом по четыре комнаты, так что там одновременно в доме могло жить не более двух-трех женщин. Я запомнил первую — Морфизу. На самом деле она была ирландка, звали ее Мэрфи, она служила натурщицей у Буше…

Майор на некоторое время замолчал, а барон Ф. неожиданно подумал, что их обед — или, если использовать язык современных романистов, — роковое прощание в Пале-Рояль действительно приобретает некий мистический смысл. Что-то вроде тайной вечери. От этого кощунственного сравнения сердце забилось часто, сильно. Неужели в самом темном, в подспудном течении жизни, в таинственном подземелье, набитом загадками прежних эпох, ужасающими монстрами, вроде Робеспьера, творящими видимую историю; проходимцами, напоминающими Калиостро и барона Тренка; святыми, бессильными и неполноценными в делании добра, он, барон де Ф., выказал более терпения, хитроумия и проницательности, чем сам повелитель королевства тайн граф Сен-Жермен? Эта мысль потрясала… Успокоившись, он решил — следует непременно и как можно более быстрее связаться с Уиздомом. Это будет достойный негласный ответ Сен-Жермену. Что-то вроде урока за бесцельно преувеличенную жизнь.

Между тем майор продолжал увлеченно рассказывать о Людовике XV.

— Король Луи был вальяжный мужчина. В каком-то смысле позер, но он любил человечество и даже немногих, близких ему людей. По натуре это был добрый человек, но, как бы точнее выразиться, несколько ленив душой. Он терпеть не мог лично распутывать загадки, которые то и дело подкидывала ему жизнь. Он всегда полагал, что преодолевать трудности должны другие. Его дело повелевать и позировать. Его приводила в уныние необходимость постоянно, каждодневно искать ответы на вопросы, которые щедро подбрасывала окружавшая его реальность. Кажется, вчера все было решено, расписано, намечено — и на тебе! Какая-то нелепейшая случайность, и все идет насмарку. Опять приходится начинать заново. Эти бесконечные хлопоты сводили его с ума.