Когда Бауэр, спрятав деньги и документы в карман, снова устроился в телеге, Беранек с особенной силой почувствовал важность своей задачи. Горизонт, вечно отступавший перед неутомимой лошаденкой, сомкнулся теперь над его головой величественным куполом.

По дороге Беранек показывал своему взводному все, что считал достойным внимания. Принимая проездом через Крюковское письма от того или другого из жителей, он так и лучился крестьянским добродушием, так и сыпал шутками. Он хвастал тем, что знает тут многих, часто окликая знакомых. Он нарочно подвез Бауэра к школе и сначала один вошел, в дом, громко спрашивая Степаниду Ивановну. Внезапность своего вторжения он прикрыл вопросом — нет ли у Степаниды Ивановны поручения в Базарное Село. Потом позвал в дом застеснявшегося Бауэра и познакомил его с учительницей.

Школа почти не отличалась от прочих изб. Учительница же, очень худенькая тридцатилетняя женщина, оказалась в немалом смущении: ей было неловко за беспорядок в единственной классной комнате, в которую вторглись эти чужеземцы. Бауэр попросил показать ему книги и учебники, но Степанида Ивановна в замешательстве обещала прислать их ему после. Беранек некстати вызвался заехать за ними.

На площади перед церковью к ним подсел артельщик, ночевавший здесь у своей знакомой. Какой-то мужик в расстегнутой рубахе, под которой виднелась заросшая потная грудь с соломинками в волосах, подошел поздороваться с Бауэром за руку. Затем он подал руку Беранеку; Беранек воскликнул:

— Харашо!

Засмеялся, передвинул свою австрийскую фуражку с одного уха на другое и погнал лошаденку к Базарному Селу.

Дорога шла полем, потом через болотистый лес, по насыпи, вдоль раскисших канав и стоячей воды.

В местечке, ссадив артельщика, Беранек первым долгом подъехал к почте. Это был деревянный покосившийся домик, с рассевшейся железной крышей и палисадником под окнами. Беранек вошел внутрь главным образом для того, чтобы Бауэр видел, как он здоровается с почтовым служащим, который сидел за окошком в дощатой коричневой перегородке.

Но вот почта выдана, деньги выплачены; Беранек, уходя, бросил по-русски:

— До свидания!

Забрав почту, они отправились в лавку Жуковой, где их ждал артельщик. Жукова, смазливая улыбчивая вдовушка, вышла на крыльцо поздороваться с покупателями. Беранек помог приказчику погрузить товары, заказанные артельщиком и обер-лейтенантом Грдличкой, причем поворачивался он так ловко, что вполне мог претендовать на восхищение зрителей.

Нагрузив телегу покупками, они разыскали дом, где, по словам Шеметуиа, можно было купить скрипку. Дверь им открыла какая-то старуха, с которой никак нельзя было столковаться. Она смотрела на них с явным подозрением и опаской. Поняв наконец, что пленные спрашивают скрипку, она ответила им так:

— Да на что вам скрипка-то? Дома нету никого, а я ничего не знаю… Нет, нет! Может, и скрипки-то никакой нету. Откуда ей взяться?

Так и ушли, не солоно хлебавши, и хоть сильно были раздосадованы, однако объехали еще всю базарную площадь перед большой церковью и осмотрели две улицы. На базаре были ржавые ларьки, и в глубине их — глаза, горящие страстью наживы или сонные от усталости.

Бауэру хотелось еще заглянуть в русскую чайную, название и назначение которой он знал из литературы. Перед чайной, тоже какой-то ржавой и скособоченной, стояли в серой пыли мужицкие телеги. По улице катились телеги, то в одиночку, то вереницей, порожние и груженые.

Лавируя между ними, Беранек подъехал к чайной. Да, конечно, он подождет у телеги! Он остался на улице, и к нему немедленно стали подходить какие-то мужики; здоровались за руку, стояли, улыбались… Беранек, похлопывая свою клячонку, все твердил им:

— Харашо!

И с уважением поглядывал через дверь чайной на Бауэра, который по-мужицки пил чай с блюдечка.

Случилось так, что Беранек, от избытка энергии, нагнулся поправить что-то в упряжи и вдруг почувствовал, что кто-то стоит над ним. Он распрямился — и даже вздрогнул, подавляя зевок: красное пятно метнулось перед глазами. Однако, превозмогши смущение, Беранек отважно принял протянутую руку. А рука была знакомая, женская. Он принял ее со всей церемонностью и даже потряс.

