— А-а... — махнул рукой бригадир.

Все у него перегорело, и теперь хотелось одного — уйти, не видеть Зацепина. Но не сделал этого, не скинул с плеча мягкую руку подошедшего к нему начальника участка, а послушно, как провинившийся ученик, подошел к столу, взял листок, испещренный цифрами и схемами, который подал ему Зацепин. И никаких объяснений не потребовалось, никаких больше слов, Леонтий сразу понял, что к чему, и удивленно и растерянно взглянул на стоявшего рядом Зацепина:

— Разве так?

Все было просто: послать группу шахтеров в ночную смену — пусть подкрепят места, где сдавило стойки и прогнуло верхняки, очистят дорожки в лаве от породы и угля, что пластами отставали от груди забоя.

— Пять человек? А не мало? Может быть, все звено?

— Зачем? И этих будет достаточно. Не такие мы щедрые. Об экономии и здесь надо думать. Ну как, бригадир, будем кричать?

И впервые за время разговора Зацепин улыбнулся. Леонтий, как бы не веря, еще раз кинул взгляд на листок. «Да, все верно. Пятерых вполне достаточно. Даже объем работы подсчитан». Леонтий смущенно проговорил:

— Ты уж извини, Ксенофонтыч.

— Давно бы надо.

— Да тут мы... Тут нас, — Леонтий так и не решился взглянуть на Зацепина. — Разное думали. Не обижайся, если что не так.

— Ничего. Присаживайся, Леонтий Михайлович...

— Без Михайловича. Договорились?

— Ладно, без Михайловича. Значит, так, Леонтий, прикинь, кого послать?

— А чего думать? Кто вызовется, тот и пойдет. Все надежные. Я — первый. Так и записывай.

— Тебе запрещаю. Категорически! Ты бригадир и должен быть на установке секций.

— Так я останусь после ночной. Сколько раз так было. Привык.

— Больше так не будет.

— Это серьезно?

— Вполне. Об этом я уже говорил с Алексеем Ивановичем. Он согласился со мной.

— Но ведь я бригадир, я не собираюсь...

— Отсиживаться в кустах? Это хотел сказать?.. Не волнуйся, и на твою долю работы хватит. Ты должен быть там, где больше всего полезен. Вот главное для тебя. Согласен?

Сказано было твердо, решительно, и Леонтий неожиданно понял, что с этого момента в его судьбе обозначается новая линия и эта линия станет для него со временем ведущей.

— Согласен, — помедлив, проговорил Леонтий.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

В субботу ровно через две недели все сто сорок секций были установлены, и на следующий день, в воскресенье, назначили спуск комбайна. Директор шахты Кучеров хотел было возразить, но Зацепин и Ушаков убедили его, что ждать до понедельника — значит поступить неразумно: лава уже начинала «играть», и держать ее «без работы», как выразился начальник участка, больше нельзя.

— Каждая минута дорога, каждая, — упорствовал Зацепин. Его поддерживали Леонтий и Алексей Иванович, который накануне разговора спускался в шахту.

Раньше всех явился Федор Пазников (он все-таки сдался, не выдержал, перешел в бригаду Ушакова) и ни на минуту не отходил от машины — сам руководил доставкой, криком изводил такелажников, которые были обижены, что им пришлось работать в выходной.

— Чего ты надрываешься?! — огрызнулся один из них. — Железяка — она и есть железяка. Не яйца же грузим!

— Сам ты яйцо! — возмущался Федор. — Это же механизм, понимать надо!

— Ишь вылупился, — буркнул сердито другой такелажник. — Грехи замаливаешь?

Федор подскочил к обидчику, замахнулся болтом:

— Я те покажу!

— Тише вы, черти! — разнял их Сергей Наливайко, сам вызвавшийся к ним в помощники. — Успеете еще, подеретесь. Путь-то нелегкий.

Сергей сказал верно — путь оказался долгим, растянулся на полторы смены.

А сначала, как все собрались в механическом цехе, где посередине на деревянной промасленной площадке лежал комбайн, шутили:

— Это мы мигом! И не такие штуки таскали! Не впервой!

И столь были уверены в легкой победе, что разрешили себе перекур. Ближе всех к комбайну стоял Федор, любовно поглядывал на новые, сверкающие ручки механизма.

Подошел Сергей, присел рядом на корточки.

