— Ангел божий, присланный с небес для нашего спасения, когда ты вернешься на небо, помолись за нас.

К мальчику тотчас подошел король, взял его на руки со всеми знаками почтения и с диковинной церемонией, долженствовавшей изобразить, что он недостоин прикоснуться к нему рукой, словно это и впрямь сошедший с небес и богом посланный ангел, поставил его у края могилы и совлек с нее бархатный покров. Все тем временем стали на колени, обратили глаза к небу, и воздели руки, а к мальчику подошли шесть священников и окурили его пять раз ладаном, после чего он громким голосом произнес, как бы обращаясь к мертвому:

— Тебе, грешник, греховно зачатый в низкой и постыдной плоти, приказывает ныне господь через меня, незначительнейшего муравья его кладовой, восстать для новой, угодной ему жизни, чтобы, пребывая в страхе перед могучей его десницей, при последнем дыхании своем ты был чист совестью и не уподобился суетным чадам мирским, и из гроба, в котором ты покоишься бездыханный, подняться с великой поспешностью, ибо он говорит тебе: «Я утвердил тебя высшим из высших служителей храмов моих. Иди за мной, иди за мной, иди за мной!»

В это время король снова взял мальчика на руки, а ролин, находившийся в могиле, словно пораженный этим видением, поднялся из нее и стал на колени перед мальчиком, которого держал король, и воскликнул:

— Принимаю эту новую милость из рук господних, изъясненную мне твоими устами, и обязуюсь до смерти являть собою пример смирения и быть самым низким из рабов его, дабы жабы земли не погибли от пресыщения благами мирскими.

Мальчика тем временем опустили на землю, он подошел к могиле и протянул руку ролину, как бы помогая ему окончательно из нее выбраться. В этот миг пять раз ударили в колокол, и при этом знаке народ опять простерся ниц, восклицая:

— Благословен будь господь за столь великую милость!

Все колокола в городе снова забили с таким гулом, что голоса человеческого нельзя было услышать, но гул и грохот стали особенно оглушительны и невыносимы, когда к ним присоединились бесчисленные пушки, стрелявшие как с берега, так и с реки, на которой стояло две тысячи судов.

Глава CLXIX

Новый ролин был отнесен из того храма в роскошнейшем, золотом с драгоценными камнями отделанном паланкине, который покоился на плечах восьми самых высоких сановников государства. Перед ними шествовал король, держа на плече богатый меч, и таким образом ролин был доставлен в королевский дворец, отделанный богатейшим образом для его приема, где оставался трое суток, пока заканчивались некоторые приготовления на острове Моунай. За время его пребывания принцами, вельможами и местными жителями было устроено в Мартаване для народа много дорогостоящих увеселений. Два из них посетил с большой торжественностью сам король. О них я рассказывать не буду, так как, по правде сказать, не знаю, что там было. Когда наступил день, в который ролин должен был отправиться к себе на остров Моунай (который они, как я уже говорил, считают чем-то вроде нашего Рима, то есть престолом своего дьявольского папы), вся армада серо, жанга, лауле и всяких прочих судов более двух тысяч числом, находившихся на реке, была выстроена в две кильватерных колонны на всем протяжении от города до острова, что составляет примерно одну легуа, и таким путем образовалась наипрекраснейшая улица, которую только можно себе представить, ибо все эти суда были украшены ветками с плодами, множеством роз, маргариток и прочих цветов, а также шелковыми навесами, штандартами и флагами, причем все с таким радостным увлечением соревновались, кто наряднее украсит свое судно, будто им за это будет даровано полное отпущение грехов, прощение всех грабежей, которые они совершили, без малейшего обязательства вернуть похищенное, или великодушно преданы забвению их гнусные противоестественные пороки, о которых я предпочитаю умолчать, ибо это предмет, недостойный благочестивых ушей, хоть он и прекрасно вяжется с их дьявольскими культами и с учениями омерзительных основоположников их религии, ибо в любодеяниях и плотских излишествах они проявляют такой же разврат и распутство, как и прочие неверные и еретики.

