Когда показались городские стены, я поднес к глазам бинокль. Сколько раз вот с этого холма я любовался Мия-набадом, когда носил почту, и вот снова он передо мной. Городские ворота широко раскрыты, какие-то люди ходят там, внутри: приглядываюсь и вижу, что это простые ремесленники, занятые своим делом. Поднимаю бинокль, скольжу взглядом по городским стенам, по башне, еще выше... Стоп! Что это? Красный флаг на сторожевой вышке. Подкручиваю окуляры, в черточках линзы ясно вижу минарет главной мечети, площадку, с которой азанчи призывал правоверных к Молитве, а на площадке — красный флаг, трепещущий на ветру.
— Миянабад наш!— кричу я радостно.— Вперед!
Когда копыта наших коней застучали по перекидному мосту над оборонительным рвом, я приказал запеть наш гимн. Миянабадцы впервые услышали слова революционной песни, зовущей к борьбе:
вдохновенно выводил запевала, и все эскадроны подхватывали:
Пораженные миянабадцы замерли на обочине дороги, с удивлением и восхищением глядя на всадников революции, держащих в руках букеты киштанских роз и распевающих неслыханную песню.
И когда замолк последний куплет, улица разразилась бурей аплодисментов и восторженных криков. Со всех сторон неслись голоса:
— Слава бойцам революции!
— Да здравствует республика!
— Салам, братья!
На площади перед арком полно народу. Все возбуждены, говорят громко, поздравляют друг друга. Бойцов обступают, расспрашивают, трогают алые ленты на груди.
По широким ступенькам поднимаюсь в дом миянабад-ского правителя. Всюду следы поспешного бегства: разбросанные бумаги, кем-то забытая полевая английская сумка на полу...
- Аббас,— говорю другу,— укрепи наше знамя над арком, пусть все видят, что теперь новая, народная, власть. А чтобы никто не осмелился попытаться эту власть сбросить, прикажи, чтобы установили пулеметы на крыше арка и на площадке минарета.
Не успели мы расположиться в новом помещении, как дежурный доложил:
— Делегация от рабочих хлопкоочистительного завода.
Входят несколько человек. Идущий впереди, по виду армянин, широко улыбается:
— Вы, наверное, не помните меня,— говорит он, не решаясь протянуть руку,— а я вас очень даже хорошо помню! Вы еще мальчишкой приносили к нам на завод почту. Мы вас всегда называли добрым вестником. Помню, как мы обрадовались, когда вы принесли газеты с сообщением о русской революции...
— Вы главный механик завода?— спрашиваю его. Улыбка снова озаряет его лицо.
— Отгадали. Меня зовут Мегерджик,— и он протягивает мне руку.— А это все наши, с завода... Мы пришли поприветствовать вас и попросить совета: как быть с заводом? Хозяин сбежал, узнав о подходе революционной армии, и мы...
Когда я сказал, что есть решение реввоенсовета о национализации всех предприятий, все они обрадовались. Заговорили разом, наскоро простились и, продолжая горячо спорить, вышли из здания арка на улицу. В окно было видно, как шли они через площадь, размахивая руками: кто-то вдруг забегал вперед, чтобы овладеть вниманием толпы, но его оттесняли, и тогда другой хватал товарищей за рукава и с жаром доказывал что-то...
На следующий день с простенькой трибуны многолюдного митинга я рассказал миянабадцам о целях и задачах' революции и предложил, не откладывая, избрать своих представителей в энджумен— орган народной власти. Я сообщил, что после взятия Мешхеда там будет созван областной съезд, куда надо будет послать своих представителей.
Поднялся неимоверный шум. Из толпы выкрикивали какие-то имена. В одном месте даже началась потасовка.
— Тише, товарищи!— старался я навести порядок. И когда страсти поулеглись, я сказал:— Все вы хорошо знаете учителя Арефа!..
— Знаем!— закричало несколько голосов.
