Данила Селевин, Слот и Шилов шли с князем-воеводою: дружина старшего воеводы должна была раньше всех к подкопу поспеть.

— Окружным путем скачи! — велел Ананию воевода. — И как завидишь, что мы овраг заняли, — бей ляхам в тыл…

Тихо выехали всадники, так же тихо двинулись за ними пешие дружины. До Мишутина оврага, где подземный ход начинался, неблизко было, но все же успели обительские добраться до него еще засветло… Красной молнией сверкнул выстрел ляшской стражи, раздались тревожные крики…

— С Богом, братцы! За святого Сергия! — воскликнул князь.

— За святого Сергия! — повторили за ним в пятьсот голосов воины и нагрянули на спящих ляхов. С других окопов, слева и справа, тоже загремела пальба: дружины Голохвастова и пятидесятника стрелецкого в одно время напали на врагов.

В Мишутином овраге ляхов немного было, но на выстрелы спешил к ним отряд из стана Лисовского. Пальба все больше разгоралась с ляшской стороны: обительские воины наверняка рубили мечами да бердышами. Толстый пан Тышкевич, посланный своим полковником, прискакал с гусарами на тревогу, да из-за темноты невзначай своих смял… А князь Долгорукий развернул дружину еще шире, еще сильнее ударил.

Засерело утро, и тут только увидели ляхи, что в такое малое время выбили их совсем из Мишутина оврага. Уже монастырские храбрецы рыскали по кустарникам, ища подкопа…

В полусумраке наступающего дня стойко сражались стрельцы, не отставали от них послущники и молодые монахи, работая на славу палицами, сулицами и иным оружием.

— Князь-воевода, нашли подкоп! В овраге он, в самой глуби… Надо наших подале отвести, — известил воеводу сотник Селевин.

— Ладно, — молвил воевода, поднимая свою тяжелую саблю, по которой кровь вражья струилась. — К турам ляшским дорогу прорубайте, молодцы! Вон — никак наши с тылу ударили!..

Сплотилась дружина княжеская и с новым кличем: "За святого Сергия!" — бросилась к окопам. Лисовский, выстроив уже свои полки, хотел смять и рассеять монастырцев, да как раз загремели с тыла у него, за турами, частые выстрелы, и конные бойцы, с Ананием впереди, врезались в самый стан. Смутились вражьи наездники… Ананий, на рослом, крепком коне, разил ляхов таким бердышом тяжелым, что и троим бы не поднять было. Прорвала его малая дружина расстроенные вражьи ряды, пошла горячая схватка… Рубя направо и налево, поглядывал Ананий на удальцов своих, все ли целы. Глядь, Меркурий Айгустов к ляшским пушкам коня погнал, соскочил у крайней и могучим ударом отбил от нее зелейник, а конец сломал. Хотел Ананий окликнуть товарища, позвать, остеречь, — да уж поздно было: какой-то пушкарь рыжий громыхнул из пищали в Меркурия — и упал храбрец бездыханным.

Только застонал Ананий, перекрестился и бросился вперед с отрядом. Нелегко было ляхам отбиться от воинов, что стеснили их с двух сторон; хоть сергиевцев вдесятеро меньше было, да бились они, как герои, и напали нежданно.

Воевода и не мыслил о победе; задержать он хотел ляхов подале от подкопа. И удалось ему это с Божьей помощью…

По опустевшему Мишутину оврагу, по самому дну, шли три ратника: Данила, Максим и Иван. Добравшись до темной, глубокой ямы, что в подземелье вела, остановились товарищи, стали совет держать.

— Будем, что ль, Анания ждать? — спросил Максим Шилов. — Неужели нас троих мало? Вишь, убежала отсюда стража ляшская…

— Надо подождать, братцы. Ананий строго-настрого наказывал не вершить дела без него, — молвил Данила.

— А ежели ляхи прискачут? — возразил Слот. Задумались молодцы, прислушиваясь к грохоту битвы.

— Вот что я надумал, — подал голос Максим Шилов. — Время-то дорого… Мы с Ивашкой в подкоп пойдем, сыщем зелье; чай, оно там в бочках насыпано… А ты, Данила, вход стереги, и Анания ты лучше нас опознаешь… Мы кремни с собой взяли…

— Ладно, братцы… Только помирать вместе… Без меня не подпаливайте бочек-то.

