И с новым пылом они благоговейно дали обет перед статуей пресвятой девы и поклялись, что бесстрашно доведут до конца затеянное предприятие. При всеобщем воодушевлении были поставлены паруса, и мы вошли в реку, куда нас направил Симилау, держа направление на восток. От всего сердца и заливаясь слезами мы призывали покровительство и помощь того, кто сидит одесную предвечного отца, чтобы он охранил нас могучею своею рукою.

Глава LXXIII

Продолжая наш путь то на веслах, то под парусами и держась то одного, то другого румба в зависимости от извилин реки, мы на следующий день подошли к очень высоким горам, называвшимся Ботинафау, с которых устремлялось множество рек. Здесь изобиловали тигры, носороги, львы, рыси, ягуары, зебры и прочие разные звери, которые, движимые своей могучей и свирепой природой, набрасываются на других, более слабых животных — оленей, кабанов, обезьян, шакалов, мартышек, лисиц и волков — и ведут с ними жестокую войну. Все это мы с большим удовольствием наблюдали в течение долгого времени, причем как бы громко мы ни свистели и ни кричали на них, они нас особенно не пугались, потому что на них никогда не охотились.

На путешествие по этим землям, простирающимся на сорок пять или пятьдесят легуа вдоль реки, мы потратили шесть дней, после чего вошли в горную местность, не менее дикую, чем пройденная нами, и называвшуюся Ганжитаноу. Отсюда и далее вся страна покрыта горами, сурова и почти недоступна для человека, так как леса в ней столь густы, что даже лучи солнца не способны проникнуть до почвы и сообщить ей свое тепло. Про эту землю Симилау говорил, что на девяносто легуа в окружности она не заселена из-за отсутствия почв, пригодных для земледелия, и что лишь у подножия гор здесь обитают очень высокие люди, называемые жигаухо; живут они как дикари и питаются плодами охоты в лесу и небольшим количеством риса, который им доставляют из различных частей Китая купцы, меняющие его на меха. Причем на основании пошлин, выплаченных на таможнях Покасера и Лантау, утверждали, что количество шкур составляло ежегодно двадцать тысяч кате, а в каждом кате, или тюке, заключено было шестьдесят штук. Отсюда следует, если только Симилау говорил правду, что этих шкур поступало ежегодно миллион двести тысяч штук. В зимнее время местное население этими шкурами подбивало одежду, покрывало стены домов и делало из них одеяла. Из-за больших морозов пользовались ими все.

Антонио де Фариа, пораженный этим и многими другими рассказами Симилау, особенно же сведениями о жигаухо и их необычном росте, стал умолять корсара, чтобы он приложил все возможные старания и показал бы ему хоть одного из них, ибо, как утверждал Фариа, это доставит ему больше удовольствия, чем все сокровища Китая. На что Симилау ответил:

— Я прекрасно понимаю, сеньор, насколько важно для меня, чтобы ты верил моим словам, и как хорошо было бы заткнуть глотки всем маловерам, которые подталкивают друг друга локтями, едва я раскрываю рот. Но для того, чтобы, удостоверившись в правильности одного, они прониклись ко мне доверием, необходимо, чтобы ты, когда будешь говорить с жигаухо (а это произойдет еще до захода солнца), не сходил на берег, как ты прежде делал, иначе с тобою может приключиться несчастье, какие бывали со многими купцами, сошедшими в заросли пострелять птиц. Говорю тебе, что добра ждать от этих жигаухо не приходится, ибо не впитали они его с молоком матери и по своей силе и зверской природе привыкли питаться кровью и мясом, как лесные звери.

