Однажды почернели от народа стены осажденного Царевца, поднялся гомон, и агаряне недоумевали, что происходит. Потом разъяснилось — прошел слух, что приближается с влахами и мадьярами царь и что Баязид, уже ушедший со своими янычарами к Никополю, разбит. Ты ли внушил сей сладкий обман обреченной пастве своей? Сколько раз приказывал ты шествовать со святыми мощами и молебнами о дожде и спасении? Был слух, что плененный турками родственник царя бежал и пробрался в крепость, но оказалось это турецкой уловкой — нарочно выпустили его, чтобы открыл он ворота Царева города. Ты же не распознал обман! и, говорят, отслужил молебен по случаю его избавления. Так потешались над тобою приближенные Шеремет-бега, и по прошествии еще десяти дней, когда уже не зажигались в крепости огни, турок сказал: «Кончился у них и жир и масло оливковое. Воск — и тот весь съели. Скоро откроют ворота». Вновь взялись выкрикивать страшные угрозы глашатаи, пока не разнеслась другая молва. Прискакал, дескать, из Никополя гонец с письмом от Шишмана, чтобы Тырновград отдал свои ключи. Баязид де обещал царю пощаду, но, как во времена Амурата, оставит он в престольном городе свое войско и вновь примет Шишмана в вассалы. Однако ж ты якобы утаил царское послание, ибо знал, что написано оно не по доброй воле, и не было у тебя доверия к слабому царю твоему, дважды целовавшему султаново стремя. Ради сохранения своей власти Шишман отдавал себя и народ во власть Баязида, а ты, воин Христов, воевал за святой крест. Возжелал ты победить полумесяц и смертью и мученичеством спасти души паствы своей в «вышнем мире». Но если для тебя «вышний мир» существовал как божественный смысл земной жизни, то народ не желал умирать. «Юница с нежными дланями» пробуждала лишь ужас в рабах божьих…

Обитатель горнего Иерусалима, давай же вновь созовем собор из мудрецов — царей, вельмож и первосвященников, дабы обсудили они тайну мироустроения и, истолковав её, создали на сей земле разумные законы для человека, и они снова распнут Христа и побудят невольного слугу своего, Искариота, удавиться, ибо узрит он ложь в учителе своем, но спасения не узрит. И не только властители, сама природа и вся земля будут на стороне Искариота! Расколом завершится тот собор, бунтом, разноречием, ибо поскольку неведомо нам, из чего и зачем создан мир, каждый ищет Бога сам, для себя и для того, чтобы обрести блаженство, как искали его и мы в святой лавре. Но всяк видит его различно, отсюда и проистекает обман, ослепляет нас себялюбие, и не сознаем мы, что не Бога прославляем, но себя. Вот камень преткновения, неизменный в человеке и вне человека не существующий! Всякий, кто скажет: «Я знаю истинного Бога», будет тиранствовать, как тиранствует ныне над нами, христианами, Магомет! И будет навязывать свои законы, правила, каноны, как навязывал их ты во имя спасения, и поставит их выше жизни человеческой, и будет во имя их судить и карать. Заключенная во мне истина говорила о чистоте и надежде на бессмертие, в сокровищнице мирозданья видел я обещание добра и вечности, и я, не замечая жестокого устроения его, желал обрести наслаждение в созерцании мира и его творца. Когда сочинительствовал я или молился, благие видения пьянили меня уверенностью, что я причащаюсь тайны, но бдящее око души моей угадывало какую-то ложь. И, не умея открыть её, разъедало веру и возвеличивало разум сомнениями. Рогатый, прячущийся за себялюбием моим, некогда внушал мне стать святым! И когда после многих изнурительных деяний удостоился я узреть свет Фаворский и рай, ожидая, что тайна раскроется мне и дух успокоится, сокрушена была человеческая моя гордость и отвергнут смысл бытия моего… Какой мучительный обман, учитель! Скажи мне, в чём же спасение? Может ли человек отречься от земной правды? Не был ли и ты одним из тех, кто знал истинного Бога и направил умы к «вышнему миру», и не ожидал ли ты конца мирт сего? Боролся ты с князем земных князей, верил, что победил его в себе, но он, скрытый в вельможе, посмеивался над святым и позже, дав тебе патриаршью власть, сбросил тебя с высоты отшельнической твоей святости в дела земные, сделал тебя защитником престольного града, и увидел ты, что покинут, одинок меж порабощенного народа своего, так же, как и я, заклейменный еретик. Исполнитель недостижимого, ты принужден был отдать смерти больше душ, нежели погубили бы агаряне, сдай ты им город, и гораздо больше, нежели убил я. Ты отдал их ради прославления Христа и горнего Иерусалима, ради победы истинного Бога!.. Ты пролил кровь человеческую за него, я же за себя и народ свой. Тогда отчего отказался ты благословить деянья мои? Скажи мне, существует ли святой с чистой совестью и защитник народа с необагрёнными кровью руками? И в каком мире — горнем или дольнем — нет насилия?..

