Граф в тот вечер музицировал, чем доставил всем такое неизъяснимое наслаждение, что даже злоязычный Рамо[97] вынужден был признать, что «этот дилетант» замечательно импровизирует.

Наконец, будучи не в силах сдержать волнение, она скорее с любопытством, нежели с испугом, подошла к Сен-Жермену.

— Граф, будьте любезны, ответьте — не бывал ли ваш отец в Венеции в начале столетия?

— Нет, мадам, — граф остался совершенно невозмутим, — мой отец скончался задолго до того времени. Кстати, я сам как раз в те годы живал в Венеции и имел честь ухаживать за вами. Помнится, вы были очень добры ко мне и даже похвалили баркаролы, которые я сочинил для вас.

Надо было в тот момент видеть лицо фон Жержи. Оно осталось невозмутимым, лишь глаза чуть округлились. Для тех, кто знал свет, стало ясно, что Франсуаза буквально потрясена. Наконец, справившись с голосом, восстановив доброжелательность во взоре, она возразила.

— Но это невозможно! Графу Сен-Жермену в ту пору было около сорока, вы теперь как раз примерно того же возраста…

— Мадам, — с улыбкой ответил граф, — я очень стар.

— Простите, но в таком случае вам должно быть сейчас более сотни лет?

— Очень может быть. Хочу заметить, мадам, что вы тоже прекрасно выглядите. Такое впечатление, что вам удалось справиться с некоей обузой, которая когда-то отягощала ваши мысли. Надеюсь, это результат действия эликсира, который я открыл вам… если мне память не изменяет… когда вы…

— Не надо, граф! — графиня прикрыла лицо веером. — Вы меня убедили… — она сделала долгую паузу. Все, кто стоял рядом и волен был слышать их разговор, тоже примолкли.

Наконец графиня убрала веер и тихо закончила.

— Вы — весьма необычный человек, граф, почти дьявол.

Лицо у Сен-Жермен напряглось, легкая дрожь пробежала по губам. Он воскликнул.

— Ради всего святого, не упоминайте больше это имя! — и тут же вышел из залы.

Сразу, после того, как маршал Бель-Иль представил Сен-Жермена королю, граф приобрел потрясающую популярность среди женской половины Парижа. Дров в огонь подбросила и милая Франсуаза фон Жержи, которая спустя несколько дней призналась госпоже де Помпадур, что действительно всю жизнь пила особый эликсир, рецепт которого сообщил ей когда-то этот удивительный человек. Результат был налицо — сама Жанна-Антуанетта Пуассон (после встречи с Людовиком XY титулованная маркизой де Помпадур) должна была признать, что между фон Жержи и ее сверстницами отличие было разительным.

До самого последнего мгновения я испытывала сомнения по поводу визита этого странного господина Сен-Ноэля, но как только посетитель появился на пороге, все сомнения отпали — это был он. Граф Сен-Жермен.

Он выглядел свежо, движения энергичны, резки. Мне показалось, что он даже помолодел. В любом случае глаза его по-прежнему были живы и одухотворены. Когда я сказала, что он прекрасно выглядит, друг ответил мне тем же комплиментом, но его искренность, в отличие от моей, можно было поставить под сомнение.

— Как же вы рискнули появиться в Париже? — спросила я. — Теперь здесь нет вашего покровителя.

— Я вдвойне скорблю о смерти Людовика XY, — ответил граф. — И за себя, и за Францию.

— Народ, однако, не разделяет вашей печали. Сейчас все наши надежды связаны с новой властью. Все ждут от нее реформ.

— Сколько можно ждать! Народ и Франция заблуждаются. Эта власть будет роковой для нее.

Я невольно бросила взгляд по сторонам.

— Вы что-то сказали?..

— Правду. В стране под видом подготовки выборов в Генеральные Штаты[98] зреет гигантский заговор, стихийный, смутный, без явно выраженных руководителей. Нет пока еще и лидера, однако за ним дело не станет. В стране нарастают волнения, крестьяне отказываются платить недоимки за прошлые года. Засуха погубила урожай этого года.

Он говорил о голоде, о том, что, видя слабость власти, у народа появилась «надежда». Что терпение третьего сословия кончается, и самое благоразумное, что может сделать его величество — это осуществить «надежду», не дожидаясь, пока смутьяны силой начнут претворять ее в жизнь.

— …Медлительность, тем более попытки отвернуться от очевидных фактов дорого обойдутся не только высшим сословиям, но и самим монаршим особам. Времени, чтобы пресечь этот заговор, остается все меньше и меньше. Еще немного, и уже ничего невозможно будет поправить.

