— Видал, видал! — весело ответил князь. — Добрые молодцы, не выдадут… Видишь, воевода, — повернулся он к Голохвастову, — искать удальцов не надо — сами нашлись! Не перевелись еще воины доблестные на Святой Руси… Что ж, постойте за святого Сергия, молодцы; авось и живы из боя выйдете…
— О том мы, княже, не думаем! — ответили разом все четверо. А братья Селевины, погодя немного, молвили:
— Отцы и воеводы, отпустите нам вину брата меньшого!
И оба упали в ноги отцу архимандриту. Поднял их отец Иоасаф, благословил…
— Коли в бою головы сложите — вечно о вас память в Троицкой обители останется… А того изменника имя да будет забыто на веки веков! Болит сердце мое, отпуская вас на гибель верную, но не стану перечить решению вашему. Знать, Богу так угодно… Ввечеру приходите ко мне все четверо, исповедаю вас — с легкой душой на подвиг пойдете, ратники Божий…
Пошло своим чередом совещание в покоях архимандрита: рати распределяли, начальников ставили, зелье да оружие считали…
Когда вышли четверо молодцов на двор монастырский, была уже пальба тише да ленивее.
— Ишь ты, не ревет Трещера-то! Подавилась, душегубка, Меркурьевым ядром, — усмехнулся Данила.
Потрапезовали товарищи, выбрали позади кладовых укромное безлюдное местечко, прилегли… Пошла меж ними тихая, дружеская беседа…
— Может, последний денек нам на белом свете жить, — молвил раздумчиво Ананий. — Эх, греха-то, греха-то на земле сколько! Не остерегись только — ни за что душу загубишь… А жить-то как без души?..
Поглядел он на брата Данилу, обнял его рукой за плечи и спросил ласково:
— Не пеняешь на меня, братишка? Не скажешь, что я твою жизнь сгубил?.. Чай, не сладко на смерть идти, пожить еще хочется?.. А? Данила?
— Полно, Ананий! Чай, и мне клятва крестная всего дороже! За веру ведь на смерть идем, за обитель-матушку, за народ православный… Вестимо, пожить бы еще не худо, хоть и времена стоят черным-черные… Эх, прежние годы-то вспомнишь! Жили мы семьей крепкой, работящей… Сеяли, пахали, косили землю- кормилицу; за обителью-матушкой как за каменной стеной были. Куда против нас боярским деревням было! Ниоткуда обиды не видели… Эх, времечко!
— Вот и мы тоже землеробы обительские, — вмешался Ивашка Слот. — Нечего и говорить, заботливы о нас всегда были старцы. Бывало, земля не уродит — где помочи искать? В обитель идешь, взмолишься — тебе и на прокорм, и на посев дадут без меры… Ласковы до народа иноки… Как не постоять за них!
— Да куда нам и деться теперь? — сказал Максим Шилов. — Деревню ляхи пожгли, родню — кого перебили, кого в полон взяли. Еще благодать Божия, что можно за святое дело головушку обездоленную сложить… Все-то, все-то у меня было, братцы мои: изба исправная, хозяйка-жена работящая, двое детушек. За работу неустанную наделил меня Бог и достатком середним. Не из первых был я в селе Клементьевском, да и не из последних приходился. Кони были, и другого скота вдоволь; в озере рыбу ловил, в лесу мед брал — полною чашей хозяйство шло. Поработаешь, рук не покладаючи, всю недельку, праздник придет — отдохнешь. На душе — благодать Божия, сама молитва на уста просится…
Поник головой Максим, о старине задумался.
— Неужели всю семью твою сгубили? — спросил Ананий.
— Ох, уж лучше и не спрашивай! Нашла туча грозовая, молоньей засверкала, громом ударила… Раз пришел я домой из лесу; глядь — в избе ляхи сидят-пируют. Баба, как снег белая, смотрит на гостей незваных, вся трясется. Ребятенки тут же плачут, голосят… Увидал меня набольший лях. "Эй, — кричит, — подавай серебро сюда, деньги царские клейменые!" Поклонился я ему и говорю: "Откуда у нас, людей деревенских, серебра взять? Вот одежду бери, холсты бери, муку, мед — коли твоя сила теперь…" Взгневился лях: "Я тебя на огне жечь буду, коли деньги скрываешь!" — "Жги!" Эх, натерпелся я всего в ту пору. А бабу с ребятенками до смерти замучили душегубцы!
— Злодеи! — гневно вскрикнул Данила.
