Вдруг меня осенило: «Приеду в Ленинград и сразу в военкомат. Попрошусь на фронт. Умолять буду. Слабая? Ничего, окрепну. Лишь бы только взяли. На любую службу, но — на фронт!..»

Старший оператор Микитченко обнаружил цель на расстоянии 145 километров в районе Луги. Оператор Веснин забубнил в телефонную трубку цифры — пошло донесение на КП Ладожского бригадного района ПВО и главный пост. Купрявичюс, прокладывая на планшете маршрут цели, коротко бросил сидевшему позади него Ермолину:

— На нас летят, товарищ батальонный комиссар!

— Сколько самолетов в цели? — спросил Ермолин.

— Не меньше двадцати «юнкерсов».

— Понятно. Массированный удар по ледовой дороге решили произвести, сволочи. Угадали время, обозы сейчас растянулись. Лишь бы наши не проморгали.

— Не подпустят. Мы на что?

— Внимательней, внимательней, хлопцы, не отвлекаться, — Ермолин нервно потер рукой щеку. Если бы не полумрак аппаратной, то было бы видно, как горело его лицо.

Цифры, цифры. Оборот антенны — минута. Опять цифры… Внезапно на экране полоска задрожала, переломилась, разобрать что-либо стало невозможно. Запахло гарью.

— Товарищ инженер! — вскрикнул Микитченко. Купрявичюс вскочил. Он отключил высокое напряжение и открыл дверцу генераторного отделения. Все увидели горел трансформатор.

«Пропало дело, — с отчаянием подумал Ермолин, — теперь, пока исправишь, фрицы десять раз отбомбятся. Но что он делает?! С ума сошел?!»

Купрявичюс обрывал провода. Еще рывок, еще… Готово. Инженер быстро закрыл отсек и врубил передатчик. Послышалось монотонное зудение, будто влетел шмель — заработала генераторная лампа. На экране осциллографа появилась развертка.

— Что рты разинули? Передавайте донесение, быстро! — скомандовал Купрявичюс операторам, которые с изумлением смотрели на инженера. Те засуетились, в эфир снова понеслось: «Ноль шесть, пятьдесят пять — тридцать шесть, двадцать, девяносто, два тридцать одна…» Это означало, что «Редут-6» сообщает: в квадрате 55–36 находится 20 самолетов противника, курс — 90, время — 2.31. Перед этим последнее донесение было передано в 2.30. Всего минуту боролся Купрявичюс за жизнеспособность установки!

Но Ермолин по-прежнему не находил себе места. До тех пор, пока командование авиакорпуса не выслало навстречу «юнкерсам» эскадрилью ЯКов. Истребителей поддержала зенитная артиллерия с прожектористами. К Дороге жизни фашисты не прорвались.

Наступила передышка, военком устало спросил инженера:

— Слушай, Альгис, объясни, пожалуйста, что ты там нафокусничал, — показал он на генераторный блок.

Купрявичюс обернулся:

— Умные люди наш радиоулавливатель создавали. — Пояснил: — Конструкторы такую ситуацию предвидели, потому продублировали цепь трансформатора автоматическим смещением развертки. Я знал об этом, поэтому порвал провода и перешел на автомат. Здорово придумано, верно?

— Да-а, — покачал головой Ермолин, а про себя подумал: «Опростоволосился, маху дал. Нет, пора мне за книжки браться — установку знать надо! А Купрявичюс молодец. Надо же каков! Не растерялся, а в матчасти — с закрытыми глазами разбирается. Его к награде надо представлять, а не дело фабриковать! Так и напишу в акте следственной комиссии».

Из наградного листа инженера «Редута-6» к ордену Красной Звезды:

«Установка, техническое руководство которой возглавляет тов. Купрявичюс, охраняет жизненную трассу г. Ленина — Ладожское озеро и наши базы на мысе Осиновец, в Кобоне и Морье… Внес ряд ценных рацпредложений и практически внедрил на технике. При налетах на трассу, г. Волхов и мыс Осиновец, благодаря его четкой работе по настройке аппаратуры, расчет сумел обнаружить авиацию противника на расстоянии 140–150 км, тем самым помог своевременно изготовиться активным средствам ПВО к отражению налетов. Авиация противника не смогла пройти безнаказанной…»

