Василий Афанасьевич безнадежно махнул рукой и лениво позвал:

— Халим, давай, а то у нас кондер стынет…

— Я свой съел, — скрипнул простуженным голосом Халим.

— С нами, за урожай! — хитро сощурил глаза Дед.

— Посеять еще надо, — прохрипел Викулов.

— А-а! — нетерпеливо поднял свою кружку бригадир. — Пустое дело. Поехали…

Выпили и молча принялись за кондер. Только Оля задержала свою кружку, и лицо ее вдруг словно окаменело. Отвернулась, ладонью свободной руки вытерла глаза и прошептала:

— За Ивана Матвеевича, мужа мово… — И губы ее мелко задрожали.

— А ты чего же, секретарь? — повернулся Дед в нашу сторону. — Или комсомольцам не положено?

— Да нет, Николай Иванович, мы вот тут с ребятами уже за чай принялись. Да и что ж разорять вас.

— По доброму-то времени, — погрустнел Дед, — все не так надо. Праздник бы ребятам устроить по такому случаю.

— А сегодня и так ужин праздничный, — обиженно отозвался бригадир. — Ты думаешь, Николай Иванович, кондер мы каждый день здесь едим? А в этот почти полбутылки постного масла Оля вбухала.

— Ничего я не думаю, Василий, знаю все лучше тебя, а хочется ребят отметить. Им бы с тетрадками, книжками… а они вот здесь…

И вдруг, вскинув голову, резко выкрикнул:

— Валюша, а Валюша, скажи мне как комсомольский секретарь и колхозный бухгалтер, можем ли мы хлопцам по литру молока в день выдавать?

— Как секретарь скажу, Николай Иванович, давно надо, — бойко ответила Валька, — а вот как бухгалтер…

— Ну, хоть завтра-то, — прервал ее Дед, — мы сможем этим орлам по литру?

— Тогда придется кому-то меньше выписать, — вздохнула Валька, — у огородников срежем.

— Опять у огородников, — простонал, как от зубной боли, Дед. — Мне уже там нельзя показываться. Ну, да черт с ними! Они небось уже редиску первую трескают, а в кладовую только лук зеленый сдают. Режь!

Покончив с чаем, а вернее, с кипятком, заваренным сильно пережаренным и потолченным в ступе ячменем (и конечно, без сахара), мы побрели к землянке. Гриша поднял свои костыли, о чем-то пошептался с Николаем Ивановичем — видно, договорился, когда он завтра уедет из бригады, — и легко попрыгал за нами.

— Давайте ляжем на дворе? — предложил я, надеясь, что не все ребята согласятся и тогда мы с Васькой сможем поговорить с Гришей.

Появление Гриши всегда было праздником. Мы ждали его, как ждут самого дорогого человека. И хотя он почти наш ровесник (Васька младше его только на два года, а я — на три), для нас Гриша был личностью особой. У него были ордена Отечественной войны I степени и Красного Знамени — не на ленточке, а на винте.

Гриша не всегда носил свои ордена, а сегодня надел; понимал, что они для нас значат.

Мы вынесли из землянки свои замасленные тюфяки, большое Васькино одеяло, а вместо подушек каждый прихватил телогрейку. Долго трясли свою постель, стараясь вытряхнуть блох. Эти паразиты были нашим несчастьем. Трясли постель до одури, хотя и знали, что, как только ляжем, уже через полчаса твари обязательно будут скакать.

Гриша лег между мной и Васькой, но одеяла хватило еще и на Шурку Быкодерова и Славку Воловика. Гриша начал расспрашивать, как мы живем, а мы все ждали его рассказа о том, как он ходил в разведку, как его ранило. И поэтому, когда Шурка вдруг начал говорить о делах в бригаде, я толкнул его в бок. Но он, ничего не поняв, отодвинулся от меня и, приподнявшись на локте, невозмутимо продолжал:

— Знаешь, начали пахать на третьем поле. Жуть, там окоп на окопе, да такие, что не обойдешь и не объедешь. Одна траншея так метров на триста тянется. А кругом такие ямины от блиндажей, их и зарыть нельзя. Не поле, а одни объезды.

— А сколько уже вспахали?

— Да только начали, вчера гоны отбивали.

— А всего уже сколько?

— Сто тридцать гектаров на сегодня, — ответил я и тут же вспомнил: как же это сегодня Василий Афанасьевич не проводил свою летучку? Наверно, завтра утром спохватится и начнет шуметь на меня: «Почему не доложил? Сколько вспахано?»

