Но Арктика была для нас не ареной для романтических приключений, а жизнью, делом нашего революционного времени. Мы знали, что нас ждут трудности, но, воодушевленные желанием во что бы то ни стало выполнить возложенную на нас задачу, были готовы к их преодолению.

После ухода «Седова» на станции стало как-то непривычно тихо, одиноко. Словно чего-то не хватало. Не успели мы осознать все то новое, что входило в нашу жизнь, как наступила зима. Ясные дни теперь бывали редки. Все чаще дули холодные ветры, метели. Вскоре наша бухта замкнулась в белую рамку заснеженных берегов. В море появились мелкие иглы — продолговатые кристаллы, которые образовали так называемое сало. Ртутный столбик термометра неуклонно опускался.

Мы беспокоились за «Седова», который шел в Архангельск в такое позднее время: наступал сентябрь.

О всех трудностях этого пути рассказали нам год спустя Визе и Воронин, прибывшие на Землю Франца-Иосифа с новой группой зимовщиков.

Сразу после выхода из бухты Тихой корабль встретил полосу многолетних сплоченных льдов. Уже на первой перемычке между двумя полями ледокол выскочил носом на лед. Машина беспрерывно работала то до «полного вперед», то до «полного назад». Руль перекатывали с одного борта на другой, но все было бесполезно. Промучившись пять часов, ледокол все же расколол льдину. Но уже через милю «Седова» снова зажало между двумя мощными полями. Было 10° мороза, и, пока ждали разводий, ледокол вмерз окончательно. Пришлось созвать всех на обколку льда вокруг его корпуса. По сути дела, это был сизифов труд,— едва освобождали борта, как их снова зажимало и примораживало. Работу приходилось начинать сначала.

Главная беда заключалась в том, что ледокол, оставив в бухте Тихой 1200 тонн груза, теперь сидел высоко в воде, и при форсировании льда удары приходились не на ледовый пояс, которым он защищен, а ниже, где борта не имели дополнительной стальной обшивки. Чтобы увеличить осадку, загрузили в трюм больше 40 тонн льда... Но, как оказалось, этого было мало.

В разгар первого же боя со льдами листы бортов получили сильные вмятины, заклепки ослабли, частично вылетели, и в носовом трюме образовалась значительная течь. Пытались заделать ее цементом, но он почему-то не схватил, вынуждены были продолжать путь с пробоиной. Течь увеличивалась. Позже, когда ледокол встал в док, пришлось сменить несколько листов обшивки и около 5 тысяч заклепок.

Однако на этом беды не кончились. Едва одолели несколько миль, как лед вновь стал непроходимым для «Седова», и в одной из жестоких схваток с ним отлетела одна лопасть винта. А так как пол-лопасти были потеряны еще на пути к Земле Франца-Иосифа, то корабль начало бить как в лихорадке. Капитан объявил, что судно находится в угрожающем состоянии. Экспедиция оказалась на грани бедствия. Ни один ледокол из-за позднего времени не рискнул бы идти на помощь. Его могла постигнуть та же участь, тем более что морозы начали усиливаться и рассчитывать на изменение ледовой обстановки не приходилось. Оставалась единственная возможность — спасаться самим.

Владимир Иванович решил продолжать борьбу. Иначе — зимовка во льдах. При ограниченном количестве топлива и полном отсутствии овощей и свежих продуктов это могло кончиться плачевно. Воронин повел судно теперь очень осторожно. Двигались со скоростью улитки. За вахту, то есть за четыре часа, пробивались вперед лишь на две-три длины корпуса ледокола. Естественно, настроение у всех было угнетенное. Зимовка казалась неизбежной.

Наконец 3 сентября льды поредели, появились разводья, а на другой день «Седов», получивший еще две пробоины, обледенелый, с большим креном, помятый и израненный, вышел на чистую воду. Все облегченно вздохнули и начали поздравлять капитана с победой.

— Возвращаемся с разбитым судном, а вы говорите о какой-то победе...

Капитану не давали покоя пробоины в носовом отсеке и потеря лопастей.

