Петро вошел, поздоровался и, хотя было видно, что нет еще Леонида и Саши, спросил:

— Не вернулись?

— Нет еще. Ждем.

— Н-да... — протянул Петро и потоптался у порога.

— Раздевайся, проходи, — пригласила Тамара и снова отошла от окна, чтоб показаться гостю, и в этот самый момент Мария вскричала:

— Наши идут! Идут!

Все заспешили к окну; последним, скинув ботинки, в одних шерстяных носках, прошел Петро.

Навстречу Леониду и Саше выскочили откуда-то со двора Васька да Сережка: видать, тоже поджидали, не ушли, как обычно, на обвалы, а играли вблизи двора. Приподнял детей Леонид, покружился с ними, а Саша что-то сунул им в руки, — видать, гостинцы московские, — и ребята метнулись обратно к дому.

— Вот и слава богу, — облегченно завздыхала мать и заспешила обратно в кухню, сдвинула проворно с шестка на плиту чугунок с горячей водой — пусть закипает скорее.

Ребята с лёту торкнули двери и, не закрывая их, закричали пронзительно:

— Папка и дядя Саша прилетели! — и, торопясь, дергая за рукава, освобождались от зимних, припорошенных снегом пальто.

— А вот и мы, — сказал, улыбаясь, Леонид и подтолкнул вперед Сашу, который тоже улыбался.

По их счастливым лицам догадались, что все обошлось хорошо. Леонид охотно и весело, будто выпил уже, подшучивая над собой, говорил:

— Если бы не Саша, пропал бы я. Плутал бы по Москве до следующего утра. Народу — жуть, один на одном. И все бегут. И в магазине — мать честна, — как в универмаге. Саше говорю: все, пропали, конец, не пробьемся. А он хоть бы что, нырком-нырком, — и к окошечку. И вот... — Леонид достал из грудного кармана пиджака паспорт, вытянул оттуда две тонких бумажки, пустил по кругу. — Заместо денег выдали. Чудно даже.

И каждый, понимая, как ценны эти бумажки, брал их в руки осторожно, внимательно прочитывал и так же осторожно, боясь выронить, передавал другому, соглашаясь с Леонидом:

— Верно, чудно.

Когда бумаги вернулись к хозяину, он бережно положил их в паспорт. Тамара ждала этого момента, тотчас же протянула руку:

— Давай сюда, сама положу.

— Ишь, не доверяет, — усмехнулся Леонид и передразнил жену. — «Сама положу». Вот как!..

Проводив ее ласковым взглядом, откинулся на спинку дивана, протянул:

— У меня за сегодня аж голова распухла, ничё не соображаю.

— Зато мы сообразим, — засмеялся Иван и вынес из кухни припрятанную бутылку белой.

И как раз вовремя — подоспели пельмени. Охваченные душистым паром, несла их мать в глубоких тарелках на стол. Она все время была на кухне и не слышала разговора, об одном думала — скорее бы накормить голодных да уставших с дороги сыновей. И успокоилась лишь, когда они вместе со всеми уселись за стол и осталось только ей присесть, и она присела рядом с Сашей, поторопила его и Леонида:

— Кушайте, дорогие, кушайте.

— Значит, к лету обещали? — напомнил Иван о машине, и Леонид, так и поджидавший этого вопроса, охотно отозвался:

— Администратор так и сказал: еще, мол, и по грибы съездите, по самые первые. Еще спросил, когда у нас маслята появляются. Поди, уважает.

— А кто их не уважает, — даже как будто удивился Петро. — Самая верная закуска.

— Эт точно, — поддакнул Иван. — Без грибов теперь не останешься. Все твои будут.

— Да и по ягоды съездим. — Мария обняла Леонида, прижала к себе. — Как, Леня, не побрезгуешь сестренку взять, свозишь?

— А то как же? — добродушно засмеялся Леонид. — Тебя так в первую очередь.

— Вот уж спасибо.

— А чё, — не унимался Леонид, — машина своя, поди, не казенная. И по грибы съездим, и по ягоды.

— Да уж хватит вам изгаляться, — вмешалась мать. — Еще и машины нет, а вы уж разошлись.

— Так самое время! — воскликнул Леонид и окинул всех сидящих сияющим взглядом. — Я тебя, мама, по самой лучшей дороге прокачу с ветерком.

