В квартире стало попросторней, потише. Колесовы — мать с большой дочкой — эвакуировались в тыл, а семья Пушкиных запропастилась где-то — не вернулась еще домой, что Яну беспокоило.

IX

22 июня 1941 г. в том же поезде, что и Степины ехали в Сестрорецк два друга школьных — выпускники Ваня Адамов и Слава Самоходов. От Белоострова они, услыхав о начале войны, немедля заспешили обратно в Ленинград. Отечество оказалось в опасности. Нужно стало защищать его, и они решили сегодня же пойти служить — может быть и ополченцами.

Ужас и растерянность отпечатались на лицах горожан. Естественно: все мирно жили и трудились во благо всем, никому не мешали. И вот вам удар под дых. По-немецки, по-европейски. Да только наш народ собрался с духом в величайшей битве с агрессором, уничтожившим миллионы и миллионы людских жизней, разбил и выбросил его из страны и затем же освободил сообща с союзниками европейские страны от гитлеровского рабства. Такова история.

И пусть поют иные правдолюбцы о добропорядочности западных жителей, об излишне пролитой нами крови в войне из-за неумения воевать (мол, никто из них и не просил их освобождать), пусть даже уравнивают себе в удовольствие режимы Гитлера и Сталина и те или иные их действия, будто тогда все евространы были бестоталитарны — ни-ни! — и никто в них не давил и не расстреливал. Ни дай боже! Да ведь батюшка европейский капитал, в том числе устроил весь этот вселенский мордобой, а не коммунисты Кремля. И отныне он — сама добродетельность под маской защиты прав человека искореняет зло. Что в Югославии, что в Грузии, что в Ливии…

Значит, Иван, Слава и другие юноши, которые присоединились к ним в городе, гурьбой заявились в военкомат. В его помещениях толпились тихие мужчины, служители меж тем разрывались от каких-то новых дел, забот и нужных разъяснений. Один военкомовец с ходу попросил ребят пока дома подождать призыва: их вскоре призовут — как только срок тому станет и для этого все будет готово.

Ребята, захотевшие стать в строй добровольцами, чтобы воевать, за годы учебы очень сдружились между собой и часто встречались при свободном времяпровождении. А вскоре призывали их в армию поочередно, рассортировывая, так сказать, поштучно, разлучая таким образом друг с другом. Увы! Увы! Получалась, к сожалению, обычная пересортица, как все в жизни, человеческого материала; тут об интеллекте не спрашивали ни у кого из юнцов — в ратном деле нужна была просто физическая сила. Покамест.

Что это такое, наглядно усвоил, например, красноармеец Станислав из Ржева, тот, который дожидался своей демобилизации точно в понедельник, 23 июня, и которого ждали дома, зная о том, жена и маленький сын. Станислав прежде всего о них подумал, когда светлой ночью страшно зажглась, вздрогнула и заходила ходуном земля здесь, в пограничном городке в Эстонии: изготовившиеся к атаке немецкие части вдруг обрушили на заставу шквальный артиллерийский и пулеметный огонь! По спящим! В мирное время! В воскресный день! В первые минуты все остолбенели: как же! Ведь мирное соглашение подписано с Германией!.. Оттого у вскочивших на защиту полураздетых бойцов, сразу принявших неравный бой, вначале произошло как бы помутнение зрения и разума одновременно.

Оглушенный происходящим Станислав мало что помнил, и уже сориентировавшись в аду ночного боя, поначалу отстреливаясь из винтовки, а потом переключившись на станковый пулемет. Кто-то из командиров сразу был убит, а прочее начальство не видывал. Она, кажется, разбежалось. Рядом со Станиславом в укрытие вспрыгнула Зоя, миловидная жена лейтенанта Кудрявцева, вместе с сыном Яшей, подростком, и они тоже палили что есть сил по набегавшим на наши позиции немецким солдатам. Да, рядовые бойцы по собственному разумению и приобретенной выучке еще держали этот опрокинувшийся фронт. Очень старались держать. И, спотыкаясь, падая, отпячивались вслепую, как у них получалось. А некоторые эстонцы из-за угла стреляли им в спины.

Да, некоторые военноначальники, к несчастью для страны, на поверку оказались жалкими карьеристами, совсем не военными профессионалами, без должной практики и выучки и еще трусливыми. Красная Армия тогда придерживалась в своих действиях отживших догм, схем и директив, не подкрепленных новейшей практикой. Тогда как расчетливо-жестокий забронированный противник целенаправленно готовился к внезапной агрессии и вживе напрактиковался в быстротечных набегах на своих соседей, проживающих вокруг. И так его генералитет и солдаты обрели славу победоносных войнопроходцев, индульгенцию на повтор подвигов и липкий вирус заносчивости. Как некогда и Наполеон, вступивший уже в Москву…

Но о том никто из красноармейцев-окопников не знал. Перед ними был большой ворог. И они, оглушенные, побитые, сражались с ним насмерть, отбиваясь, превозмогая боль и раны, задыхаясь в дыму и копоти и никак даже не рассчитывая на свое спасение; они осуществляли тем самым на границе еще ничтожно малое, но спасение отчизны, что зависело исключительно от них. Такова стала реальность. Невозвратная. И когда уже стало нечем отстреливаться от наседавшего врага, тогда уже не осталось сил и смысла схватиться с ним врукопашную.

Станислав в этом первом бою был ранен и захвачен в плен. Трижды убегал из немецкого концлагеря. Да его ловили опять.

Впоследствии он никогда и ни за что не хотел вспоминать о том, что было тогда с ним и бойцами и было после; он не то, что многое забыл — была такая человеческая мясорубка и открытое предательство, что выдержать подобное мог лишь сверхчеловек, закаленный стоик, кремень великий с верой в свою звезду путеводную.

Он ничего не рассказал даже Антону Кашину — человеку неболтливому, не интересующемуся всем, как и писатель, собирающему фактический материал о войне.

X

Пушкины — соседи Степиных по коммуналке — и точно запропастились, выехав на летний сезон еще в середине июня; они запропастились так потому, что промедлили с возвращением домой, сразу не представив себе масштаб надвинувшейся на страну катастрофы (и кто мог ее представить?) и еще надеясь если не на безупречные, то на несомненно верные действия военных и гражданских властей. То есть на надежную защиту своей жизни и имущества. Но этого не случилось. Окаянный бес, как водится, попутал всех.

А ведь не зря все-все у нас предчувствовали именно то, что война надвигалась. Ею пахло в воздухе. Германия и ее вассалы распетушились. Токи от людских исступлений доходила к нам оттуда — с Запада. И Никита Пушкин, как профессиональный геолог, будто бы подметил, что даже земля у нас как-то внутренне поджалась, приготовилась к худшему испытанию.

Гриша же (тогда он был четырехклассником) вспоминал один эпизод. Накануне их выезда на дачу, к ним в квартиру зашел умудренный опытом дядя Федор со смурым знакомым. Они втроем (вместе с отцом) сидели и по-мужски разговаривали о чем-то. Как заговорщики. И когда Гриша влетел в комнату к ним, держа в руках лук и стрелы (он любил их обстругивать), дядя Федор, видно не случайно спросил у него: — «Ну, скажи ты, четверочник, нам — война будет?» — И он бухнул, не думая: — «Будет!» — «Ну, вот слышите», — быстро сказал дядя.

Известно: начало лета — дачный сезон, тьма выезжающих за город дачников, проблемно с куплей билетов на поезд в нужный день. Несколько странным показалось Грише то, что им билеты достала одна хорошая соседка, уже отсидевшая за что-то срок в тюрьме, а так же то, что на Московском вокзале их почему-то обыскивали и заглянули в чемоданы какие-то прозрачные личности. С чего бы это? Ведь прежде не было досмотра.

Итак, Пушкины приехали в уютный городок Боровичи, что расположен близ города Бологое. Это было место работы Никиты Пушкина, состоявшего на службе и имевшего, как и Павел Степин, бронь, что означало: он вроде бы значился в оборонке.

Их ошибочное решение было в том, что они промедлили с возвращением в Ленинград: уверовали в некую незыблемость своего жизненного пространства и надеялись на то, что оно-то защитится надежно. Не может быть иначе. Никак. До войны, при видимой стабильности в обществе у нас все будто размагнитились и засамодовольствовались жизнью, которой жили. Все естественно.