Тем не менее Пиночет и его приспешники услышали и увидели предостаточно. И вот теперь Рид на заднем сиденье полицейского автомобиля покрывается холодным потом. Наконец водитель опять включает зажигание и машина трогается с места. Рид задышал снова. Его отвезли в другой пустынный район. В четвертый раз. Американец мог лишь мучится ожиданием, не здесь ли будет написан его некролог. Спустя два часа, по прибытии в аэропорт как раз к вылету самолета, Рид понял, что план состоял не в том, чтобы расправиться с ним, но чтобы держать его вдали от любых сторонников. Полиции не хотелось ввязываться в разгоны демонстраций, организованных в его защиту, помимо уже затухающих антипиночетовских выступлений.[264]

Рид вылетел в Москву, где провел примерно неделю, затем вернулся домой, к Ренате, которую не оставляло беспокойство с тех пор, как муж покинул воздушное пространство Восточной Германии.

Арест и депортация из Чили добавили Риду смелости и распалили его революционный жар. Он чувствовал себя необходимым, он чувствовал, что снова выполняет свою часть работы по защите отверженных и угнетенных всего мира. Рид недолго ждал вступления в драку. Четырехгодовалое правительство Даниэля Ортеги сражалось за то, чтобы удержаться у власти в Никарагуа. Социалист Ортега бился с контрас ^{27}. Контрас поддерживались Соединенными Штатами вначале легально, затем нелегально, когда президент Рональд Рейган велел своим подчиненными продолжать снабжение диверсантов оружием, даже после того как конгресс отказался от их помощи. Многие лидеры и некоторые из бойцов бандформирований являлись бывшими командирами армии никарагуанского диктатора Анастасио Сомосы. В сущности, для них это был матч-реванш июльской революции 1979 года, в результате которой Ортега лишил Сомосу власти.

Для Рида то была превосходная ситуация: лидер-социалист сражается с коррумпированной американской военной машиной. Поэтому в апреле 1984 года Рид направляется в Никарагуа, словно под копирку повторяя свой визит в Палестину. Он встретился с Ортегой и оказал ему поддержку. Затем отправился вместе с войсками патрулировать поля и пробираться сквозь джунгли в поисках контрас. Поход привел его в маленькое селение Халапа, примерно в десяти милях от границы с Гондурасом. Вечером там смастерили подмостки и настолько тесно припарковали легковушки и джипы, что свет их фар заливал сцену во время его выступления. Между песнями Рид рассказывал публике, состоящей из крестьян и солдат, что существуют и другие американцы, отличные от тех, кто поддерживает ненавистных, беспощадных контрас. Во время исполнения песни Рид приметил юношу лет четырнадцати, стоящего среди толпы, вооруженного пистолетом и автоматической винтовкой. Допев куплет, Рид спросил юношу, не согласится ли он на время обменяться с певцом — винтовка на гитару. Юноша согласился, забрался на сцену и, ударив по струнам, запел о победе над группировками контрас, и эта песня также призывала к миру. «Я никогда не забуду этот вечер и других никарагуанцев, которых я встретил за последние две недели», — сказал Рид.[265]

Это была тревожная поездка, с периодическими боевыми столкновениями, большинство из которых, однако, происходили на некотором удалении от тех мест, где находился Рид, и ему не довелось поучаствовать в основных операциях.

И все же отвага Рида не подвергается сомнению. Дин рисковал жизнью и в Никарагуа, и в Чили. Он мог быть захвачен в плен, избит, изувечен или убит. Он выбрал выступление на стороне тех, кого считал аутсайдерами, угнетенными, и надеялся, что его слава и популярность, особенно в Чили, помогут приблизить перемены. Но было еще одно обстоятельство. Беседы, которые Рид в течение многих лет вел со своей первой женой, убедили ее в том, что он так и не смог пережить гибель Альенде, Хара и других товарищей от рук солдат Пиночета. Он испытывал вину оставшегося в живых и задавался вопросом, отчего он выжил, а они мертвы. «Дина влекло к смерти, — сказала Патрисия. — Он желал погибнуть, полагая, что постоянно находится на войне. В нем было это стремление к смерти, но он никогда не думал о том, что они избавятся от него на самом деле».[266]

Глава 19. В моем родном городе меня никто не знает

В доме у озера раздался телефонный звонок.

— Дин, это твой давнишний приятель из Колорадо, — прозвучало с другого конца провода через небольшую паузу.