— Что за штуковина? — ткнул пальцем в щиток.

Федор усмехнулся: нашел штуковину! Да это... это — сердце машины, главный пульт управления.

— Щиток, — ответил холодно, с неприязнью.

— Щи-ток, — раздельно, как бы заучивая, повторил Сергей и, будто не замечая того, что вопросы его все больше раздражают Федора, удивленно спрашивал:

— А это?.. А это?..

— Вот что, — обрезал вконец рассерженный Федор, — занимайся своими делами.

Ему так хотелось остаться одному, в последний раз — еще несколько минут — полюбоваться вот здесь, при солнечном свете, красавицей машиной. Но Сергей будто прилип, — ничуть не смутившись, проговорил:

— Эка сердитый! Да я, может быть, машинистом стану. В техникуме изучал — все будто знаю, а вот так наяву — впервые.

Федор совсем рассердился: проверять решил его, лучшего машиниста шахты, проверять! Тоже грамотей нашелся. Если бы знал кто, как трудно давались ему знания там, в Свердловске, по ночам не спал, заучивая сложные названия механизмов. А тут какой-то мальчишка, молокосос, проверять его вздумал. Едва не спросил, кто надоумил. Леонтий? Начальник участка? Не верил, что подсел к нему Сергей Наливайко из крепкого желания подучиться у него, Федора Пазникова. Потому только он и упросил Павла Ксенофонтовича послать его помощником. Не понял Федор его доброго намерения, оттолкнул от себя.

«Ничего, — решил Сергей, — мы народ терпеливый, не гордый».

...От механического цеха до откаточного штрека самый длинный путь, а управились за пять часов. Но вот до лавы осталось каких-нибудь километра полтора, а засиделись основательно. Да оно и понятно; нет электровоза, нет подъемной установки, да и простора никакого. Вся надежда на силу рук своих, на смекалку, на выдержку.

Комбайн, как секцию, не толкнешь, осторожность нужна. Федор то и дело кричит:

— Куда пихаешь?! Куда?!

Такелажников зло разбирает: взять да прицепить канат, потянуть лебедкой, — но все тот же Пазников останавливает:

— С ума сошли! Угробить хотите?!

— Ишь ты, прилипчивый какой! — все чаще наскакивал на Федора задиристый такелажник.

Товарища поддержал другой, но не ярился, как первый, а гундосливо бубнил:

— Тоже мне, начальничек нашелся! Видали мы таких!

Наконец Сергей, оказавшийся самым спокойным и сдержанным, говорит:

— Присесть надо, подумать.

— Верно, подумать надо, — соглашается Федор.

— Время-то не ждет! — нервничает задиристый такелажник. — Работать надо, не думать. Не на собрании!

Федор вскакивает, со злостью бросает:

— Уймись ты, горлопан!

— Ну-ну, потише! — петушится такелажник.

Но настоящая трудность наступила там, где ее никто не ожидал, — на самом устье лавы. В этом узком месте так сдавило стойки, что они расщепились, торчали острыми углами, и проход наполовину завалило породой. Ни развернуться, ни подтолкнуть.

— Лебедкой придется, — решил Сергей.

— А может, еще попробуем? — не сдавался Федор.

— Одна попробовала, да родила, — проворчал нервный такелажник и крикнул товарищу: — Гришка, вниз беги! Кличь машиниста!

— А если ручной лебедкой? — предложил Федор.

— Эка, спятил совсем! Такую махину да ручной лебедкой?

— Не выйдет, Федор, — вздохнул Сергей. — Мы как-нибудь осторожно, с приглядом. — И кивнул остановившемуся такелажнику: — Ладно уж, беги, Григорий.

Опять не понравилось Федору, что распоряжается Сергей Наливайко. Он, Федор, здесь хозяин, с него, если что случится, будут спрашивать, его виноватить. Прикрикнуть бы на Сергея, да некогда — думать надо, как дальше будет.

Прицепили канат, посветили вниз, Юрию Бородкину. Пока он в бригаде был единственным машинистом шахтных машин. И на конвейере он, и на лебедке, на компрессорном насосе. Ни разу еще не подводил и сегодня, в воскресенье, вовремя пришел.

Юрий включил лебедку. Канат натянулся. Комбайн, будто от боли, вздрогнул. Вздрогнул и Федор, придержал дыхание.