Вместе с ролином отправилось тридцать легких гребных лауле, гребцами на которых должна была быть знать. Самому ролину был отведен богатейший серо, где он восседал на серебряном возвышении с балдахином из золотой парчи. У ног его сидел король, ибо другого места он не был достоин, а вокруг них на коленях разместились тридцать мальчиков в ярко-красной одежде со своими серебряными булавами на плечах, а двенадцать других мальчиков, одетых в белый штоф, стояли за ними, держа в руках курильницы с благовониями. Кроме них, на судне было примерно двести талагрепо самых высоких санов (как наши архиепископы), в их число входило шесть или семь королевских сыновей ^{306}. Так как судно было переполнено и усадить гребцов не было возможности, его вели на буксире пятнадцать лауле, гребцами на которых были высшие священнослужители девяти религий этого королевства.

В этом порядке флотилия вышла из Мартавана за два часа до восхода и пошла по дороге, образованной двумя рядами судов, на которых зажгли всевозможные фонари, висевшие среди зеленых веток, украшавших эти ладьи. В мгновение, когда ролин отчаливал от берега, был дан залп из трех орудий, и вслед за ним со всех сторон раздались столь громкие колокольный звон, пальба из пушек, звуки варварских музыкальных инструментов, шум и крики толпы, что казалось, море и земля сливаются воедино.

Когда суда прибыли к набережной, где надо было сойти на берег, встречать ролина вышла процессия ролинов-отшельников, которых они называют менигрепо (нечто вроде наших капуцинов) и к которым все эти язычники питают огромное почтение за их строгий образ жизни, ибо устав их предписывает большее воздержание, чем всем прочим духовным лицам. Отшельники, которых должно было быть от шести до семи тысяч, шли босые и покрытые черной рогожей, чтобы показать свое презрение к мирским благам; на головах у них были укреплены человеческие черепа и кости, а на шее висели толстые веревки из кокосовых волокон, лоб их был измазан грязью, и на нем была надпись: «Грязь, грязь, не взирай, не взирай на свое ничтожество, но воззрись на награду, которую господь определяет тем, кто унижает себя во имя его». Когда ролин приблизился к ним и ласково их приветствовал, они бросились перед ним ниц, потом, пролежав так некоторое время, один из них, по-видимому, старший, взглянув на ролина, произнес:

— Да будет угодно тому, из рук которого ты принял главенство над всеми людьми, сообщить тебе ту праведность и святость, которые сделают дела твои столь же приятными ему, как невинность младенцев, чей плач смолкает, когда мать дает им грудь.

На что все прочие громко и нестройно ответили:

— Да позволит свершиться этому всевышний о могучей деснице.

С набережной процессия двинулась к месту погребения усопшего ролина. Для большей торжественности ее возглавлял король с несколькими из самых именитых вельмож, которых он для этого пригласил. Когда дошли до гробницы, новый ролин простерся перед ней ниц и, пролив множество слез, печальным и прочувственным голосом произнес, как бы беседуя с покойным:

— Да будет угодно тому, кто царит среди великолепия светил своих, воздать мне за труды, сделав меня рабом твоим, дабы в Обители Солнца, где ныне ты пребываешь, я послужил тебе веником, о который ты утрешь ноги свои, ибо таким образом я буду созерцать твое совершенство, ценность коего превосходит все богатства мира.

На что грепо отвечали хором:

— Massirao fatipau, — что означает: «Да дарует сие господь».

Взяв в руки четки, лежавшие на могиле, он надел их себе на шею как величайшую реликвию и возложил на надгробие свой дар: шесть серебряных лампад, две курильницы и шесть или семь кусков фиолетового штофа. Затем он удалился в сопровождении короля, принцев, высших сановников королевства и толпы собравшихся здесь священнослужителей и, дойдя до своих покоев, распрощался со всеми, а потом из окна бросал им на головы зерна риса, что у них значит то же, что у нас окропление святой водой, причем все опустились на колени и воздели руки к небу. По окончании этой церемонии, продолжавшейся почти три часа, ударили три раза в колокол. По этому знаку ролин скрылся в своих покоях, а люди направились к судам. Весь этот день суда покидали остров. Король расстался с ролином уже под вечер и ночевать отправился в город. На другое утро он отбыл в Пегу, в восемнадцати легуа от Мартавана, куда прибыл на следующий день через два часа после захода солнца. Возвращение его не было отмечено никакими торжествами и празднествами, ибо король хотел выказать этим свое горе по поводу смерти старого ролина, которого, как говорят, он высоко чтил.