– Никак нет, с ним прибудут Фусако-сан и Ёсико-сан, и потом эта… Все вместе приедут…

Графиня на минуту задумалась.

– Дай письмо.

Камада достал из-за пазухи письмо, подал госпоже и снова вернулся на свое место. Управляющий ставил Камада в известность, что, ввиду наступления жаркой погоды, граф намеревается приехать на виллу; управляющий давал распоряжения подготовить все к его приезду. Камада добавил, что позавчера отец О-Суми приходил из деревни Кануки в гости к Камада и рассказывал, что дочка скоро приедет… Таким образом, эти вести совпадают…

Лицо графини просияло от радости. В письме ни словом не упоминалось о графине, но ясно, что, когда граф и его спутницы приедут, она должна будет вернуться в Токио. На вилле довольно тесно, и граф, конечно, не захочет ее видеть. Графиня даже не обратила внимание на двусмысленность этого визита, столь похожего на свадебное путешествие. Для нее приезд графа означал только возможность в скором времени повидаться с Митико. И если ей предстоит вернуться в Токио, так лучше сделать это хоть минутой раньше. Больная девочка тоже, наверное, так истосковалась по ней! Конечно, надежда на брата слаба, но он сумеет рассказать Сасакура все, а выдастся удачный момент – обратится с просьбой и к мужу и ускорит ее возвращение. Такое несложное поручение под силу даже ему.

Графиня быстро приняла решение.

Впервые за долгое время вечер прошел довольно оживленно. Брат и сестра вспоминали о жизни в Токио, а наутро виконт Умэдзу, с кислой миной сунув за пазуху двадцать иен, которые с великим трудом раздобыла для него графиня, с ее письмами к семейству Сасакура и к мужу и с любимым лакомством Митико – коробочкой «дэмбу»,[175] которую мать посылала девочке, чтобы немного скрасить стол больной, благополучно отбыл восвояси.

Жизнь на вилле вернулась в свою прежнюю однообразно-унылую колею.

Глава XI

1

Виконт Умэдзу принадлежал к той категории людей, которые органически не могут не лгать на каждом слове. Пустое бахвальство стало его неисцелимым недугом, ему словно не хватало чего-то, если он хоть немного не привирал, даже когда в этом не было ровно никакой нужды. В случае же необходимости он готов был на ложь самую беззастенчивую, наглую, виртуозную. Выражаясь вульгарно, соврать ему было, что раз плюнуть… В его словах о том, что он якобы пригласил какого-то богача осмотреть достопримечательности столицы, не содержалось ни малейшего намека на правду. В действительности, он загулял в компании своих беспутных приятелей, каждый из которых целился на кошелек другого. Вся ватага решила предпринять этакую экстравагантную поездку по Хаконэ. Но так как деньги у них скоро вышли, то жулики подбили виконта – пока еще зеленого новичка в их обществе – съездить к сестре и разжиться у нее деньгами.

Вот почему не успел виконт вернуться в Тоносава, как двадцать иен, с таким трудом раздобытые для него графиней, мгновенно ушли на гейш и на сакэ, а заветный ящичек с лакомством, предназначенным для больной Митико, был в один миг опустошен особой с наглым пронзительным голосом. Что же касается писем графини, то они остались в кармане пиджака виконта. Слова сестры, проводившей его до самых ворот и слезно молившей не забыть ее просьбу, испарились из памяти рассеянного виконта после первого же ри пути, по которому катила коляска рикши, увозившая его к Мисима.

Графиня, столько раз обманутая, снова стала жертвой обмана.

Первые дни после отъезда виконта промелькнули быстро. Но время шло, а писем все не было – ни от брата, ни от мужа, ни от Сасакура. Графиня не получала никаких известий – ни дурных, ни хороших. В глубине души она тайно верила, что на этот раз счастье улыбнется ей, сна грезила телеграммой, в которой стояло бы одно единственное слово: «Возвращайся!», она ждала от мужа письма, извещавшего о том, что она прощена; не находя себе места от волнения, она приготовилась к отъезду, поделилась своими надеждами с горничной и заранее привела все в порядок, чтобы можно было немедленно выехать. Но из Токио не было ни строчки.

