Перед самым рассветом кто-то властно забарабанил в ставню и голосом хриплым и нетерпеливым приказал:

— Открывайте.

Даниил Аркадьевич свесил босые ноги с постели и принялся искать шлёпанцы. Они всегда стояли на маленьком коврике, подаренном однажды персом в день рождения, но дрожащая рука учителя шарила почти рядом со шлёпанцами, не касаясь их.

— Куда же они задевались? Ну куда? — бормотал растерянно Даниил Аркадьевич. А удары в ставень становились всё громче и настойчивее.

— Я сам открою, — вдруг решительно сказал Миша. — И не стоит волноваться, папа, ведь ничего страшного пока не произошло.

Не спрашивая разрешения, он толкнул дверь в сенцы и спросил срывающимся голосом:

— Кто здесь?

— Открывайте, — послышалось с ответ. — Не откроете — дверь взломаем.

— Зачем ломать? Но если вы, господа, приходите ночью, то нужно хотя бы представиться.

Грохот в сравню прекратился, видно, владелец увесистых кулаков размышлял над услышанным. Выдержав паузу, он спросил, не скрывая издёвки:

— Господа, говоришь? Представиться, говоришь, надо? — И добавил почти нежно: — А я вот суну тебе под дверь гранату — и всё представление. Так откроешь или нет? Именем революции!

Миша понял, что упираться бессмысленно, и отодвинул тяжёлый засов. Первую секунду он ослеп от луча карманного фонарика. Кто-то грубо отодвинул его в сторону, мимо прогрохотали чьи-то сапоги, послышался звон шпор и лязг оружия. В нос ударил запах пота, армейской кожи, пороха, махорки и конского помёта.

— Проходите, товарищ командир, здесь, кажется, никого нет.

Когда Миша возвратился из коридора в комнату, там уже горела керосиновая лампа, и при её свете он мог разглядеть двух увешанных оружием людей в гимнастёрках, в фуражках солдатского образца с красными звёздочками.

— С кем имею честь, господа?

Даниил Аркадьевич стоял возле стола, по-офицерски выпятив грудь, и чувствовалось, что первый страх прошёл и что душа старого учителя уже успела наполниться гневом и презрением к силам вторжения.

— Господ здесь нет, — спокойно, без всякого раздражения сказал один из вошедших. — А без особой нужды никто бы к вам ломиться не стал. — Он опустился на стул и закончил совсем буднично: — В городе белогвардейский мятеж.

— Так что же вам угодно? Мы с сыном к вашим белогвардейцам не имеем никакого отношения.

— Будем надеяться. — Незнакомец снял фуражку и провёл устало ладонью по волосам.

Только сейчас Миша смог разглядеть его лицо: слегка скуластое, с монгольским прищуром глаз. Это был ещё не старый, но смертельно уставший человек. Мише даже показалось, что вот сейчас незнакомец положит голову на свои огромные и чёрные, как уголь, ладони и сразу же уснёт мёртвым сном. А ночной гость между тем продолжал:

— У нас есть сведения, что в этом районе скрываются участники мятежа. Уж не взыщите, придётся дом обыскать.

— У вас есть ордер на обыск? — взвился Даниил Аркадьевич.

— Ордера нет…

— Ордера ему захотелось, — вмешался вдруг спутник скуластого, и Миша сразу же узнал голос человека, барабанившего в окно.

— Может, цього ордера захотив?

Тускло блеснула сталь маузера, и тогда вновь подал голос скуластый:

— Кравченко, спрячь оружие. — Проследив, как пистолет улёгся в деревянную кобуру, он продолжал тем же ровным и усталым голосом: — Извините, товарищи… Что касается ордера, так его и в самом деле нет, а что касается права на обыск, такое право имеется. Я комиссар Тургайского края Джангильдин. Вот мой мандат.

Даниил Аркадьевич неспешно надел пенсне, развернул удостоверение и почти по слогам, словно выискивая ошибки, прочёл:

— «Предъявитель сего тов. Алибей Джангильдин назначается военным комиссаром Тургайской области. Предлагается всем лицам и учреждениям оказывать тов. Джангильдину полное содействие при исполнении им служебных обязанностей.

Член Народного комиссариата по военным делам

Юренев

Секретарь

Бойкое

Делопроизводитель

Павлов.

Москва. 14 мая 1918 года».

