Якоб ван Геккерен получил письмо от Пушкина утром 26 января. Он холодно рассудил, приняв быстрое решение: «Могу ли я позволить себе оставить подобное без ответа или унизить себя до уровня такого письма? Поединок неизбежен. Бросить ли вызов самому автору письма?.. Если бы я победил, я опозорил бы моего сына, так как пошли бы злые сплетни, что снова я взялся уладить вопрос, в котором мой сын выглядит отнюдь не храбрецом; случись так, что я паду жертвой, мой сын, конечно, будет мстить за меня, а его жена останется без поддержки. В любом случае, я не хотел полагаться только на собственное мнение и поэтому посоветовался с моим другом графом Строгановым; узнав, что его мнение совпадает с моим, я сообщил сыну об этом письме, и г-ну Пушкину был послан письменный вызов».

Геккерен Пушкину [26 января 1837 года]:

Милостивый государь,

Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи[69], я обратился к г. виконту д’Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, чтобы убедиться, действительно ли то письмо, на какое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени выходит из пределов возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности этого послания. Вы, по-видимому, забыли, милостивый государь, что именно вы отказались от вызова, направленного вами барону Жоржу де Геккерену и им принятого. Доказательство тому, что я здесь заявляю, существует — оно писано вашей рукой и осталось в руках у секундантов. Мне остается только предупредить вас, что г. виконт д’Аршиак отправляется к вам, чтобы условиться относительно места, где вы встретитесь с бароном Жоржем Геккереном, и предупредить вас, что эта встреча не терпит никакой отсрочки. Я сумею впоследствии, милостивый государь, заставить вас оценить по достоинству звание, которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны запятнать не может. Остаюсь, милостивый государь, ваш покорнейший слуга барон де Геккерен. Прочтено и одобрено мною. Барон Жорж де Геккерен.

Александр Тургенев увиделся с Пушкиным в гостинице Демута утром 26 января. «Видел его веселого, полного жизни… Мы долго разговаривали о многом, и он шутил и смеялся». Когда поэт уходил, он обещал другу, что снова посетит его. Виконт Оливье д’Аршиак принес ему в тот день спозаранку письмо с вызовом. Пушкин принял его не читая. Они договорились, что поединок чести состоится на следующий день.

Позже в тот день Пушкин отправился с визитом к баронессе Вревской. Он сказал ей, что собирается драться на дуэли. Она пробовала отговорить его: «Что случится с детьми, если они станут сиротами?» — «Это не имеет значения, — категорически ответил Пушкин почти раздраженно. — Царь знает все, и он позаботится об этом». По дороге домой он остановился в книжной лавке Лисенкова, где они с Борисом Михайловичем Федоровым имели «длинную и интересную дружескую беседу обо всем литературном мире». Дома он нашел записку от д’Аршиака: «Нижеподписавшийся сообщает г-ну Пушкину, что он будет ждать в собственном доме до одиннадцати вечера и после этого на балу у графини Разумовской того человека, который будет уполномочен для решения дела назавтра». Так как это было уже после одиннадцати, Пушкин немедленно отправился в особняк на Большой Морской улице. Там можно было встретить весь высший свет Петербурга (кроме Геккеренов, которые разумно решили остаться дома) и, возможно, как он надеялся, найти секунданта. При входе в бальный зал он имел приватную дружескую беседу с Артуром Чарльзом Медженисом, адвокатом Британского посольства, имеющим репутацию лояльного и честного человека. Он попросил его быть его секундантом в поединке, который должен был состояться на следующий день — а фактически в тот же самый день, поскольку уже наступила полночь.

