— Большущий. Усы — целые возжи.
Шмидт нарезал мелкими кусками мясо зайца и на шомполе, под смех всей группы, стал приготовлять шашлык.
Без соли, жареное мясо было приторно, пахло рыбой. Шмидт ел и прихваливал:
— Вкусно. Попробуйте…
Моря Баренца, Белое и Карское богаты морским зверем. Наши ледоколы за время убоя его на ледяных полях оставляют десятки тысяч тонн этого мяса. Наука еще почти совсем не занималась вопросом, — можно ли консервировать и употреблять в пищу мясо морских зверей.
Шмидт приказал забрать убитого нами зайца и отправить его с ожидаемым „Сибиряковым“ в гор. Архангельск, для опытов в лаборатории.
Василий Ходов подошел ко мне и тихо сказал:
— Айда на байдарке к ледоколу. Лодка перегружена.
Маленькая резиновая байдарка была спущена на воду.
— Ребята, осторожнее обходите льды. Слышите, осторожнее, — отцовской заботливостью напутствовал нас Шмидт.
Солнце играло фиолетовым пламенем на хрустале льдин. Обходя нанесенную гряду искрошенного льда, мы зашли за купоросные пловучие горы.
На малюсенькой байдарке среди лабиринта стамух и подводных рифов мы казались лилипутами, рискнувшими проникнуть в замок великана, вход в который сторожили седые изваяния мощных глетчеров и фарфоровые скалы известняка. Ледяная запруда двигалась на байдарку.
— Вася, на весла! Нас прижимает, я буду отталкивать лед.
Медленно обходили мы места, опасные для нашей галоши.
Тюлени почетной стражей плыли за нами следом, некоторые из них подплывали так близко, что мы могли различать черноту их глаз и шевелящиеся усы.
Остров Богатый, заставленный поморскими крестами, черствой глыбой выступил впереди. Около него семейство айсбергов, застопоренных на мели, стоит в молчании. Синь. Голубизна. Странное желание появилось у нас вместе:
— Пробьем дыру в айсберге.
Пять пуль полетели в синее крыло горы.
Веером расширились трещины. В просветах солнце зажгло зеленый огонек.
Синь. Голубизна. Зеленое пламя. Над головой, курлыкая, пролетел полярный попугай — топорик. Острый, овальный клюв с красными бахромками у подбородка, как индейский топор, сверкнул в пропал за ледяной горой.
С моря в Русскую гавань, вытягивая мокрые щупальцы, медленно плыл туман.
— Вася, налегай…
Байдарка, чуть касаясь воды, понеслась к острову. Налег туман, затем снег. Перед носом шлюпки вдруг выросла огромная льдина. Только случайность спасла нашу байдарку.
Потянул свежий ветерок.
— Нас несет в море. Назад! Назад!
Целый час мы блуждали, не зная, куда держать курс. Неожиданно выступили контуры ледокола.
— Байдарка пришла. Трап дай-те!
Легко взбегаем в капитанскую каюту.
— Владимир Иванович! Прикажите гудки. Сзади шлюпка блуждает.
Штурман Хлебников рванул шнур, с шипением вырвался вой пара, а за ним свист.
— Загудел старик! — бросил на ходу Московский и подошел к нам.
— Ну, как там на берегу? Зайца убили, ну?
Воронин в не прекращающемся ни на минуту журнале отметил:
„19 ч. 30 м. пришла байдарка с тт. Мухановым и Ходовым. Насел туман. Даем гудки. Ожидаем шлюпку т. Шмидта и лодку профессора Визе, ушедшего с утра с писателем Соколовым-Микитовым на Верблюжий остров…“
Предупреждение помогло: шлюпка Шмидта и лодка Визе тоже отклонились от курса и выходили в море. Гудки помогли исправить курс. Обе группы почти одновременно пришвартовались к бортам.
Кочегар Московский закопошился у паровой лебедки.
— Заячьи усы — мои, у меня в музее прорыв, нехватает полной коллекции.
Поднятого на палубу морского зайца рассматривало все население ледокола. Собаки расположились кольцом в ожидании лакомых потрохов.
— Шлюпка проф. Визе пришла, — донесся голос вахтенного штурмана.
