В дедушкиной кухне холодно, тесно, мы здесь вместе с бойцами из второго расчета дальнобойной гаубицы. Батарея за селом. По ночам солдаты поднимаются, натягивают на себя белые маскхалаты и уходят в разведку — «высмотреть, куда им стрелять завтра». Мы лежим, не спим, ждем их возвращения. И так почти каждую ночь. Старший среди них сержант Митя — здоровенный моряк-подводник с Дальнего Востока, под солдатской гимнастеркой у него тельняшка. Он говорит мне всякий раз, когда уходит в ночь:
— Ну, договорились, Андрей. Значит, на флот — не пожалеешь. Лучше пять лет на флоте, чем три в пехоте. Держи. — Митя обнажает ослепительно белые зубы и подает мне широченную, как лопата, ладонь.
В тревожной тоске я всегда смотрю на его могучую спину и потом долго прислушиваюсь к удаляющимся шагам за дверью. У разведчиков жизнь опасная, но интересная. Я завидую им, но всегда, когда они уходят, боюсь за них. С ними хорошо, народ они щедрый и веселый, без шутки слова не скажут.
Жизнь у нас нормальная, сытая. Такой уже не было до конца войны. Не было потому, что ранней весной и еще раньше, в январе и феврале, воинские части стали отбывать из Сталинграда.
Уезжали и наши артиллерийские разведчики… Это было перед новым, 1943 годом. Фронт отодвинулся куда-то под самую Песчанку, и их «хозяйство» тоже собралось в дорогу. Митя пришел прощаться в новой форме. Ворот, как и прежде, распахнут, и на груди синие полоски далекого и милого ему моря. На крепком, продубленном нашими степными ветрами и морозами лице тугая улыбка, а глаза печальные.
Как же крепко люди прирастают друг к другу, когда рядом смертельная опасность! Слабый к сильному и сильный к слабому, дети к взрослым и, может быть, еще больше взрослые — к детям.
Митя в резком замахе поднимает руку.
— Ну, держи, Андрюха, — бьет он своей широкой ладонью в мою, — как уговорились, на флот. Юру или Гришу твоего найдем обязательно. Слышь, найдем! Как только где прослышу, так сразу дам знать. Ну, еще раз держи. — И он опять, с потягом, шлепает в мою ладонь.
Изо всех сил держу удар, даже в зажившем бедре отдалось. Предательские слезы комком ползут к горлу.
— Ну, силен! — непривычно громко хохочет Митя. — Отъелся на армейских харчах, воробей. Ишь шея, ишь щеки… — Он похлопывает меня по плечам. — Набирай форму, для флота пещь необходимая. Не вешай носа и жди вестей!
29 декабря. Вчера русские прорвались на участке 208-го пехотного полка. Манштейн, который спешил нам на помощь, кажется, окружен сам. Все повесили головы. Но нам нельзя распускать нервы! Поражения Германии нельзя допустить. Быть зарытым здесь, в России, — мысль неутешительная. Хотя, пожалуй, и на это надо рассчитывать. Нам нужно защищать нашу Германию от русских!
30 декабря. Настроение все хуже. Манштейн тоже окружен. Сменят ли нашу дивизию? На участке 208-го полка русские прорвались потому, что нашим солдатам запрещено стрелять. Сильно голодаем. Из еды — только конина.
31 декабря. Никогда бы я не подумал, что конец 1942 года застигнет меня в бесконечной приволжской степи у Сталинграда. Путь был через Киев — Харьков — Оскол — Чар (вероятно, Чир. — В. Е.) — на Дон и теперь в Гончара. Мы все еще окружены, но не надо отчаиваться. Сегодня узнали, что будем получать ежедневно по 100 граммов хлеба.
1 января 1943 года. Сегодня Гаммерс пришел с известием, что русские пленные будут расстреляны. На это никто не имеет права. Если мы еще имеем надежду на прорыв, то пленных следует взять с собой или оставить их где-нибудь в одном месте. Тогда мы бы показали нашему врагу, что мы не трусливые убийцы, а сражаемся честно. У меня мало надежды на возвращение из России.
3 января. Почти все, за исключением нескольких ремесленников, идут в пехоту. У всех крайне подавленное настроение. С одним я крупно поговорил. Он хочет при первой же русской атаке пустить себе пулю в голову. Я ему объяснил, что нужно подороже продать свою жизнь. Кто из нас увидит родину? Кто виноват во всех страданиях, лишениях и нужде, которые испытывают наши близкие в тылу? Сегодня вернулся один из строительной роты. Он был у русских, его продержали два дня, хорошо с ним обращались, хорошо кормили, потом отпустили, сказав, чтобы через две недели и мы были бы тоже у них.
