Но Мильда уже взяла узел, а сердиться ей и в голову не приходило. Глядя ясными глазами, подошла и протянула кузнецу руку. В этом сердечном пожатии была и доля гордости.

— Нет, зачем же я стану сердиться. По правде говоря, я, еще идучи сюда, знала, что ты не захочешь иначе, и Марч так же думал. Что, мы не знаем тебя?! Ну, принимайтесь за работу, чтоб старый Марцис на небе слышал, как в кузнице снова звенит, до последней минуты он все жаловался, что тишина донимает его пуще хвори.

Потом она повернулась к Инте и несколько раз неуверенно пожала руку и ей. Но Инта не таила против нее никакого зла, даже проводила гостью с пригорка, Мартынь заметил, что они о чем-то дружески перешептываются. Потом она торопливо прибежала назад, точно несла неслыханную и приятную новость.

— Да… сказала, что поженились!

Ну, понятно, еще той осенью было видно, куда дело клонится. Мартынь поглядел с легким удивлением: ну и что? Инте-то чего радоваться? Заметив его вопрошающий взгляд, Инта смутилась и быстро отвернулась к котлу с похлебкой. Решив, что чем-то обидел ее, кузнец свернул разговор на другое:

— А что, правильно я им сказал?

— Правильно, лучше не надо. Ты ведь всегда знаешь, как надобно сказать.

Когда после ужина Мартынь расстелил на сеновале свою полевицу и спустился вниз, Инта уже стояла подле лестницы; великий труженик Пострел уснул на ее руках. Она заявила:

— Ну, так мы спать полезем.

— Вы? Нет, тут мы с Мегисом спать будем, а вы в клети, там кровать есть и Пострелу теплее.

— Да ведь кровать-то твоя, ты же хозяин.

— А ты хозяйка.

Инта никак не хотела уступить, расстроилась до того, что чуть не заплакала. Под конец Мартынь разозлился, силой втолкнул ее в клеть и захлопнул дверь. На сеновале они с Мегисом еще долго говорили о завтрашнем дне и своих замыслах.

Когда утром Инта вышла из клети доить корову, снизу уже доносились звонкие удары, крыша кузницы дымилась, а на взгорок подымался Грантсгал с тяжелым мешком на спине. Вскоре после него подъехал Гач, привез лемех да еще топор, у которого надо было приварить углы. Тенис приехал верхом, ведя еще одного коня, чтобы подковать обоих, двое-трое пришли пешком, еще кто-то заявился в телеге. Время вынужденного безделья и голодная пора миновали, началась настоящая трудовая жизнь. Пострел с достойной его имени быстротой выскочил из клети, сразу же там послышался смех и началась страшная кутерьма, — он совал нос и пальцы всюду, куда только мог забраться в этом невиданном мире. Спеша через двор по своим делам, Инта остановилась, послушала и улыбнулась так, что ее цыганское лицо просветлело. Ну вот и опять все ладно…

После обеда в кузнице было тихо, кузнецы ушли на работу в лес. Стоя на коленях, они валили сосны. Инта пришла посмотреть, как повалится первый ствол, а заодно приструнить Пострела, который и здесь старался помочь. Нелегко было Метису тянуть свой конец пилы, потому что вместе с нею приходилось тянуть и парнишку, ухватившегося за нее; тот отступился, лишь вовсе выбившись из сил и убедившись, что худо-бедно, но и без его помощи все-таки справляются.

Свалить и разделать стволы — пустяковое дело, за шесть неполных дней они управились с этим. Куда труднее доставить бревна на опушку, к краю взгорья, а оттуда по откосу можно будет просто скатить. Напилили здоровых чурбаков и на них навалили тяжелое бревно. Если толкать его, то оно должно покатиться — глядишь, и усилий особых не понадобится. Но место было бугристое, катки упирались, зарывались в землю — даже Инта пришла на помощь, и все равно за полдня они доставили на опушку только два бревна, да и то не самых толстых. Сколько же недель понадобится, пока все на взгорье вытянут! День выдался пасмурный и ветреный, и все же после первого бревна не осталось сухой нитки. Мегис согнулся, чтобы взмокшая от пота рубаха отстала от спины, почесал за ухом и задумчиво взглянул на Мартыня, потом хотел что-то сказать, но не осмелился: очень уж свирепо глядел скорчившийся кузнец на выкаченное бревно, точно оно нарочно их так вымотало.

Еще больше он рассвирепел, когда принялись возиться со вторым. Подошли Марч с Грантсгалом — и откуда только у них нужда в кузнецах приспела? Грантсгал даже руками развел.