Однако ж те в синклите, кто предпочел открыть ворота, чтобы сохранить земную свою жизнь и богатства, имели на своей стороне свойственника Шишмана, примикюра Ангела. И, вступив с варварами в тайные переговоры и получив от них лживые заверения, они увлекли за собой народ, также не имевший охоты гибнуть, — и народ открыл южные ворота крепости…

С древних времен по день нынешний да и в грядущие времена кто только не возносил и не будет возносить хвалу поработителям и завоевателям? Их именуют великими за пролитую по воле их кровь и за великое зло, причиненное ими, с помощью мертвецов сих лгут живущим и учат злу, побуждая человека подражать им, сиречь насиловать брата своего, убивать, грабить, жечь и разрушать. Подобие божье, неразумнее ты тварей бессловесных, но кичишься разумом! Как и они, звероподобен ты, не ведаешь, что творишь, злобу чтишь, а правду ищешь… И я, страстно алкавший святости и мнивший, что понимаю тайну божью, убивал своих и чужих, и в тот день снова обагрил руки кровью…

Когда ворота Царева города отворились и на башне зареял белый флаг, агаряне в один голос возопили от радости и забили в барабаны. Первыми вошли в город янычары, за ними паши с султановым сыном Сулейманом. Мы, рабы, смотрели сверху, как иные из защитников крепости устремляются к царскому дворцу, другие повергаются ниц перед варварами. Все выглядело мирно, словно свои входили к своим. Но продолжалось недолго — покуда агарянское войско не заняло башни и бойницы. Через царские врата потянулись к Асенову городу вереницы изнуренных голодом женщин, стариков, мужчин и детей, и к вечеру в крепости осталось малое число жителей — вельможи, священнослужители и боляре. Сулейман расположился в царском дворце, мой господин в доме протовестиария, бежавшего вместе с Шишманом. Тебя со всем клиром изгнали из патриарших палат, и начались грабежи и насилия.

Когда смерклось, прискакал за мной в монастырь чауш и увез меня верхом — Шеремет-бег повелел мне немедленно явиться к нему. Мы пробирались через своры озверелых псов, пожиравших человечье мясо, вдыхали запах пожарищ и зловонье мертвечины. Обращенные в рабство валялись на улицах и во дворах, а орлы расположились на ночевку на стенах Трапезицы. Стрекотали кузнечики, Янтра шумела всё так же, но мертв был престольный град, точно убитый великан, и минувшее витало над ним. Когда я глядел на темнеющие опаловые небеса, проколотые звездами, и на страшную, безмолвную громаду Царева города, где ныне властвовали завоеватели, казалось мне, что обрушилось нечто великое и таинственное, а на его место пришло другое, неведомое, но столь же таинственное и враждебное, что всегда существовало и будет существовать в наших сновиденьях и мечтах. Стража впустила нас через северные ворота, и по улочке, ведущей к царскому дворцу, добрались мы до дома протовестиария. Я вошел в огромную с белыми оштукатуренными стенами светлицу, ещё хранившую чистый, христианский дух её обитателей, и увидел Шеремет-бега, окруженного десятоначальниками и сотниками, принесшими сюда ту долю добычи, что полагалась султану. Турок принимал золото и серебро, сорванное с иконостасов и алтарей, кольца, украшения. Он сидел на лавке под разграбленным киотом; иконы из него были свалены за дверью. По причине варварского невежества своего никто из агарян не умел ни читать, ни считать, посему составлять опись награбленного велено было мне.