— За все, братцы, ответ дадут на том свете, — молвил Ананий. — За кровь нашу, за слезы, за муки — злая кара им будет. Чай, теперь к престолу Божию со всей Руси великой тьмы душ, невинно загубленных, летят; каждая свою жалобу несет, молит Господа Бога о возмездии. Тяжелая пришла година; да пройдет же она, вздохнет же земля русская! Есть у царя Василия немало воевод; отразят они вражью силу… Чай, слышали о князе Скопине-Шуйском Михаиле Васильиче, племяннике царском? Говорят, из витязей витязь… Намедни отец Гурий сказывал мне, что хочет царь послать племянника в чужие земли, подмоги просить супротив воров-разбойников. Благословит Бог оружие царское, изгоним ляшские полчища, освободим обители святые!
— Дай-то Бог! — закрестились молодцы.
В монастырской церкви колокол ударил: служба начиналась. Поднялись четверо молодцов, кончив беседу.
— Идем, братцы, помолимся, — позвал товарищей Ананий. Около кладовых монастырских, около погребов с зельем много люду толпилось: готовились воеводы и воины к предстоящему бою. Но на колокольный призыв к службе Божией оставили все спешную работу, и потянулись отовсюду богомольцы к церквам.
Увидел Селевиных Пимен Тененев — подбежал к ним торопливо…
— Слыхали, ребята, — Молчанка-то Лобатый хотел к ляхам убежать, да Господь не попустил — наказал…
— Как так? — удивились молодцы.
— Чай, знаете Молчанку? Стрелец голохвастовский, еще косил одним оком… Нашли его после полуден во рву близ круглой башни. Весь в крови лежит: бок распорот, а еще дышит… Повинился: хотел-де по веревке спуститься да к ляхам утечь.
А спускаясь, задел он боком за стенную скрепу железную, что острым крюком торчала. Распорол он себе бок, без памяти вниз грохнулся…
— Наказал Господь! Эх, люди-то какие! — вздохнул Ананий, еще издалека, до дверей церковных, снимая шапку.
На самой паперти столкнулись Селевины с Грунюшкой; вела она в храм Божий мать-старуху. Плоха уж больно стала богомолка здвиженская: еле ее ноги носили. Уходили старуху страхи да заботы…
— Что плохо бредешь, бабушка? — спросил Данила, помогая девушке ввести мать на церковные ступени.
— Смерть приходит, батюшка. Неможется, — зашамкала та в ответ. — Скоро Бог по душу пошлет…
— Эх, бабушка! Мы моложе, а пожалуй прежде тебя Господу душу-то отдадим, — сказал Данила.
— Ну, Грунюшка, — говорил тем временем Ананий, — молись за нас сегодня горячей… Наутро кровавый бой будет, многие свои головы сложат. Помолись же за меня да за Данилу…
— Помолюсь! — шепнула Грунюшка сквозь слезы. Жаль ей было братьев Селевиных: всегда-то они ее привечали, еще с первой встречи в селе Молокове…
Благозвучно и торжественно началась служба. Готовились многие к смерти, но и светлая надежда витала над молящимися: недаром осенила сегодня обитель милость Божия — после черного дня добрые вести пришли. "Поможет Господь!" — думал всякий…
Битва при Красной Горе
Еще до рассвета собрались в большой церкви воеводы и сотники, снаряженные к бою… Тускло освещали немногие свечи и лампады церковные своды, покрытые фресками; гулко звенело оружие, отдавались от каменных плит тяжкие шаги закованных в доспехи воинов. Над ракой святого Сергия, с крестом в руке, стоял архимандрит; белело в полумраке высокое чело его, светились впалые очи силой и бодростью.
По старшинству благословил отец Иоасаф воевод, сотников, иных начальных людей. Припадали воины к раке Чудотворца, молили подкрепить силы, нужные на бранный подвиг.
У ворот Красных, у ворот Водяных, у ворот Келарских стояли уже готовые отряды мирян и монахов. Заняли свои места воеводы: князь Долгорукий вел свою дружину против стана Лисовского, Голохвастов — против Сапегиных полков, старый московский стрелецкий пятидесятник — против казаков запорожских, северских и другого ляшского сброда. Перед тем как двинуться, подозвал князь Анания Селевина, что взял для себя и своих товарищей крепких монастырских коней и вел особый отряд. С Ананием были: Меркурий-пушкарь, Тененев, Павлов, Суета и другие храбрецы, чьим подвигам вся обитель дивилась.