Обратился ли он к чужестранцу потому, что больше не доверял друзьям и знакомым? Выбирал ли иностранца, чтобы уберечь русского от ответственности перед российскими законами, и к тому же дипломата, чтобы обеспечить максимальные последствия для его оскорбителей? Или просто Медженис оказался первым человеком, с которым он встретился? В любом случае «больной попугай» — как называли англичанина из-за его бледности и длинного носа — сказал, что он должен поговорить с секундантом Дантеса перед тем, как дать ответ. Покинув Меджениса, Пушкин обменялся несколькими словами с д’Аршиаком. Кто-то заметил и сказал об этом Вяземскому, и тот немедленно оказался рядом с ними. Пушкин поспешно откланялся и расстался с французом, проведя несколько минут в разговоре с другом, упрашивая его написать князю Козловскому и напомнить ему об очерке, который тот обещал написать для «Современника». Вскоре он оставил бал. В два часа утра Пушкин получил срочную записку от Меджениса: узнав, что нет ни малейшей возможности примирения сторон, он вынужден отклонить несомненно почетную для него миссию, предложенную ему Пушкиным.

27 января 1837 года. «Встал весело в восемь часов», — позже записал Жуковский. В этой русской фразе есть ритмическое напряжение и благозвучие аллитерации, которые придают ей торжественную законченность белого стиха, как будто в записках Жуковского отразился человек в отчаянном поиске правды, теперь наполненном новым миром и гармонией — тем самым миром и гармонией, что воцарились в душе Пушкина, как только он стал уверен, что будет драться с Дантесом.

Итак, Пушкин пробудился в прекрасном настроении утром 27 января. После чаю он написал Данзасу, прося его прийти по делу величайшей важности. Вскоре после девяти он получил записку от виконта д’Аршиака: «Необходимо, чтобы я встретился с секундантом, которого вы выбрали, как можно скорее. Я буду ждать у себя в квартире до полудня; до этого часа я надеюсь принять того человека, которого вам угодно будет ко мне послать». Пушкин все еще не знал, есть ли уже у него секундант и когда он будет, но он нашел способ использовать даже это щекотливое обстоятельство для того, чтобы выразить свое презрение Дантесу:

Пушкин д’Аршиаку, 27 января 1837 года [между 9.30 и 10.00 утра]: «Виконт, я не имею ни малейшего желания посвящать петербургских зевак в мои семейные дела; поэтому я не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я привезу своего лишь на место встречи. Так как вызывает меня и является оскорбленным г-н Геккерен, то он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хотя бы его выездной лакей. Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским, обычаям этого достаточно. Прошу вас поверить, виконт, что это мое последнее слово и что более мне нечего ответить относительно этого дела; и что я тронусь из дома лишь для того, чтобы ехать на место».

В одиннадцать он завтракал вместе с Натали, Александриной и детьми. Он поднялся из-за стола раньше других и стал расхаживать взад и вперед, «необычайно веселый» и энергичный, время от времени выглядывая из окон на Мойку. Там, снаружи, искрился на солнце снег. Наконец он увидел, как у ворот остановились сани: Данзас, с левой рукой на перевязи, бросающейся в глаза как тревожное напоминание о ранах на полях битвы. Пушкин вышел к дверям, поприветствовал своего друга с радостью и облегчением, затем прошел с ним в кабинет. Он объяснил, что должен драться с Дантесом именно сегодня, днем, буквально через несколько часов, — просто не может быть другого выхода, — а у него все еще нет секунданта. Не согласится ли Данзас? Данзас колебался; показывая поврежденную руку, просил его обратиться к другим. Одолжение, о котором просил Пушкин, было слишком грустным. Но он в его распоряжении для любой практической помощи. Поэт попросил купить пистолеты, которые бы тот выбрал в оружейной лавке Куракина, и дал ему денег на эти нужды. Они договорились встретиться снова через час. Когда Данзас ушел, Пушкин позвал Никиту Козлова, бывшего крепостного из Болдинского имения, который заботился о нем в детстве и юношестве и опять стал его слугой несколько лет назад. Он велел Козлову приготовить ванну, потребовал чистое белье, вымылся и оделся. Ответ виконта д’Аршиака принесли незадолго до часу: Пушкин должен уважать правила, и любая дальнейшая задержка будет рассматриваться как отказ в требуемом удовлетворении. Поэт велел Козлову подать старую, с оторванной пуговицей, бекешу и вышел, сказав старому слуге, что он не возвратится до вечера.