— Тоже приехали?

Когда Беранек собрался с мыслями, женщина, степенно кивнув ему, уже отошла к своей телеге.

Вышел Бауэр, и Беранек уже совершенно спокойно и даже небрежно сообщил ему:

— Тут эта… которая нас подвозила.

Впрочем, крестьянка еще раз подошла поздороваться с Бауэром.

— Здравствуйте, как поживаете? — сказал ей Бауэр по-русски так спокойно и уверенно, что Беранек умилился.

К этому времени мужики стали разъезжаться с базара. Они снимались по одному и целыми стаями, как снимаются галки с осенней пашни. Длинные вереницы телег потянулись по дорогам, ведущим из городка.

Тронулся и Беранек; на улице они обогнали знакомую крестьянку.

— Эй, Арина, Аринушка! — окликнул молодую бабу, артельщик и угостил ее соленой солдатской шуткой.

Арина молча подхлестнула лошадь, после чего та сама уже, не отставая, держалась вплотную за Беранеком, чуть ли не касаясь мордой задка телеги. Артельщик, сидевший сзади, переговаривался с Ариной, то и дело поглаживая ноздри ее лошади; и лошадь прищуривала глаза и поматывала головой, не сбавляя ходу. Потом артельщик и вовсе пересел в телегу к Арине.

Беранек не оглядывался; однако он ясно представлял себе ее тугие бедра, подрагивающие от толчков на передке телеги.

30

По сторонам насыпи, по которой проходила дорога, поблескивала вода; вокруг болота, во мху и в траве, гнил лес, шелестел, греясь на солнце, камыш, кричали птицы. Высоко в бледной голубизне кружил ястреб. Бауэр следил за ним взглядом, перебирая в памяти все то новое, что нес в себе этот самый примечательный из всех дней его плена — от встречи с Зиной и Володей Бугровым вплоть до обратной дороги в лагерь. С особенным удовольствием возвращалась его мысль к нечаянной встрече с Зиной и Бугровым. Ему казалось, что в этот день не стало причины, по которой компанию этой паре составлял учитель Гох, а не учитель Бауэр.

Вдруг телега, лениво укачивавшая его мечты, остановилась. За ними стала и повозка Арины. И не успел Бауэр понять, в чем дело, как Беранек спрыгнул наземь. В следующую секунду сердце Бауэра так сильно заколотилось, что зазвенело в ушах.

На съезде к воде, ниже травянистого откоса дороги, глубоко в глине застряли, угрожающе накренившись, дрожки. Бугров, с двумя охотничьими ружьями за спиной, стоял рядом, увязнув до половины изящных сапог, и держал под уздцы коня, который задирал морду, испуганно косясь налитым кровью глазом. Время от времени конь вскидывался всем своим потным корпусом. Дальше по съезду, на сухом местечке, стояла Зина с убитой дичью в руках.

Бугров, чуть не по колено в грязи, не решался ступить в переполненную канаву и не мог попятить застрявшие дрожки, тем более что руки у него были заняты уздечкой и ружьями; он совсем растерялся.

И тут-то — прежде, чем кто-либо успел сообразить положение и найти выход, прежде чем Бугров мог сделать что-либо, — кроме того, что он поспешно, насколько позволяла глубокая грязь, шагнул в сторону, — Берапек, сам по колено в воде, подбежал к коню и потащил за собой. Лошадь дернула, дрожки качнулись, зачавкала, брызнула грязь, — и вот вода, смешанная с глиной, уже потекла с колес на траву, на сухую дорогу. Конь, почувствовав под ногами твердую почву, довольно потряхивал гривой.

Бугров пробрался к тому месту, где стояла Зина.

Только теперь все поняли, какую медвежью услугу сослужил Беранек. Как вызволить Зину? Бугров кричал, шутливо предлагая унести ее на спине. Артельщик побежал вдоль канавы, искать удобное место для перехода. Беранек, правда, равно готов был вынести на себе и Зину и Бугрова, как он вытащил лошадь с дрожками, — но где взять смелость предложить свои услуги?

Наконец Бугров придумал, что делать; повелительно крикнул он Бауэру: