— Недолго придется с ним возиться, если он меня не узнает, хоть мы с ним чуть ли не девяносто или сто раз встречались по торговым делам. Не думаю, чтобы он ответил впопад на то, что я у него буду спрашивать.

И, обратившись к святому отцу, спросил его:

— Остался еще у тебя товар, который ты продал мне во Френожаме?

На это отец сказал:

— Я не отвечаю на непонятные мне вопросы, а поэтому изъяснись понятней, тогда я отвечу тебе по существу. Раз я никогда не был купцом, не знаю, где находится Френожама, и никогда с тобой не говорил, каким образом мог бы я тебе продавать что бы то ни было?

— Забыл, верно, — сказал бонза, — сдается мне, память у тебя короткая.

На что отец Франциск ответил:

— Раз я не помню, так скажи, если память у тебя лучше, и не забывай, что мы перед королем.

Бонза тогда с самым надменным и гордым видом произнес:

— Сегодня исполнилось тысяча пятьсот лет, как ты мне продал сто пико шелка, на которых я потом еще изрядно нажил.

Святой отец обратил значительный и мягкий взор на короля и попросил у него разрешения ответить. Король сказал, что он этим доставит ему великое удовольствие. Святой отец, учтиво поклонившись, обернулся к бонзе и спросил его, сколько ему лет, на что тот ответил: пятьдесят два. Тогда отец Франциск продолжал:

— Так как же, если тебе не больше пятидесяти двух лет, мог ты быть купцом тысяча пятьсот лет тому назад и покупать у меня товар, когда и Япония-то всего шестьсот лет как заселена, как вы об этом все время твердите, и на месте Френожамы, надо думать, были одни лишь необитаемые земли?

— Ну что ж, я тебе отвечу, — сказал бонза, — и ты увидишь, насколько больше мы знаем о прошлом, чем ты о нынешнем. Так вот знай, если не знал этого раньше, что мир никогда не имел начала, а земнородным никогда не приходит конец. С последним вздохом умирает лишь тело, облекавшее нашу душу, которую природа переселяет потом в новые и лучшие тела, как это ясно видно, когда мы рождаемся от матерей наших то в виде мальчиков, то в виде девочек, в зависимости от того, находится ли луна в день нашего рождения в соединении с солнцем или нет. Будучи раз рожденными, мы претерпеваем ряд изменений, к которым нас вынуждает бренность природы, входящей в наш состав, но тот, у кого хорошая память, помнит то, что он делал и что происходило с ним в прошлой жизни.

Святой отец с легкостью разбил это ложное положение и трижды опроверг его столь ясными и очевидными доводами, прибегая к столь уместным и естественным сравнениям, что бонза оказался посрамлен. Не буду излагать их здесь, чтобы не впасть в многословие, и главным образом потому, что их не вмещает узкий сосуд моего разумения. Бонза, однако, продолжал упорствовать в своих ложных воззрениях, не желая потерпеть поражение и пасть в общем мнении, в котором, как он полагал, он вознесся очень высоко. Продолжая спор, дабы показать королю и прочим присутствующим, какой он ученый в вопросах своей религии, и чувствуя поддержку бонз, он спросил наконец отца Франциска, придавая первостепенное значение этому вопросу, почему тот запрещает японцам мужеложество. На этот второй вопрос святой отец ответил ему, приводя столь ясные и разительные доводы (которые тоже не входят в мою компетенцию), что король остался очень доволен, а бонза посрамлен, но тундо был настолько упрям и настолько предан скотским своим наклонностям, что никоим образом не желал поддаться доводам разума, как бы ясно они ни были ему изложены, пока все присутствующие вельможи не сказали ему:

— Если ты хочешь воевать, то отправляйся в королевство Омангуше, там теперь как раз война. Там ты сможешь легко подыскать кого-нибудь, кто тебе пробьет башку, ибо у нас сейчас, слава богу, мир и спокойствие; а если хочешь спорить, поддерживать или отрицать какое-либо мнение, то не горячись и выражайся как человек воспитанный, как это делает бонза из чужих краев, который отвечает лишь на те вопросы, на которые ты даешь ему разрешение ответить. Если ты будешь вести себя так, его величество готово тебя слушать, а иначе оно будет обедать, ибо уже поздно.

На эти слова, произнесенные одним из вельмож, бонза ответил такими несдержанными речами, что оскорбленный король велел его поднять с места и выбросить за дверь, поклявшись, что, если бы он только не был бонзой, он велел бы отрубить ему голову.