— Да?

— Джонни Роуз.

— Кто? Где мы познакомились? — спросил Рид, не припоминая звонившего.

— Черт возьми, Дин, мы познакомились в Эстес-Парке. Мы жили в Канога-Парке и…

— Ах да, Джонни. Песни в стиле кантри.

Бывшие соседи по комнате, которые более двадцати лет не общались и ничего не знали друг о друге, принялись сокрушать барьеры, возведенные между ними временем и расстояниями. Они проболтали двадцать минут, вспоминая давние проделки и рассказывая друг другу о том, что происходило в их жизнях, вплоть до настоящего времени. Рид упомянул, что надеется вернуться в Денвер в следующем, 1985 году и показать документальный фильм о своей жизни, над завершением которого трудился Уилл Робертс. Роуз поведал, что теперь проживает под своей настоящей фамилией Розенберг, что счастливо женат, что его дети уже почти взрослые, и пригласил Дина к себе в гости, когда тот приедет в Денвер. Рид ответил, что придет с удовольствием.

Телефонный разговор, воссоединивший двух колорадских парней, когда-то приехавших в Калифорнию в надежде добиться успеха на музыкальном поприще, произошел благодаря счастливому случаю и огромной работе, проделанной Розенбергом. Шел 1984 год, Розенберг находился в своем доме, в Ловленде, штат Колорадо, когда позвонил его брат и взволнованно сообщил, что в «Вечерних новостях» канала «Эн-Би-Си» показывают интервью Дина Рида. И действительно, один из зарубежных корреспондентов телеканала интервьюировал американского певца и актера в его восточногерманском доме. Розенберг позвонил на денверскую студию телеканала «Эн-Би-Си» разузнать, не поможет ли ему кто-нибудь связаться с репортером. С телестудии прислали съемочную группу, взяли у Розенберга интервью и оставили ему телефонный номер нью-йоркского офиса компании «Эн-Би-Си», сотрудники которого в свою очередь дали номер телефона женщины из Лондона, которая пообещала уточнить у кого-то информацию и перезвонить ему. Тем временем Розенберг звонил в российское и восточногерманское посольства в Вашингтоне. Русские оказались раздражены, восточные немцы — вежливы, однако ничем не смогли помочь. Примерно через неделю перезвонила женщина из Лондона и сообщила телефонный номер Рида.

В 1984-м году этот репортаж «Эн-Би-Си» о Риде в американских СМИ не был первым. Вероятнее всего, его появление подстегнула заметка европейского корреспондента «Нью-Йорк Таймс», также подхваченная «Интернэшнл Геральд Трибьюн» — американским печатным изданием, которое выходило и читалось путешественниками из Америки и экспатриантами по всей Европе. Статья Джеймса Маркхама в газете «Нью-Йорк Таймс», опубликованная в конце января, Риду не понравилась как по обычным причинам, так и по некоторым дополнительным. В статье говорилось, что Рид признан «народным героем в Москве, Праге, Восточном Берлине и Софии. В странах Варшавского Договора, хотя и не в самой Польше, несильным и вместе с тем приятным голосом он распевает песни о мире, незатейливые баллады антиамериканского содержания, пишет сценарии, режиссирует и исполняет главные роли в кинофильмах. Он — суперзвезда Восточного блока, этакий коммунистический Джонни Кэш». Рид рассуждал о том, что Берлинская стена необходима для защиты от западных шпионов, а не для того, чтобы удерживать людей от бегства к свободному миру, но на вопрос о тех людях, по которым стреляли и которых убивали при попытках перебраться за стену, он ответил: «Понятно, что эти действия я не могу оправдывать. Однако полиция Далласа поубивала своих людей больше, чем полиция ГДР своих». Рид также указал на отсутствие преступности в Восточной Германии: «Здесь мне не нужно выходить на улицу, чтобы протестовать. Здесь я могу прийти в Центральный комитет и обсудить проблемы, что я иногда и делаю», — допустив при этом, что люди незнаменитые, вероятно, не имеют доступа на такой высокий уровень. Он признался, что скучает по родине. «Конечно, я испытываю ностальгию, особенно на Рождество. И больше всего я скучаю по общению на моем родном языке». Маркхам отмечает в своем рассказе, что Риду периодически приходится подыскивать точное английское слово, поскольку сейчас он в основном общается по-немецки.[267]