Подъехав к нам, юноша придержал своего коня и спросил, кто мы такие и чего желаем, и мы довольно пространно рассказали ему о нашем крушении. Он, насколько можно было судить по его выражению лица, почувствовал к нам сострадание и, входя во двор, сказал:

— Подождите, сейчас я пришлю вам кое-кого, в ком вы нуждаетесь, а сделано это будет из любви к тому, кто в славе великого богатства царствует на высочайшем из всех небес.

Вскоре он выслал к нам старуху в длинной одежде, с четками на шее, такого вида, как у нас бывают святоши, и она сказала:

— Сын того, кто здесь хозяин и поддерживает жизнь нашу рисом, велел вас позвать. Идите за мной смиренно, да не покажется тем, кто вас увидит, что вы предпочитаете жить подаянием, а не трудом.

С ней вместе мы прошли во второй двор, много более роскошный, чем первый, окруженный со всех сторон двухъярусными галереями вроде тех, что бывают у нас в монастырях; были они изукрашены картинами охот, в которых участвовали женщины на конях, держащие на руке ястребов. В передней части этого двора, где находилась лестница, по которой поднимались в покои, была весьма богато изукрашенная большая каменная арка, с середины которой свешивался наподобие хоругви щит с гербом на серебряной цепи ^{205}. На нем посредине круга был изображен человек, похожий на черепаху, ногами вверх и головой вниз. На щите была надпись: «Ingualec finguau potim aguarau», что значило: «Все то, что во мне, таково».

Чудовище это, как мне объяснили, должно было означать наш мир, который китайцы изображают вверх ногами, дабы показать, что все в нем обманчиво, и разубедить тех, кто выше всего ценит мирские блага, и этот мир говорит им: «Все то, что во мне, таково», — как если бы он этим хотел сказать — всё вверх тормашками — ноги наверху, а голова внизу.

Оттуда мы поднялись по очень широкой лестнице из хорошо обработанного камня и вошли в большой дом, где находилась женщина по виду лет пятидесяти; она сидела на возвышении, а по обе стороны от нее сидели две красивые девушки и богатых одеяниях и с ожерельями из жемчуга на шее. Между ними находилось ложе, на котором покоился мужчина преклонных лет. Одна из девушек обмахивала его веером, юноша, который велел нас позвать, стоял подле него. Рядом с возвышением сидели девять девушек, одетых в красный и белый штоф, и вышивали на пяльцах.

Как только мы подошли к возвышению, где лежал старик, мы опустились на колени и приготовились просить подаяния. Перед тем как начать говорить, мы пустили слезу, и едва успели произнести два или три слова, наиболее подходящие к данному случаю и нашему положению, как старуха прервала нас движением руки:

— Хватит, хватит, мне больно видеть, как вы плачете, и я уже догадываюсь, что вы попросите милостыни.

После этого с нами заговорил лежавший на ложе старик и спросил, нет ли среди нас человека, способного излечивать лихорадку. На что опахивавшая его девушка, которая оказалась его дочерью, улыбнувшись матери, сказала отцу:

— Поистине, государь мой, более срочное дело велеть излечить этих людей от голода, который они испытывают, нежели расспрашивать их о том, сведущи ли они во врачевании, коему, весьма возможно, их никогда не обучали. А посему не лучше ли удовлетворить их самые насущные нужды и лишь потом говорить о менее важном?

Слова эти вызвали неудовольствие матери:

— Вот сорока! И всегда-то готова вмешаться в разговор, когда ее не просят! Уж я как-нибудь заставлю тебя бросить эту привычку!

Девушка возразила с улыбкой:

— Пусть ваша милость заставит их лучше забыть о голоде. Ибо свои дурные привычки я бросаю всякий, раз, как это бывает вам угодно.

Но старик, как человек, которому наскучила его болезнь, не хотел уняться и стал расспрашивать нас, кто мы такие, из какой страны, куда держим путь и тому подобное. Мы отвечали ему так, как это нам было нужно, объяснили ему, как и где потерпели крушение, сколько народу при этом утонуло и что мы бредем теперь, словно потерянные, не в состоянии ни в чем разобраться.

На это он, подумав немного, сказал своему сыну:

— Каково твое мнение о том, что ты услышал сейчас из уст этих чужестранцев? Прошу тебя, запечатли это в своей памяти, чтобы ты мог познать и оценить милость божью и возблагодарить его за отца, которого он тебе дал и который, чтобы избавить тебя от подобных бед и многих других, коими изобилует мир, своею жизнью и знанием приобрел для тебя три самых драгоценных сокровища, которые имеются в этом крае, из коих наименее дорогое стоит более ста тысяч таэлей. Но ты из тех, кто предпочтет всему этому подстрелить зайца!

На это молодой человек ничего не ответил, а только улыбнулся сестрам.

Между тем хозяин приказал принести еду и велел нам есть в своем присутствии, что мы и сделали с величайшей готовностью, а он, как человек больной и потерявший вкус к пище, выражал своим видом, как радостно ему видеть у нас такую охоту к еде. Но наибольшее удовольствие от этого зрелища получили обе сестры, ибо все время, пока мы ели, они обменивались шутками и остротами с братом, видя, что мы едим руками. Дело в том, что во всей Китайской империи не существует обычая есть руками, как у нас, а с помощью двух палочек, напоминающих веретена.

После еды мы произнесли благодарственную молитву, на что старик обратил особенное внимание и, воздев руки к небу и с глазами, полными слез, сказал:

— Тебе, господи, живущему в покое своей великой мудрости, воздаю я хвалу в смирении сердца моего за то, что позволяешь, чтобы чужеземцы, рожденные на краю света и незнакомые с твоим учением, по мере своих слабых сил воздавали тебе благодарность и хвалу, которые ты, по великой милости своей, воспримешь как богатое музыкальное приношение, сладостно звучащее в твоих ушах.

После этого он велел выдать нам три штуки льняной ткани и четыре таэля серебром и пригласил провести эту ночь под его кровом, ибо было уже слишком поздно, чтобы пускаться в путь. Все это мы приняли с благодарностью, выразив ее на китайский лад, что доставило ему видимое удовлетворение и чему были очень рады его жена и дочери.

Глава LXXXIV

На следующий день, когда наступило утро, мы распрощались с нашим хозяином и тронулись в путь. Мы дошли до селения Финжинилау ^{206}, в четырех легуа от его имения, и остановились там на три дня. Затем, переходя из селения в селение и из деревни в деревню, мы продолжали наши странствия, стараясь неизменно обходить города и крупные поселки из боязни попасть за бродяжничество в руки полиции. Так шли мы два месяца, и никто не останавливал нас. За это время мы, без сомнения, могли бы дойти и до Нанкина, будь у нас проводник. Но дороги мы не знали и часто уклонялись в сторону, тратили понапрасну силы и подвергали себя всяческим опасностям.

Наконец мы прибыли в небольшое селение под названием Наутир, где в то время происходили пышные и дорогие похороны по местному обряду для упокоения души одной весьма богатой женщины, которая, лишив всех своих родичей наследства, завещала его пагоде ^{207}того селения, где ее должны были похоронить. Так как мы были бедняками, нас пригласили принять участие в поминальной трапезе на ее могиле, как это принято в здешних краях. После того как мы пробыли там три дня — все время, пока длились похороны, нам дали на дорогу шесть таэлей и наказали; чтобы, обращаясь к богу, мы всякий раз молились за упокой души усопшей.

Из этого селения мы перешли в другое, под названием, Гинапалир, и, продолжая блуждать из края в край еще без малого два месяца, прибыли наконец в поселок под названием Тайпор, где, за грехи наши, предстояло нам встретиться с шумбином ^{208}, судебным инспектором, который каждые три года объезжает судебные округи страны и инспектирует судей и судебных исполнителей. Последний, видя, как мы собираем подаяние, позвал нас из окна, из которого смотрел на улицу, и в присутствии всех писцов и множества другого люда, собравшегося по этому поводу, стал допрашивать нас, кто мы такие, из какой страны и как мы оказались в подобном положении.