Но и товарищи радовались преждевременно. В ночь на 6 сентября море снова «слегка тряхнуло» седовцев. Налетел жестокий снежный шторм. Течь в трюме увеличилась, вода начала поступать даже в угольную яму. Авральный бой колокола ночью поднял всех спящих на откачку воды. Члены экспедиции и корреспонденты в непроглядную ночь, среди бушующего моря и снежной вьюги должны были в помощь механическим насосам-донкам выкачивать воду ручными насосами. Корабль шел, все время зарываясь в волны. Работавших на палубе с ног до головы окатывало ледяной водой.

Целые сутки боролись седовцы за жизнь корабля, сами рискуя ежесекундно быть смытыми за борт. Под утро 7 сентября шторм утих. Настроение на судне стало лучше, и члены экипажа послали нам радиограмму в стихах. Это не были стихотворные шедевры, но нас они очень порадовали. Мы «настрочили» ответ, тоже в стихах.

От судового радиста Евгения Николаевича Гиршевича мы узнали, что на 78° 40' северной широты и 58° восточной долготы седовцы увидели караван иностранных судов. Они дрейфовали вместе со льдами на север. Появление «Седова» суда встретили молчанием. Очевидно, увидев русский корабль, иностранцы потеряли представление о правилах вежливости, которые всегда существовали в морском международном кодексе.

Воронин, незначительно изменив курс, провел ледокол в непосредственной близости от борта большого иностранного корабля. На палубах седовцы увидели доски, бревна и прочий строительный и хозяйственный груз. Короче — все то, что везли и мы на Землю Франца-Иосифа.

— Неужели норвежская экспедиция? — спросили мы Кренкеля, передавшего нам эти новости.

— Этого не сообщили, — ответил он.

— Почему они не попросили Отто Юльевича помочь им выбраться изо льдов? — недоумевал повар.

— Очевидно, надеются придрейфовать к нам весной, — ответил наш геофизик, отыскивая на карте местоположение норвежцев. — Они совсем недалеко от нас. На собаках можно добраться за три-четыре дня.

— Поживем — увидим, — заключил начальник.

12 сентября «Седов», встреченный многочисленной толпой, ошвартовался в Архангельске, у Красной пристани.

...А мы тем временем все больше и больше привыкали к полярным условиям жизни. Установили твердый режим дня: сон не более восьми часов в сутки, подъем в 7 часов утра.

Питание старались организовать по рационам, экспедиции Нансена на «Фраме», а именно: утром и вечером ветчина, сыр, масло, кофе или чай, В обед на первое — горячий суп, на второе — мясо с картофелем или рисом, на третье — кисель. Свежий хлеб мы не могли печь часто, зато в праздничные дни Знахарев баловал нас пирогами, на которые был большой мастер.

Еще во время подготовки экспедиции специально для зимовщиков была заказана меховая одежда. Ненцы с Печоры прислали малицы, совики, пимы, липты и замечательные нансеновские шапки. Между прочим название этого головного убора претерпело изменение: теперь это просто — шапка-ушанка. Прекрасная одежда из оленьего меха очень выручила нас, — ведь бо́льшую часть дня мы проводили вне помещения.

Работа на станции складывалась из наблюдений по метеорологии, аэрологии, гидрологии и геологии. Мы передавали результаты наблюдений по радио, которое стало неоценимым помощником науки.

Помимо регулярных метеорологических наблюдений три раза в сутки и отправки метеосводок, мы были заняты и всевозможными другими работами. До наступления полярной ночи нам предстояло доделать дом, утеплить его снаружи толем, убрать с берега хаотически наваленные при разгрузке ледокола сотни ящиков, мешков, бочек, тюков, досок, бревен. Все это надо было побыстрее распределить, убрать, накрыть.

Одновременно делали рекогносцировки в поисках партии Амундсена и остатков экспедиции Нобиле: ведь группа из шести человек во главе с Алессандрини так и не была найдена.

Мы занята были также охотой, заготовлением корма для собак. Впрочем, часто медведи сами приходили, к дому. В ту пору их было так много, что без оружия нельзя было выйти из помещения. Надо сказать, что охота была для нас большим удовольствием и одним из очень немногих развлечений.