Глава CCXII

Грубость, с которой государь обошелся с Фукарандоно, вызвала бунт среди бонз, которые восстали против короля и главных сановников, ибо усмотрели в ней неуважение к своей религии. Они заперли все храмы в городе и отказывались совершать жертвоприношения, о которых просил их народ, и принимать от них пожертвования. Поэтому королю пришлось проявить осторожность и пойти с ними на соглашение, дабы успокоить разгоревшиеся страсти и возмущение, назревавшее среди черни, которая начинала уже терять всякий стыд и совесть. Мы, португальцы, опасались бунта, подстроенного этими бесовскими бонзами, которых мы всегда побаивались, а потому перебрались на следующий же день на корабль, возможно, когда этого еще не требовала обстановка, и стали уговаривать святого отца последовать нашему примеру, ибо на берегу делать нам больше было нечего. Франциск Ксаверий, однако, попросил его от этого уволить. На корабле мы стали обсуждать, что предпринять в данном случае, и решили было, прежде чем приключится какое-нибудь несчастье, послать за ним самого капитана, что и было сделано. Дуарте да Гама отвез письмо португальцев в бедный дом, где святой отец находился в обществе восьми христиан, и изложил ему все соображения в пользу того, чтобы он немедленно перешел на судно, прежде чем покусятся на его жизнь, что, несомненно, должно было произойти, если он останется на берегу. На это он ответил:

— Брат мой, о, если бы я был настолько счастлив, что удостоен был господом моим пострадать за него, чего вы так боитесь! Но я отлично знаю, что не заслуживаю такой милости, а что до того, чтобы скорее перейти на корабль, как просят меня эти сеньоры, а ваша милость мне советует, скажу вам, что делать мне это не приличествует, ибо это будет великой обидой для этих новообращенных христиан и послужит поводом и причиной, чтобы, видя дурной пример, показанный мной, они попались в сети, расставляемые для них приспешниками дьявола. А раз ваша милость уразумела, в чем заключаются мои обязанности, не уговаривайте меня, а отправляйтесь с этими сеньорами в путь, поскольку вас принуждают к этому сроки фрахтовки, — обязательства есть и у меня, и много большие, ибо обязательства эти перед богом, который, чтобы спасти меня, умер пригвожденный к кресту.

Не достигнув успеха, капитан вернулся к себе на корабль, весьма смущенный и взволнованный убедительностью доводов святого отца и слезами, которые тот пролил, излагая их. Он передал португальцам свой разговор с Франциском Ксаверием, что, поскольку сроки фрахтов принуждают их вернуться в Кантон, откуда они вышли, он передает и корабль, и все товары в полное их распоряжение, сам же должен вернуться на берег, так как оставить святого отца без защиты он не может. Это благородное решение капитана встретило у купцов полнейшее одобрение, и они согласились ждать его все то время, которое ему потребуется. Сгорая от святого желания поступить как можно лучше, они единогласно решили отвести корабль на место прежней стоянки, чем чрезвычайно утешили и обрадовали святого отца и христиан, которые воспрянули духом, а бонзы смутились и опечалились — ибо они видели, что бедность святого отца не происходит от отсутствия необходимого, как они клеветнически утверждали, а от желания служить богу. А так как бонзы знали, что король удостоверился в этой истине и что святой отец готов опровергать все их возражения и его не останавливают препятствия, которые они ставят проповедуемой им вере, они решили между собой, что спор его с Фукарандоно надлежит продолжить. За разрешением они обратились к королю, и тот дал свое согласие, поставив им, однако, условия, шедшие вразрез с их намерениями. Первое из них было, что спор должен вестись без крика и учтиво; второе — что они должны признать доводы, которые слушателям покажутся убедительными; третье — что они обязаны подчиниться решению, которое после диспута будет признано правильным большинством голосов; четвертое — что ни они, ни кто-либо другой по их наущению не имеет права мешать тем, кто пожелает обратиться в христианство; пятое — что действительность доводов, выставляемых для подтверждения или опровержения того или иного положения, будет определяться судьями; шестое — что они обязуются признать то, что будет доказано доводами, почерпнутыми из действительности и убедительными для человеческого разума. Против этих условий они единодушно возражали, что им не к лицу подчиняться решениям третейского суда, не составленного из таких же бонз, как они. Король, однако, настоял на своем предложении, ибо оно казалось ему правильным, и им пришлось, хоть и весьма неохотно, уступить, так как иного выхода у них не было.