4 января. Сложил вещи и написал последние письма, На днях пойду в пехоту. Я иду охотно — за свою Германию и моих близких. Мне не хочется умирать, но, если придется, я умру солдатской смертью по девизу нашей части: «Храбрый и верный».
5 января. На кладбище нашей дивизии в Сталинграде больше 1000 убитых. Это просто ужасно. Люди, которые уходят из обоза в пехоту, могут считать себя приговоренными к смерти.
6 января. Получаю направление в 208-й полк. С богом, в бой! Хороший прием в полку — бомбы рвались совсем рядом. Грязь и осколки пролетали над нами.
8 января. «Красный Октябрь» стал для 79-й дивизии Верденом. Необычайно большие потери с нашей стороны. Говорят, что дивизию сменят, штаб дивизии выбрался из окружения на самолетах и должен получить новую задачу. Из 208, 121 и 226-го полков сформировали один полк — 79-й.
9 января. Подготовка к стрельбе из пулеметов очень плохая. Люди измождены и невнимательны. Вся жизнь здесь держится на нервах. Ждешь и ждешь. Наконец меня вызвал капитан Филь, и вот я — командир взвода во 2-м батальоне. 11 января пойду на передовую. А пока я хочу хорошенько подучиться.
10 января. Направился во 2-й батальон… Ночью был передан ультиматум, который нам предъявили русские. Мы все должны сдаться, и с нами будут хорошо обращаться. Офицеры могут сохранить даже свое личное оружие. Но наше командование, естественно, отказалось от ультиматума. Русские обстреливают из всех видов оружия и бросают бомбы.
11 января. Русские вклинились в нашу оборону. Вчера произошла паника. Вечером был на кладбище. Ужасно! Многие мертвецы лежат непогребенные. Большинство не имеют крестов. Завтра в шесть утра идем на передовую. Тяжелый марш по снегу до белых домов. Беда с румынами. Одного пришлось полтора километра почти тащить на себе, так как он все время падал. Наконец достигли белых домов. Чертовские беспорядки и неорганизованность, ничего не приготовлено.
12 января. Сидим в погребе, очень скудный свет. Русские снова перешли через шоссе. Через несколько часов начнется атака. Получили пополнение из артиллеристов: два унтер-офицера и двадцать два рядовых. Все — пушечное мясо. Русские снова активизировались.
13 января. Когда я докладывал подполковнику Айхлеру, пришло сообщение, что наша 9-я рота окружена. Нужно было сейчас же отправляться в путь. Невероятно трудная работа — вести людей на передовую, а мы к тому же не знаем, перешли русские за железнодорожную линию или нет. По пути один румын не хотел идти дальше. Я его прибил… У нас неплохой дзот, но пришел безумный приказ, и мы его оставили, оказывается, надо быть всем вместе. Теперь на двадцать человек — две маленькие щели. Все нервничают и справедливо ругаются. Укрытий почти нет, это означает верную смерть для нас. Были в восьмидесяти метрах от русских, пули свистели вокруг. Один русский крикнул: «Иди сюда, немецкий солдат!» Спать, конечно, нельзя. У меня сильно болят пальцы на ногах и руках. Я, вероятно, их отморозил. Русские продвигаются дальше. Они сломя голову рвутся вперед. Артиллерия и минометы не дают нам покоя. Виноваты в этом румыны, которые без маскировки пробегают по дороге…
14 января. Артиллерийские расчеты, бывшие с нами, вчера понесли большие потери (свыше двадцати человек). Русские прорвались, и там остался наш пулемет. С остатками своего взвода вернулся фельдфебель Янзен. У него большие потери. У меня во взводе на сегодня десять человек. Сегодня один убит и шесть ранено. Наша артиллерия стреляет по своим же рядам. Наша рота потеряла три четверти своего состава. Прибыло пополнение из семи саперов. Мерзнем и голодаем.
15 января… Как долго будет продолжаться наша ужасная жизнь и будет ли вообще улучшение? Нас все время подкарауливает враг. Один другому желает смерти. Мы в окружении. Нам не хватает боеприпасов. Мы вынуждены сидеть смирно. Место, которое мы хотели занять, все еще не очищено. В полночь его должны очистить штурмовые орудия. То там, то тут рядом с нами бьют минометы…