— Куда уж мне, старой, — отмахнулась мать. — Вроде бы и не пьяный еще, а собирает, собирает...

— Ничё, мама, — не успокаивался Леонид. — Ты с нами еще и по грибы съездишь, и по ягоды...

И тут Саша, уловив паузу, громко сказал:

— И к отцу на могилу. Верно?

Никто не ожидал услышать эти слова, ведь все вроде как бы шутили, заразившись общей радостью, и не было в этом разговоре ничего уверенного, серьезного, да и какая там могла быть серьезность, раз не было еще машины? Сашины слова прозвучали для всех неожиданно уже только потому, что никто не был подготовлен к такому переходу, кроме Саши, который за все время один лишь не поддавался легкости, а следил как бы со стороны, ждал своей минуты. Он ждал ее с того времени, когда, возвращаясь с братом на такси с аэродрома и всматриваясь в темнеющую степь, вцеплялся долгим, пристальным взглядом в одинокие пятна кустарников, которые среди высоких белых снегов казались еще более одинокими. И вдруг самый отдаленный кустарник, похожий на холмик могилы, снова — ярко и зримо — напомнил Саше об отце. Саша приник к стеклу и до боли в глазах смотрел на этот удаляющийся кустарник, и вот тогда он подумал о том, что в это лето он сможет запросто попасть в таежный поселок. И не один, а с семьей — с мамой, с Иваном, с Марией и Августой. Ведь у Леонида к весне будет своя машина, и все решится просто: они приедут в заброшенный поселок, и мать приведет их на могилу отца.

Эта мысль, такая простая и ясная, как все то, что окружало Сашу и постоянно жило в нем и для него, взволновала его, и он не высказал ее Леониду только потому, что ждал той самой минуты, когда сможет высказать ее всем вместе.

«Да, конечно, всем вместе, — обрадованно подумал Саша. — Не стану больше пытать у каждого, это теперь совсем ни к чему, раз вот так все неожиданно произошло: у всех одна радость, и она соберет всех вместе, за один семейный стол».

И вот эта минута пришла, и он громко сказал:

— И к отцу на могилу. Верно?

И Леонид, ошалевший от счастья, возбужденным голосом проговорил:

— И это можно. А чего нам стоит? Можем, даже запросто.

И думал Саша, что начнется сейчас разговор про отца, но ошибся, все снова поддались той общей легкости разговора, которая никого ни к чему не обязывала, а заражала всех единой веселостью и радостью, и больше никто, даже Леонид, и слова не сказал об отце, будто Саша и не вспоминал о нем вовсе, будто он про себя эти слова сказал, только для себя одного.

7

И, наверно, остался бы Саша в недоумении и растерянности, если бы поздно вечером, уже вернувшись от Леонида, не вспомнила об отце Мария. Она как бы случайно сказала, что вчера ей приснился отец, что как будто он снова зовет ее в гости.

— Сидим мы вроде за столом, вот так же, как сейчас. Вдруг дверь открывается, гляжу — он. Зову к столу — не идет, а сам руками показывает: иди, мол, ко мне. Я уж было встала, а тут свет зажегся. Гляжу на дверь — никого, и дверь закрыта. И кто свет зажег, неизвестно... К чему бы это?

— Вспомнила, поди, вот и приснился.

— Верно, — согласилась Мария. — Вот и Саша о нем заговорил, наверно, тоже вспомнил...

Саша заволновался, но пока подыскивал нужные слова, мать перебила Марию:

— Хватит тебе, Мария... Ложись-ка лучше спать. Завтра, поди, с утра?

— С утра.

— Ну вот, а ты все колготишься. Да и Саше постелить надо. В дороге промучился.

— Да я сам, — сказал Саша, вставая.

— Ты гость, ты сиди, — махнула рукой мать. — Мария, куда же ты? А одеяло? Чем парня укроешь?

Саша вышел следом за Марией в коридор, спросил:

— Почему она такая? Вроде сердится?

— Ты о ком?

— О маме.

— Не знаю... Наверно из-за машины.

— Почему?

— Как почему? Ведь из-за машины Иван с Петром схлестнулись, да и сейчас Петро недоволен, так и жди чего-нибудь. Вот и беспокоится...

— Непонятно. Чего беспокоится?

— Отвыкший ты уже. Вот и гостем заделался, а год-другой пройдет — и совсем родственников своих забудешь. Письма не напишешь.