— Позовем и тебя… Идем что ли, Ивашка…

Словно проглотило подземелье двух храбрецов. Разожгли они поярче трут, что с собой про запас взяли, поползли один за другим по сырому подземному ходу. Тесно и душно было в подкопе, сквозь земляной слой даже пушечный грохот не проходил. На руках и ногах, скользя, падая, двигались Иван и Максим. Оба шептали молитву: жутко им было в зловещей, гробовой тишине.

— Кажись, яма! — молвил Шилов, что впереди полз. — А зажги-ка соломки.

Раздул Ивашка Слот пучок сухой соломы на труте; слабый синий огонек загорелся во тьме.

— Бочка с зельем! — крикнул Шилов. — Верхом полна! Догорел пучок соломы, потух. Замолчали-задумались молодцы: одна и та же мысль на ум им пришла.

— Эх, Иванушка, — сказал раздумчиво Шилов, дотрагиваясь в подземной темноте рукой до товарища. — К чему еще кого- то губить, коли нам и двоим дело под силу? Аль уж так много у обители бойцов? Аль нам с тобой, бобылям обездоленным, сладка жизнь? Повершим-ка все вдвоем, не мешкаючи?

— Что ж, Максим, я не перечу! Вестимо, и без Селевиных покончим. Дай-ка лишь помолиться в последний раз. Да с тобой простимся.

Даже обняться на прощанье не могли они в тесноте подземной; вслух начали оба молитву читать.

Недолга, но горяча была последняя молитва. Поручили они Всевышнему свои души, помолились о Руси-матушке, об обители.

— Детушки мои, детушки! — вздохнул глубоко Максим Шилов. — К вам иду!

— Прими души наши, Господи! — еще раз прошептал Слот.

Замолкла в подземелье живая речь, человеческая, но еще слышалось отрывистое, тревожное дыхание. В могильной тьме сверкнула искра кремневая, заалел разожженный трут, вспыхнула сухая солома, озарив большую, окованную бочку, насыпанную порохом. Еще раз скользнул слабый отблеск на мокрых, глинистых сводах подземелья. Максим швырнул горящую солому в зелье.

Грозен и оглушителен был взрыв подкопа. У ляхов и монастырцев застыло в поднятых руках окровавленное оружие; с ужасом глядели все, как взметнулся со дна оврага столб огня, земли и дыма и черной тучей взвился под небеса. От стен монастырских до стана ляшского заколебалась земля-матушка. На всех окопах стрельба затихла; раздались повсюду крики радости и гнева.

Князь-воевода, хоть и не ждал, что так скоро подкоп на воздух взлетит, — все же быстрей других опомнился и могучим окликом двинул вперед дружину.

— Бей ворогов, молодцы! Спасена теперь обитель!

С удвоенной силой и яростью ударили монастырцы на ляхов; враги, смутясь, испугавшись, бились слабо. Конный отряд Анания Селевина успел уже соединиться с воеводской дружиной, но богатыря молоковского не было с ними. Побелел, задрожал Ананий, услышав грозный взрыв. Стремглав погнал он коня к оврагу. Мчался он, дико озираясь и шепча:

— Без меня-то? А Данила? А клятва моя!

Вот и страшный овраг — кусты вырваны, глыбы земли да камня выворочены, едкий дым еще стелется повсюду. Ничьего голоса не слышно, ничьего тела не видно. Бросился Ананий на самое дно, в самую глубь — и вскрикнул радостно. Данила Селевин без памяти лежал меж кустов; взрыв отбросил его от ямы шагов на десять, но сохранил Бог молодца: даже не поранен он был.

Отходил, оттер Ананий брата; Данила глаза открыл, огляделся, да как вскочит!

— Где же они-то?

— Кто? Кого ищешь?

— Шилов да Слот где? Ведь они в подкоп уползли!

— Ну, молись за их души, Данила. Без нас они зелье подожгли. Эх, кабы знал я — с ними бы пошел!

— И мне-то не в догадку было! Как же мы с тобой, Ананий, в монастырь вернемся? Клялись вместе голову сложить, а целы остались.

— Ах, брат Данила, ужели ты мыслишь, что забыл я нашу клятву? Битва-то, чай, идет еще; ляхи, как оглядятся, — почнут тучей на наших наступать. Вот мы и покажем, как за обитель помирают бойцы православные. Назад в монастырь не вернемся целыми; ты того не опасайся! Слышишь, свалка-то, кажись, сюда близится. Вынимай-ка меч, коли силы остались.

— Хватит на ляхов. Ну, в последний раз — прости-прощай, братец старшой!

— Прощай, Данилушка. Постоим за святого Сергия! Крепким прощальным объятием обнялись братья Селевины, оружие изготовили и бросились из оврага в сечу.