Писателю Соколову-Микитову во время обхода берега, заваленного плавником, посчастливилось найти среди выкинутой добычи волн грушевидный пробковый буек, оплетенный стальной сеткой, на медной крышке которого ясно выделялись вдавленные буквы:
„Baldwin Ziegler Expedition. 1091. 164…“
В кают-компании собрались все. Проф. Визе отвинтил крышку, и мы увидели длинную, тонкую медную трубку, в которой находились два полуистлевших листа, отпечатанных на пишущей машинке, на английском и норвежском языках. С большим трудом удалось прочесть следующие строки:
„… —80°—21′—Норд 56°—40′—Ост.
Лагерь Циглера. Земля Франца-Иосифа.
Полярная экспедиция Болдуина.
Двадцать третьего июня 1902 г.
Ближайшему американскому консулу. Срочно требуется доставка угля. Яхта „Америка“ в открытой воде пролива Абердар с 8/VI. Работа этого года успешна. Нами заброшен на санях в течение марта, апреля и мая на Землю кронпринца Рудольфа огромный запас продовольствия. Собрана коллекция для национального музея. Обеспечен отчет зарисовки хижины Нансена, имеются прекрасные фотографии и живые картины. Осталось 5 пони и 150 ездовых собак. Нуждаемся срочно в доставке сена, рыбы и 30 санях. Должен вернуться в начале августа, не добившись успеха, но и не побежденный. Все здоровы. Буй № 164“.
В конце записки синим карандашом стояла собственноручная подпись начальника экспедиции Болдуина, а в углу, слова „торопитесь с углем“ были подчеркнуты двумя жирными чертами.
Буй, пущенный с посещенного „Седовым“ острова Альджера, вероятно на воздушном шаре, упал в океан и морскими течениями занесен к западным берегам Новой Земли. Записка американского исследователя странствовала 28 лет. Это был один из двухсот буйков, пущенных Болдуином в разное время.
Пускание буйков и бросание бутылок в море с кораблей, терпящих крушения или бедствие, отошли в область предания. На смену этого наивного дедовского способа сообщения с людьми пришло радио.
Пароход, оборудованный радиостанцией, за несколько сот километров может вызвать себе на помощь проходящие недалеко суда. Не одну тысячу человеческих жизней спасло радио. Теперь последними покидающими корабль остаются капитан и радио-телеграфист, выбивающий на своем ключе сигнал о помощи, состоящий из трех букв SOS, SOS (. . . — — — . . .).
Море — колыбель радио. Суша, цепляющаяся за проволочный телеграф, первое время долго не признавала своего конкурента. Радио на море нашло себе жизнь. Отрезанные с уходом из порта моряки-исследователи стали иметь возможность слышать, что делается кругом, ежедневно сообщаться с родными, знакомыми, слышать их голос и даже видеть говорящего.
На ледоколе „Седов“ радистам Гершевичу, Ходову и др. оказывается всеобщее внимание.
Вот сейчас только что прибежал начальник радиостанции Евгений Гершевич. В его руках носовым платком зажат телеграфный бланк.
— Товарищ Шмидт, телеграмма с „Сибирякова“!
— Товарищи! Приход „Сибирякова“ задерживается на несколько дней из-за сплошных туманов. Завтра, под командой старшего штурмана — плотники, столяры и желающие матросы должны отправиться на остров Богатый, поставить там опознавательный знак, а под моим руководством, — заканчивая, говорил начальник экспедиции, — пойдет небольшая группа для топографической съемки ледника Шокальского.
Весь вечер проф. Шмидт не называл имен участников пешей партии на ледник и только после ужина в присутствии всех объявил:
— Завтра утром со мной отправятся: секретарь экспедиции тов. Муханов, инженер-строитель тов. Илляшевич и корреспондент „Известий“ тов. Громов; надеюсь, у присутствующих не будет возражений.
Мы от радости были вне себя.
Ночью стучали машинки корреспондентов. Борис Громов передал в Москву в газету „Известия“ телеграмму:
„…Завтра на рассвете Шмидт, Муханов, инженер Илляшевич и наш корреспондент в целях производства маршрутной съемки отправятся в большую двухдневную экскурсию с ночевками вглубь Новой Земли с восхождением на наиболее выдающиеся над окружающей местностью обрывистые вершины. По пути придется преодолеть ряд горных хребтов, переходить глетчеры и ледниковые долины. Наша цель — достигнуть водораздела вершины горного хребта и увидеть противоположный берег Новой Земли и Карское море, произвести на пути маршрутную и топографическую съемки.
С собою забираем легкую походную парусиновую палатку, односпальный мешок, малицу, спиртовку, консервы, галеты. Маршрут пройдет по местности, впервые посещаемой человеком…“