— Откуда вам все это стало известно? — спросила я. — Может, вам приснился этот чудовищный заговор?

— Именно приснился, мадам! Вам ли объяснять, как часто сбываются мои пророчества. Вы же сами, бывало, поутру старались разгадать то, что мне привиделось ночью. Вспомните эти ночи, Люсиль! Я повторяю — королю Франции следует поторопиться.

— В таком случае вам следует добиться аудиенции у графа Морепа и поделиться с ним своими опасениями. Только он может предпринять что-либо решительное.

— Я осведомлен, что он способен на многое, за исключением одного — спасти Францию. Люсиль, я понимаю, как вам нелегко решиться выполнить мою просьбу! Я даю себе отчет, что всякая попытка поиграть в политические, тем более тайные игры с сильными мира сего, чревата опасными последствиями. Я испытал это на собственной шкуре. Мне многого не надо — устройте мне аудиенцию у королевы. Это в ваших силах.

— После тех слов, которые вы здесь наговорили! Этого вполне достаточно, чтобы провести остаток дней в Бастилии.

— Я пришел у вам, графиня, потому что верю, вы — мой друг. Я убежден в этом, а вам, как никому другому, известно, что я никогда не тратил слов попусту. Мне бы не хотелось унижать нас обоих воспоминаниями о том, что связывало нас, о тех прелестных минутах, во время которых мы терзали друг друга в нежнейших объятиях. Не хочу пользоваться всяческими намеками, вымаливать, что-то требовать. Я просто знаю, вы мой друг. Я видел это во сне. Я стремился к вам, побывав на своей могиле в Экернфиорде. Я знаю, вас не шокирует подобное заявление, потому что вы редкая женщина, которую я любил и которая, как мне известно, не поверила в мою так называемую гражданскую кончину.

— И все-таки, граф, — я по-прежнему пыталась сохранить твердость и благоразумие. — Я настаиваю, чтобы вы, прежде всего, поговорили с господином первым министром.

Его слова вызвали живой отклик в моей душе. Он всегда умел опутать сердце женщины красивыми словами. Ах, он знал, чем сразить меня, но аудиенция у королевы — это было слишком опасно. Такую встречу нельзя скрыть от глаз соглядатаев Морепа.

— Он не поверит в очевидное. Возможно, у него благие намерения, но подчас ему не хватает прозорливости. Разве вы не слышали о том глупом происшествии, которое оказалось причиной его отставки и ссылки. Я говорю об эпиграмме на маркизу де Помпадур. Конечно, вы тогда были слишком молоды. «Пуассонада»[99] звучит следующим образом:

— У этих стихов хромает рифма, размер, да и с изяществом этот шедевр явно не в ладах.

— К сожалению, маркиза не обратила никакого внимания на форму предмета. Ей вполне хватило знать, что именно господин Морепа является автором этих строк. Ему же почему-то взбрело в голову, что не кто иной, как ваш покорный слуга похитил эту эпиграмму и, пометив на листке имя автора, отослал надменной султанше. Не знаю, кто оклеветал меня, ведь всем в свете было известно, что эту эпиграмму продемонстрировал маркизе бывший генерал-лейтенант полиции дАржансон.

— Старший или младший? — спросила графиня.

— Младший, — ответил Сен-Жермен, — сын того дАржансона, который устроил вертеп в женском монастыре Святой Магдалины. Впрочем, младший тоже был хорош! Слава Богу, ему тоже пришлось поплатиться за свое коварство — султанша скорехонько скинула его с поста начальника полиции и назначила на этот пост своего любимчика Беррье — того, кто потом оказался замешанным в похищении детей… Но вернемся к господину Морепа. Вслед за публикацией этого корявого стишка нашего героя отправили в изгнание, и с того дня он включил меня в список своих самых злейших врагов, которым непременно следует отомстить. Он придерживается именно таких взглядов… Господин Морепа никогда не простит мне того, чего я никогда не совершал. Графиня, только вы можете выполнить мою просьбу. Расскажите королеве обо мне, об услугах, оказанных мною правительству в деле завершения Семилетней войны, о тех миссиях, которые возлагали на меня при различных европейских дворах. Можете упомянуть о той помощи, которую я оказал ее величеству императрице всероссийской Екатерине II в шестьдесят втором году. Если Мария-Антуанетта согласится выслушать меня, я открою ей все, что мне известно. Пусть она сама оценит, достоин ли я внимания его величества короля Франции. Только одно условие, в это предприятие никоим образом не должен вмешиваться господин Морепа.