В цехе бывшего радиозавода бригада рабочих и четверо бойцов батальона во главе с сержантом заканчивали сборку «Редута». Осинин привел пятого солдата — Заманского. Чтобы установку поставить за Ладогу к Новому году, как пообещали Жданову, нужны были дополнительные руки…

— Здорово, Андреевич! Подмогу я тебе привел, будет на подхвате! — сиплым от простуды голосом прокричал Осинин на ухо сержанту Пилюлину, который вытачивал какую-то втулку на стареньком токарном станке. Тот обернулся, увидев инженера батальона с круглолицым бойцом, кивнул и показал чумазую пятерню: мол, еще пять минут станок будет работать, а после отключат электроэнергию. Осинин понял:

— Работай, работай, Андреевич, я подожду!

Он подал знак Заманскому следовать за ним и направился к машине с фургоном. Возле нее копошились люди, движения их были замедленны, будто на них были не ватники, а тяжелые латы, как у средневековых рыцарей. И ходили они, с трудом переставляя ноги. Осинин понял, что рабочие настраивают один из готовых блоков.

Вдруг в цехе разом все стихло: остановился станок, прекратился зудящий звук работающей аппаратуры. «Шабаш! Сегодня больше ни одного киловатта не дадут», — подытожил кто-то из сборщиков. Только пятнадцать минут в холодный мрак цеха подавалась электроэнергия, отобранная у иссякающего электрического ручейка, который питал город. Рабочие положили инструменты и потянулись гуськом к чуть тлевшей на бетонном полу кучке головешек.

— Ну-ка, Заманский, подшуруй костерок, — негромко сказал Осинин, — у такого и не обогреешься.

Заманский с готовностью подкинул два полена и раздул огонь. Сборщики расселись вокруг. Осинин обратился к старшему из них:

— Как дело движется, Павел Павлович? Орлы-то мои не подводят?

— А ты поди разбери, где твои, а где мои, — грубовато ответил тот. — Все на ладан дышим… И этот, мордастый, — кивнул в сторону Заманского, — поотощает, не узнаешь его. — Он поморщился, потом отвернулся от Осинина, как бы показывая, что продолжать разговор ему не хочется.

Осинин промолчал, окинул взглядом сидевших. Он действительно с трудом узнавал бойцов своего батальона. В стеганках и ватных штанах, в красноармейских шапках-ушанках, почерневших от копоти, они мало чем отличались от штатских. Лица у парней заострились…

Подошел сержант Пилюлин, старик стариком, как и все, обросший щетиной.

Так и работаем, в час по чайной ложке, — чертыхнулся Он. — Вы бы, товарищ воентехник, бензину литров десять выбили, тогда мы движок пустили бы.

— Добро, Андреевич, постараюсь. Какие будут еще вопросы?

— Перед вашим приходом один рабочий умер, прямо в цехе. С утра еще возился, нас подбадривал, а потом присел, и все. Работящий был… Друг Пал Палыча.

Понял Осинин, почему бригадир сегодня не в духе. Подошел к нему, мягко тронул за плечо:

— Вы меня простите, Павел Павлович, я не знал. А помощника принимайте в бригаду… Успеем ли к Новому году? Вроде бы всего ничего осталось, а?

— Как не успеть. Надо, — буркнул рабочий. Возвращался Осинин в скверном расположении духа.

А тут объявили: «Воздушная тревога!» Девушка-дружинница МПВО с повязкой на рукаве остановила его:

— Пройдите, товарищ командир, в убежище!

Как Осинин ни отпирался, ни доказывал, что ему нужно побыстрее попасть в часть, дежурная оставалась непоколебимой…

— Ладно, где ваш склеп, пошли, — махнул он рукой.

Но бомбоубежище оказалось в подвале дома, соседствующего с НИИ, на крыше которого стоял «Редут-5». Осинин обрадованно удивился: «И как только я раньше не додумался, что «дозор» совсем рядом, надо было сразу объяснить, а теперь для спора не осталось сил». И он, ни слова не говоря, свернул в калитку решетчатых ворот института. Сопровождавшая его девушка было ринулась следом, но дорогу ей преградил часовой-наблюдатель.

Осинин обернулся и сказал окончательно растерявшейся дружиннице: