—Наши! — вскрикнуло сразу несколько голосов с изумлением, ужасом и негодованием. — Да сколько еще свет стоит, такого мы не слыхали, чтобы проклятые басурмане нашими были.

—Ой, ой, как налякали! — продолжал с усмешкой незнакомец. — Кто вам говорит, что они наши братья или побратимы, конечно, нет, никогда в свете казацкая христианская душа с басурманской не сойдется, а наши они потому, что гетман их на службу нанял для обороны нас и нашего края.

—Уж лучше бы гетман чертей из пекла для нашей обороны нанял, чем этих проклятых басурман! — раздался чей-то злобный голос. — Оборонят они нас так, что останемся мы на зиму без хлеба, без хаты, как дикие звери!

—Гетман узнает, какая это свавольная шайка дозволила себе такое бесчинство. Сами знаете, во всяком войске могут быть напастники и свавольники.

Но довод незнакомца не показался собравшимся поселянам сколько-нибудь утешительным.

—Так что нам с того, что он узнает, кто разорил? Легче нам от этого станет, что ли? Нашел, кого для обороны нашей призвать! Тех, что сами грабят и разоряют весь край!

—Поставил лису курятник сторожить! — закричало сразу несколько голосов.

—Да ну вас! — даже отмахнулся рукою незнакомец. — Договор же у гетмана с татарами заключен.

—Договор! Станут они тебе смотреть на какой договор? Да разве можно с басурманином о чем уговориться?! Им и закон велит истреблять христиан! — закричало снова несколько злобных голосов.

Остальные поселяне молчали, но видно было по их угрюмым пасмурным лицам, что они вполне разделяют мнение своих товарищей.

Остап не принимал участия в этом разговоре, но чувствовал, что в душе он невольно соглашался с мнениями этих поселян.

Между тем вспышка народной ненависти, поднявшаяся от неумелого утешения незнакомца, не улегалась.

Кочубей нахмурился. Бестактное поведение незнакомца раздражало его. По всему видно было, что он сторонник Дорошенко, но… к чему это, например, вздумал он при таком скоплении озлобленного народа рассказывать, что набег сделала Белогородская орда, да еще уверяет крестьян, что она «наша»?

—Услужливый дурак опаснее врага! — проворчал про себя Кочубей и произнес громко с нескрываемой досадой в голосе: — Так что ж с того, что татарам закон велит истреблять христиан? Может, и корове ее закон велит бодать всякого, да умный хозяин постарается ей рога спилить и все-таки молоко с нее получить. Так и гетман никакого ослушания и бесчинства белогородцам не дозволит, а строго накажет виновных.

—Так они гетмана и послушают! Они и на самого шайтана не смотрят! — закричало сразу несколько озлобленных голосов. — Басурмане только грабежом и живут: станут они для вас свой закон переменять!

Кочубей хотел возразить что-то, но его перебил незнакомец.

—Э, нет, панове, стойте! — остановил он всех движением руки. — Теперь уже не то, что было прежде, коли они гетманского кулака не послушают, так гетман и султану турецкому напишет. Теперь, когда он с султаном в союз вошел, так у него эти голомозые вот тут сидят! — с этими словами он сжал крепко кулак и стукнул им по столу. При этом движении на мизинном пальце его сверкнул дорогой бриллиантовый перстень.

Но слова его не вызвали среди слушателей одобрения. Какой-то неясный глухой ропот раздался то там, то сям и умолк.

В душе Кочубея зашевелилось неприязненное чувство против этого несмысленного казака, каждое слово которого так удивительно раздражало народ.

—Да что там вперед загадывать, — произнес он с досадою, — до союза с султаном еще далеко, а что гетман с султаном раду радыть, как бы оборонить край от татар, так это верно.

—Какое там! — незнакомец махнул рукою и продолжал с восторгом: — Сам султан спит и видит, как бы всю Украйну под свою руку принять. Он уже гетману нашему какие дары засылал: и туй, и санджак, и золоченый кафтан.

—Да что ты там мелешь, не во гневе будь твоей милости сказано? Поласится разве гетман на турецкие прелести? Продаст нас султану? — произнесли глухо и сдержанно несколько голосов.

—Эх вы! Простота неэдукованная! Продаст султану, поласится на турецкие прелести! — передразнил поселян незнакомец. — О вашем же добре и печется гетман. Да ведь у турецкого султана будете спокойно жить. С татарами побратаетесь…

Но ему не дали окончить.

—Ну, этого еще спокон веку не было и не будет! — вскрикнул гневно один из поселян, сидевший вдали. — Скорей огонь с водой побратается, чем мы с татарами.

—Хе–хе! А как вода зальет огонь, то и огонь с ней побратается. Ишь, раскудахтались, как квочки, татарин — поганин. А чем он поганин — и сами не разберут. Правда, разоряют они наши села, издеваются над христианской верой, загоняют наших жен и детей в неволю, ну, да это так, пока они нашими врагами считаются, а когда будем все под одним батьком, под турецким султаном, так тогда не посмеют.

Слова незнакомца, по–видимому столь благоприятные для Дорошенко, все более и более раздражали народ. Лица всех нахмурились; послышались произносимые сквозь зубы угрожающие замечания, видно было, что только присутствие гетманских казаков мешало народному негодованию разлиться бурною волной.

—За здоровье ж ясновельможного гетмана! — вскрикнул незнакомец и, поднявши высоко свой стакан, встал с места и подошел к казакам.

Как только Остап заметил бриллиантовый перстень на руке незнакомца, он сразу привлек к себе его внимание.

Он уже не слышал слов незнакомца, он не мог оторвать глаз от кольца, но издали трудно было рассмотреть его. Теперь же, когда незнакомец подошел к их столу, он мог хорошенько рассмотреть это кольцо. Это был дорогой перстень, изображавший из себя золотую змею с драгоценною бриллиантовою головкой. Кольцо было, очевидно, с женской руки, так как казак носил его на мизинном пальце.

—Ну, так выпьем же за егомосць, панове! — продолжал незнакомец, чокаясь с Кочубеем и Остапом.

Казаки выпили.

—А славный у тебя перстень, пане! — произнес Остап.

—Да, хороший, — отвечал незнакомец, снимая кольцо и поворачивая его перед огнем. Бриллиант засверкал сотнями огней.

—Жиночий? — усмехнулся Остап, указывая глазами на перстень.

—Дивочий, на сватання еду.

—Помогай, Бог! — произнес Кочубей, поднимаясь с места.

Вслед за ним поднялся и Остап.

—Куда же это вы так скоро, панове? — изумился незнакомец.

—Поспешать надо в Чигирин, — ответил Кочубей.

Казаки попрощались и вышли из корчмы.

XII

—Нет сомнения, это проделали белогородцы, — произнес Кочубей, когда они с Остапом очутились на дворе корчмы. — Гм… Что же нам теперь делать?

—Как что? — Остап вспыхнул. — Лететь скорее к Белой Церкви, догнать псов и отбить всех бранцев.

Кочубей усмехнулся:

—Скорый ты, пане сотнику, а одного не сообразишь: раз то, что они уже дня два тому назад угнали людей, значит, мы уже их в дороге никак не догоним, а другое, и самое важное, что если это белогородцы, так нам с ними затевать схваток не приходится.

—Да не мы же затевать будем! Они первые набег сделали.

—Так гетман сам это дело и разберет, и велит им вернуть награбленное.

—Эх! — Остап досадливо махнул рукою. — Пока гетман будет разбирать да отписывать им, они будут самовольно грабить весь край. Когда б пугнуть их хорошенько, так отпала бы охота грабить и разорять народ.

—Все-то ты так с плеча, пане сотнику, решаешь, а забываешь, что они наши союзники.

—Союзники! — Остап горько усмехнулся. — Вот правду говорят люди, что уже лучше было чертей в союз пригласить, чем этих проклятых басурман.

—А как же бы ты оборонился от Ханенко, если бы не басурмане? — спросил Кочубей, направляясь к воротам. — Кто бы помог нам? Уж не ляхи же?

Остап замолчал; он не находил ответа на вопрос Кочубея, но вместе с тем, очевидно, и не соглашался с ним.

Молча подошли они к своему отряду; через несколько минут все они уже скакали по направлению к Чигирину. Кочубей ехал, угрюмо нахмурившись; сцена в шинке произвела на него крайне неприятное впечатление. И кто такой мог быть этот казак? По–видимому, верный человек, а между тем… Или дурень, или большой хитрец! — решил он про себя.