Итак, мы продолжали идти то на веслах, то под парусами вдоль этой земли, дивясь толщине деревьев, суровости скал и густоте леса, а также бесконечному количеству обезьян, мартышек, шакалов, волков, оленей, кабанов и прочих лесных тварей, которые гонялись за своими жертвами, нападали друг на друга, сплетались в клубок и поднимали при этом такой визг, что иной раз из-за них нельзя было расслышать человеческого голоса. Все эти зрелища нас развлекали в немалой степени. Но вот за одним из мысов мы увидели безбородого юнца, гнавшего перед собой шесть или семь коров, которых, видимо, он пас. Симилау помахал ему платком, и парень остановился, покуда мы не подошли возможно ближе к тому месту, где он стоял. Симилау показал ему кусок зеленой тафты (которая, как говорят, им особенно нравится) и знаками спросил, не хочет ли он ее купить. На что тот, подойдя близко к нам, ответил на очень неблагозвучном языке: «guiteu parao fau fau» ^{191}, но что он хотел этим сказать, так никто и не понял, ибо ни один из тех, кто находился на наших судах, не понимал этого языка и не говорил на нем. И лишь знаками стал Симилау договариваться о цене товаров, которые показывал пастуху.

Антонио де Фариа приказал дать ему примерно три или четыре локтя тафты, которую ему показали, и шесть фарфоровых чашек. Все это парень принял с шумной радостью и произнес: «pur pasam pochu pilasa hunanque doreu», — смысл каковых слов также никто понять не мог. Парень остался очень доволен тем, что ему дали, показал рукой в ту сторону, откуда шел, и, бросив коров, бегом устремился в лес.

Одет он был в тигровую шкуру мехом наружу, руки у него были обнажены, он был бос и головы ничем не прикрывал. В руках он держал грубую палку. Он был хорошо сложен, волосы имел рыжие и курчавые, и доходили они ему почти до плеч, рост его составлял, по мнению некоторых, больше десяти пядей.

Через четверть часа с небольшим он вернулся, неся на себе живого оленя. Сопровождало его тринадцать человек, восемь мужчин и пять женщин, которые держали трех коров на привязи. Все они приплясывали под звуки атабаке, в которые время от времени ударяли по пять раз, а потом, ударив еще пять раз в ладоши, восклицали громко и нестройно: «Cur cur hinau falem». Антонио де Фариа велел показать им пять или шесть штук материи и много разных фарфоровых изделий, чтобы они подумали, что мы на самом деле купцы, и эти товары доставили туземцам большое удовольствие.

Все эти люди, как мужчины, так и женщины, одевались совершенно одинаково, и разницы между полами в одежде никакой не было, разве только та, что женщины носили на запястьях тяжелые оловянные браслеты, волосы у них были много длиннее, чем у мужчин, и они вплетали в них цветы вроде шпажника, которые здесь называют лилиями; на шее у них висела большая связка красных раковин размером с устричные. Мужчины же держали в руках толстые дубинки, скрытые до половины теми же шкурами, в какие они были одеты; лица у всех были здоровые и грубые, губы толстые, носы с большими ноздрями, широкие и приплюснутые. Некоторые из них были действительно весьма большого роста, но уж не такого, какой им приписывали. Антонио де Фариа велел их всех перемерить, и среди них но оказалось никого ниже десяти пядей с половиной, а один старик чуть-чуть не дорос до одиннадцати; женщины, правда, у них все были ниже десяти пядей. Впрочем, доля истины в том, что нам рассказывали о них, была: народ этот совершенно дикий и темный, главным образом потому, что никакие завоеватели до сих пор его не открыли, ни наши, ни какие-либо иные.

Антонио де Фариа приказал выдать им шестьдесят фарфоровых чашек, одну штуку зеленой тафты и корзинку перца, после чего они бросились все на землю и, воздев руки и сжав кулаки, воскликнули: «Vumguahileu opomguapau lapao lapao», — каковые слова, очевидно, должны были означать выражение благодарности, если судить по движениям, которыми они сопровождались, ибо кидались на землю они три раза. Передав нам трех коров и оленя, равно как и большое количество кормовой свеклы, они снова громкими и нестройными голосами произнесли вместе несколько слов на свой лад, которые я не запомнил и которые тоже остались не поняты. После того как мы проговорили с ними жестами более трех часов, причем мы очень удивлялись их виду, а они нашему, они вернулись к себе в лес, завывая под звуки пятикратных ударов в барабан и приплясывая время от времени, видно радуясь тому, что они несут с собой.