— Так вот,— продолжал я,— предлагаю избрать его председателем энджумена, как опытного, испытанного революционера, и пригласить его в Миянабад. А он потом поможет провести выборы остальных членов. И предупреждаю,— повысил я голос,— помещики, духовенство и местная аристократия от выборов отстраняются и лишаются избирательного права.
Толпа ответила ликующим ревом. Сквозь гул голосов прорывались отдельные слова и обрывки фраз: — Правильно! — У власти будет сам народ... — А богатые разве не люди?..
— Мы тебе покажем — какие они люди... изверги!
— Да здравствует революция!
С трудом удалось восстановить тишину. А когда люди успокоились, слова попросил учитель Шейх-Гусейн. Страшно волнуясь, то и дело поправляя сползающие с носа очки, он не сказал, а прокричал свою коротенькую
речь:
— Граждане свободного Миянабада! Я за то, чтобы наш уважаемый учитель Ареф, которого мы все прекрасно знаем, встал во главе энджумена! Ареф когда-то организовал здесь школу для бедных. Я предлагаю снова открыть такую школу. И обязуюсь преподавать в ней бесплатно!.. Под аплодисменты он торопливо спустился с наскоро сколоченной из досок трибуны, встал в первом ряду и начал протирать очки, щурясь близорукими глазами.
— А как же с помещичьей землей?— крикнул крестьянин, стоявший рядом с учителем. Он оглянулся, словно просил поддержки.
— Помещичью землю решено конфисковать. Об этом уже говорили,— пояснил я крестьянину.
Но тот растерянно моргал, оглядываясь по сторонам. Шейх-Гусейн стал что-то растолковывать ему. Вдруг лицо крестьянина просветлело, он хлопнул себя ладонью по колену и крикнул радостно:
— Ну, так бы прямо и сказали - отобрать навсегда землю у ханов!
И тут произошло неожиданное. Стоявший рядом со мной и все время молчавший Мамед-Ага-Саркизи поднял руку, требуя тишины, и громко заговорил:
— Миянабадцы! Послушайте моего совета. Все это, конечно, правильно, и про конфискацию земель, и про национализацию предприятий. Но всему свое время. Не надо спешить. Вот соберется в Мешхеде областной энджумен, примет решение, тогда и будете действовать. А пока своей поспешностью вы только смутите народ, многих отпугнете от революции!..
— Так что, выходит, землю пока не отбирать?— спросил все тот же крестьянин, на лице которого было написано явное разочарование.
— Да, пока не отбирать,— зло и нервозно выкрикнул Мамед-Ага-хан.— Революция — не детская игра. Революция — дело серьезное. И поспешность может только навредить. Пусть пока все остается по-старому. Вот вам мой совет..
Ропот прошел по толпе.
Но Пастур уже оттолкнул плечом Мамед-Ага-хана и крикнул:
— Не слушайте таких речей! Мы для того и совершили революцию, чтобы народ вздохнул свободно и сразу стал строить новую жизнь. Крестьяне, забирайте помещичью землю, владейте ею, а если нужно будет — отстаивайте свое право на нее силой! Долой тиранов! Да здравствует революция!
Эти слова подхватили тысячи людей. И вместе со всеми кричал, потрясая кнутовищем, крестьянин, стоящий рядом с местным учителем. А растроганный учитель вытирал платком свои близорукие подслеповатые глаза, подняв очки на лоб.
Когда мы уходили с митинга, я спросил своего заместителя:
— Что же это вы проповедуете, мягко говоря, странные идеи? Откуда они у вас?
— Я высказал свое мнение, а это, кажется, никому не запрещено,— бросил он в ответ и прибавил шагу.
— Помучаемся мы еще с этой птицей!— вздохнул Аб-бас, глядя ему вслед.
— Да, сомнительный экземпляр,— протянул Пастур.— С ним надо быть осторожней. От таких только и жди...
— Странно, что Мухамед-Ибрагим-хан увел своих людей,— рассуждал Аббас за ужином.— Он же был на стороне правительства, разведка доносила, что он готовится к обороне, и вдруг ушел...