— Сынки, да что же вы это делаете! Ну, чисто малые ребята! Лошадиная работа человеку не по силам. Скорей ноги протянете, чем весь сруб из лесу вытащите. Ну чего ты, кузнец, заупрямился, себя только изводишь? Собери толоку, и в один день все эти чурки будут у тебя на взгорье.

В руках у Мартыня была слега. Будь перед ним кто другой, бог весть, каково бы ему пришлось. Но у Грантсгала серебряные волосы, кроме того, он был лучшим другом старого Марциса… Кузнец только свирепо глянул, смахнул рукавом пот со лба и прикрикнул на Мегиса:

— Ну, чего раскорячился, берись за дело! Сказки будешь осенью слушать, когда бабы за прялки сядут!

И вновь налег на бревно.

Марч с Грантсгалом ушли, оглядываясь и тихо переговариваясь. Когда были уже за взгорьем, голоса послышались громче, внизу они почти что кричали друг на друга и размахивали руками — так и исчезли за ольшаником.

Когда Мартынь в сумерках, еле волоча ноги, спустился вниз, Мегис отпрянул от Инты — опять они о чем-то шептались. Мартынь стиснул зубы и сделал вид, будто не заметил: если уж секреты от него завелись — пускай их. Но после ужина Инта задержала его, повернулась спиной, расстегнула кофту, сняла с шеи подвешенный на шнурке, завязанный в тряпицу узелок и протянула Мартыню. Тот отступил на шаг.

— Что это у тебя? Что опять чудишь?

У Инты задрожал подбородок, и рука слегка дрогнула, она не смела поднять глаз.

— Пятьдесят талеров. Это мне перед смертью отец Вайвар подарил. Он Пострелу завещал, да ведь если тебе — это все равно, что и Пострелу. Ежели ты надорвешься и занеможешь, кто же тогда станет о нем заботиться? Бери, потом у нас деньги будут, это уж я знаю. А тебе теперь надо.

Мартынь уже приоткрыл рот, чтобы накричать на нее, как не раз кричал сегодня на Мегиса, — вот навязались со своей жалостью, толочане, помощнички! Но вид у нее был такой испуганный, точно умоляла, а не предлагала. И потом ведь она вместе с ним была на войне, а потом она же мать Пострела, а потом… Он сдержался, только оттолкнул протянутую руку.

— Оставь у себя, самой еще пригодятся. Деньги у меня есть, да и каждый день с Мегисом зарабатываем.

На дворе бушевала настоящая весенняя непогода, на сеновале было прямо-таки жутко. Завывало под каждой застрехой, сердито хлопал оторванный от крыши пласт соломы, временами над головой хлестал поток дождя; лес ревел, как море в бурю. Бедную Пеструху с телкой, верно, мочило нещадно, да разве сейчас время думать о починке хлева. Мегис вертелся на своем месте, крякнул раз-другой и снова заворочался. Наконец, не выдержал:

— Слушай, Мартынь, так дальше не пойдет. Грантсгал прав, этак мы скорее сами ноги протянем, чем эти чертовы бревна на взгорье вытянем. Человек — не лошадь, ему с ней не тягаться. Ты еще спину разгибаешь? Я — нет. Руки в плечах чуешь? Я не чую. А это только после первых двух бревен. Что ж будет завтра, послезавтра, через два дня? Я на каторге побывал, да только это почище каторги, это самоубийство. О себе я и не думаю, мне все одно — сегодня подохнуть либо завтра, кому я нужен? А ты нужен — Инте, Пострелу, всем этим дурням. Ну, ладно, на толоку ты не согласен, и я тоже. Милостыни от них не хочешь, и я не хочу. Да ведь у нас есть деньги, своими руками заработанные деньги. Разве мы не можем нанять коня? Мы ж работаем для них до полудня и получаем за это и деньгами, и припасами. Что, ты не можешь сказать: «Ладно, я сделаю тебе эту работу, а ты дашь мне за это на полдня коня — бревна из лесу вывезти»… С одним этак, с другим, с третьим, глядишь, через неделю у нас все бревна будут на месте. Верно, я говорю? Ежели нет, скажи!

Многое еще вертелось у него на языке, да надо же и Мартыня послушать. Но Мартынь так ничего и не ответил. Даже не слышно его было, только буря неистовствовала по-прежнему — все так же выло в застрехах и так же гудел лес. Ждал Мегис, ждал, да так и не дождался. Поворочался еще немного, вздохнул и в конце концов заснул: каторжная работа и его умаяла.