Тревога, сомнение, страх охватили графиню. Уж не ухудшилось ли снова здоровье Митико? Не скрывают ли от нее что-либо? Или, может быть, ее злополучный брат опять не сумел выполнить ее просьбу так, как надо? Она послала мужу еще одно письмо со смиренной просьбой. Написала госпоже Сасакура, умоляя ответить. Отправила два письма брату – одно в Токио, на улицу Нэгиси, где он когда-то жил и где должна была еще сохраниться табличка с его именем на воротах, другое – заказное – в гостиницу, в Тоносава.

Ответа не было. Зловещее предчувствие охватило исстрадавшееся, измученное ожиданием, тоскующее сердце графини.

2

– Госпожа, дождь перестал. Может быть, пойдете прогуляетесь по саду?

Услышав слова своей верной служанки, графиня, в задумчивости сидевшая над недоконченным письмом, отложила кисть и спустилась в сад.

На улице ей было легче, чем в этой комнате, где она терзалась душой, не находя себе места от тревожных дум, где день за днем слышался лишь шум морских волн, где дорогой кипарисовый потолок давил ее, словно своды темницы, а фусума, выложенные изящным узором, обступали ее со всех сторон, как тюремные решетки. Здесь, в саду, прохладный ветерок освежал лицо; среди мокрой от дождя зелени, радуя глаз, алели цветы граната, стряхивая с лепестков огненные капли. Отдав горничной зонтик, графиня вместе с ней спустилась к морю по затвердевшей песчаной дорожке.

Дождь перестал, но в небе, как всегда в дождливый сезон, клубились нескончаемые громады туч, и яркая зелень местечек Мио и Куни, в погожие дни видная так отчетливо, словно до них было рукой подать, теперь была подернута серой пеленой тумана. На берегу залива, где разлетались брызги прибоя и пахло морем, торчали остовы разбитых лодок, наполовину засыпанных песком. На неспокойной, взбаламученной поверхности моря не видно было ни единого рыбачьего паруса. Вода в реке Каногава поднялась, и в устье, непрерывно вскипая, шумели мутные волны. Вот в волнах мелькнул какой-то предмет, похожий на бочонок, увлекаемый течением. Графиня машинально следила за ним глазами. С быстротой выпущенной из лука стрелы бочонок очутился у самого устья, и здесь, вертясь под ударами бьющего с моря прибоя, безудержно увлекаемый течением реки, исчез в стремительном водовороте, затем вновь выплыл и судорожно заметался из стороны в сторону, гонимый волнами. Графиня вздрогнула и отвела взгляд.

– Озябли, госпожа? Извольте минуточку подождать, сейчас я принесу вам хаори… – горничная поспешно направилась к дому. Графиня тоже повернула за ней следом, но не вошла в калитку, выходившую к черному крыльцу виллы, а, сама не зная зачем, пошла по дороге, ведущей в Нумадзу. Несколько деревенских ребятишек, соскучившись из-за бесконечных дождей, весело играли при дороге, пользуясь коротким затишьем. Покачивая и встряхивая привязанного за спиной малыша, девочка пела песенку: «Сосны, сосны в Комацубара! Хороши, хороши!.. Сосны, сосны в Сэмбоммацубара! Хороши, хороши! А ты у нас еще милей!»

Это была маленькая девочка, лет восьми, в огромных гэта, повязанная полотенцем. Она повернула к графине веселую забавную рожицу и улыбнулась, а когда графиня прошла, снова запела: «А ты у нас еще милей! А ты у нас еще милей!»

Остановившись под сосной, с ветвей которой падали крупные капли влаги, графиня оглянулась на девочку и внезапно почувствовала, как невыразимая боль и тоска охватили все ее существо. Из глаз ее невольно закапали слезы.

«Хочу к ней!» – кричало, обливаясь кровью, сердце графини.

Много, много лет назад, когда в сумрачном жилище в Кодзингути она засыпала, убаюканная руками матери, сквозь полудремоту она слышала песню, похожую на ту, что лилась сейчас из уст этой маленькой простодушной девочки. Эту же песню певала она сама, когда неопытными молодыми руками укачивала свою Митико.