А Шурка все еще разглагольствовал.

— Пашем, а толку что? Видно, все пойдет под пары. Сеять-то нечем. А если и придут семена, так когда это будет и что тогда может вырасти?

— Гриша! А ведь ты обещал пойти с нами в Елхи и показать, где воевал и где тебя ранило, — не выдержал Васька.

— Точно, Гриша, помнишь, когда приезжал к нам с главным механиком МТС, — подхватил Славка, — тогда еще говорил: вот подсохнет, и поведу вас.

Отступать Грише было некуда. Мы загалдели: «Обещал! Обещал!» Я не помнил этого обещания, но кричал больше других. И Гриша сдался.

— Я и сам, хлопцы, хочу побывать там, поискать свою ногу, но когда же это сделать?

— Да хотя бы завтра, — отозвался Васька. — Можно в обед смотаться, пораньше кончить работу и катануть. Василий Афанасьевич отпустит. Мы сейчас собираем культиватор, а там я видел разбитый, можно детали снять с него.

— Это тот, что у кузницы? — поднял голову Гриша. — Да там не только культиватор, там много инвентаря было. Только покромсали его весь снарядами и минами. Ох, был однажды случай у этой кузницы! Засекли нас румыны. Мы тогда их батарею искали. Помню, куда-то под Цибенко ходили. Батарею разведали, но напоролись на ездовых. Возвращались по оврагу, а там ездовые этой батареи. Поднялась стрельба, а войск кругом — все балки забиты. Куда ни ткнемся, отовсюду нас поливают. Ранило Сашку Сырца. Хорошо, в плечо. Бежать может. Я его автомат схватил, а он зажал рукой рану и, согнувшись, впереди меня. Километров пять по степи и пробежали. Вижу, к Елховскому бугру выскочили. Ребята меня в балку тянут, по ней идти ближе, да и укрытие все же, а меня как будто кто толкает от этой балки. Вообще-то я страх не люблю, когда обзора нет. После одного случая я как псих какой стал. Если помещение не имеет двух выходов или местность закрытая, меня туда калачом не заманишь. Как-нибудь расскажу про тот случай.

Оторвались вроде мы от румын. Сашку Сырцова перевязали. Идти может, даже автомат свой взял. Лежим в бурьяне, дышим, как загнанные лошади, и потихоньку спорим.

Сашка и Иван рвутся в балку, а я ни в какую! Ну, спор этот продолжался ровно столько, сколько нам потребовалось времени, чтобы перевести дух. Поднялись. Я, как старший в группе, приказал, и пошли. Хорошо, что не сунулись тогда в эту балку… Добрались до Елхов благополучно и на эту кузницу вышли. Правда, ее уже и тогда не было, одни саманные стены торчали, да инвентарь кругом разбросан. Подходим, а уже сереть начало. Смотрю, кто-то ходит. Я ребятам подал знак и сам затаился. Наблюдаем. Вначале подумал, что телок какой приблудный бродит, потом гляжу — нет, человек. Я взял его на автомат, а Иван мне шепчем: «Так это ж наша братва…»

Смотрю, выходит из-за кузницы еще один, и Иван ему сдуру кричит: «Арно, это ты?»

Эх, как метнется в сторону эта тень да в нас очередью! Я чесанул того, какой у меня на мушке был, и давай крутить обратно. Как рак назад пячусь, все норовлю в окоп попасть. Мой фриц, что у сеялки свалился, молчит, а которого Иван за Арно принял, поливает нас. И слышу, он не один, ему еще кто-то из-за развалин кузницы помогает.

Думаю: «Влипли! Не иначе как на гитлеровскую разведку напоролись». Ни наших, ни фашистских войск здесь, в Елхах, нет. Елхи ничейные. И фрицы по селу бродят, и мы. Ловим друг дружку. Но мы вроде обосновались покрепче. Свою базу тут устроили. Боеприпасы и рацию в одном погребе прячем. В этот раз, с вечера, когда уходили на поиск румынской батареи, в Елхах оставались трое наших ребят. Они должны были прочесать балку и обеспечить нам встречу. Откуда же эти фашисты и где наши хлопцы? Пячусь назад, ищу окоп, а у самого мысли так и пляшут в голове.

Вижу: уже не три немца, а больше, и вспышки от выстрелов теперь уже и справа и слева. «Э-э, — соображаю, — да они охоту на нас устраивают». Иван тоже отполз и бьет короткими. А я никак этот проклятый окоп не найду. Когда подходили к кузнице, чуть не влетел в него, а сейчас пропал.