— Этого достаточно? — спросил Джангильдин.

— Вполне, — примирительно буркнул Даниил Аркадьевич. — И всё же, знаете ли, ночью… Вам не кажется, что вламываться ночью в чужой дом не очень этично?

— Кажется. Но мы не виноваты, что Маркевич избрал именно это время суток для своих наиболее активных действий. Да вы не беспокойтесь — мы здесь не задержимся… Кравченко!

— Слушаю, товарищ командир.

— Осмотрите помещение.

— Есть.

И пока исполнительный Кравченко с усердием на розовом молодом лице заглядывал под кровати, в чуланы и комоды, Джангильдин сидел за столом, тяжело опустив голову на стиснутые кулаки, и молчал, полузакрыв глаза. Он даже не заметил, как в комнату без стука вошёл красноармеец и застыл у порога.

— Разрешите доложить? — спросил он тихо, точно боялся вспугнуть думы командира.

— А, это ты, Макарыч… Наконец-то. Ну, что там нового? — Джангильдин стряхнул усталость, полез в карман за кисетом. — Да ты садись, вижу, что еле на ногах держишься.

Вновь прибывший грузно уселся на стул, так что половицы скрипнули, и, разгладив чёрные с проседью усы, принялся неторопливо докладывать:

— Из основных опорных пунктов белые выбиты. Центр в наших руках. Работа почты, телеграфа, телефонной станции возобновилась. Остатки банды Маркевича отступили в степь, если этот драпмарш можно назвать отступлением. Прочёсывание города заканчиваем. Взаимодействие с местными частями и рабочими дружинами имеем полное. Одним словом, Советская власть в Астрахани восстановлена.

— Хорошо. Кравченко, разыщи Шпрайцера и скажи ему, пусть размещает людей на отдых. Занимайте любые обывательские дома. До завтра. А завтра займём под казармы те, которые выделит нам Совет. Штаб будет пока здесь. Я надеюсь, что хозяин на нас не обидится.

— Конечно, — поспешно отозвался Даниил Аркадьевич.

— Особые происшествия?

— Не обошлось и без особых, — отозвался Макарыч. — Неожиданно встретили сопротивление там, где его, казалось бы, и не могло быть.

— Точнее.

— Я, товарищ командир, в этих азиатских штуках не слишком сведущ, но наши ребята, которые из тутошних, называют опорный пункт, что возле базара, караван-сараем…

Джангильдин в удивлении приподнял левую бровь.

— Ну, ну, Макарыч…

— Вышли, значит, мы к базару. Прочесали слегка, на всякий случай, рундуки и лавки — тишина полнейшая. Сидят, видно, купчишки на своих товарах и трясутся. А тут, уже на самой окраине, из-за глиняного сырцового забора как хлестнёт пулемёт. Наши, понятно, залегли — голову не поднимешь, а он всё лупит и лупит. Судя по всему, заранее пристрелялись, черти. Потом, чуток попозже, и из винтовок стали постреливать. Что, думаю, за напасть? Тут, на счастье, наш военрук рядом оказался, Волков. Пока я соображал, что предпринять, он уже успел выслать отряд бомбистов в тыл… Повалялись мы таким манером минут пятнадцать на брусчатке, а потом слышим за стеной: ух, ух, — наши, значит, гранатами ударили. Смолкло всё. Поднялись мы в атаку и заняли этот чёртов караван-сарай почти без выстрела.

— И кто же там оказался?

— Да разный народишко, товарищ Джангильдин, всё больше люди восточные, по-русски разумеют плохо. Одно твердят: негоцианты мы, дескать, и к политике никакого отношения не имеем.

— А стрелял кто?

— Того, кто стрелял, уже нет. Убило его в перестрелке.

— Русский?

— В том-то и дело, что нет. Такой — в халате, с этим самым на голове, вроде бы с полотенцем.

— В чалме?

— Во-во, и ребята говорят, что в чалме.

— А пулемёт?

— Пулемёт «шош», иностранной марки.

Джангильдин резко поднялся, разогнал складки на гимнастёрке и, подойдя вплотную к собеседнику, спросил:

— Ты понимаешь, Макарыч, чем это пахнет?

— Понимаю, — согласно кивнул головой Макарыч, — но не все. Думаю, что понял бы больше, если бы что-то смог уразуметь из этих каракуль. Вот, нашли в поясе убитого.