— А куда же зерно пойдет? — простодушно заинтересовалась одна из женщин.

— Высыплем тебе за пазуху, — презрительно меряя ее взглядом, пояснил Малынец.

Снопы свозили со степи ручными тачками и военными грузовиками. Скирды росли, возле них уже расхаживали часовые, а молотилки все не было.

— Ей-богу, бабоньки, подпалю, если наши не подоспеют, — клялась Варвара, поглядывая на шлях, по которому все ползли и ползли в сторону Богодаровки обозы и тыловые части.

— Они тебе подпалят сразу, — сказала Христинья Лихолит, кивнув на часовых. — Глянь, глазами лупают…

— Нехай лупают, — храбрилась Варвара. Но она и сама видела, что хлеб охраняется очень старательно.

Все же Варвара внимательно приглядывалась к часовым, постоянно держала при себе коробок спичек, и, видимо, ей удалось бы осуществить задуманное, если бы в то утро, когда Супруненко привез на ток молотилку, ее не отозвала в сторону Христинья. Делая вид, что помогает Варваре завязать платок, она шепнула:

— Ночью наш Степан приходил… из леса… Сказал, боже вас упаси хлеб палить… Молотите, сказал, а там дело не ваше…

— Вовремя его ветром нанесло, Степана вашего, — многозначительно сказала Варвара. — Погрелся бы староста сегодня…

Молотилку пустили, но с ней что-то долго не ладилось: то зерно сыпалось в полову, то рвались ремни.

Супруненко, задержавшийся в селе, чтобы следить за молотьбой, сердито кричал На работающих, грозился пересажать всех в подвал за «саботаж». Потом, сказав Малынцу, что хочет перекусить, оставил его у молотилки и, позвав Варвару Горбань, пошел с ней в село.

Выпив у нее дома кружку молока с ломтем хлеба, он сказал:

— Так вот тебе боевое задание, Варвара Павловна. Организуй себе в помощь надежных женщин и проследи, чтобы никто из полицаев, а главное, Малынец, не удрал из села. Понятно?

— Понятно-то понятно, а чем его, катюгу паршивую, будешь держать, когда у него автомат? Коромыслом?

— Хоть коромыслом. Чем хотите! Ночью будут наши хлопцы. А пока глаз не спускайте! Коней попрячьте, самогоном напойте, что хотите придумайте. Зерно, какое успеют намолотить, никоим образом не уничтожайте.

— Я про это уже знаю.

— От кого?

— Были из леса.

— Ну, тем лучше… Учти, я на тебя надеюсь. Больше сейчас не на кого.

Супруненко оставил пачку листовок подпольного райкома партии, в которых говорилось о необходимости широкой помощи наступающим советским войскам и партизанам, и уехал в Богодаровку.

Варвара поспешила на ток.

К сумеркам несколько центнеров зерна намолотили, нагрузив две машины.

Малынец, не покидавший тока, заикнулся было о том, чтобы продолжать молотьбу и ночью, но женщины так загалдели, что староста поспешил исчезнуть.

Впрочем, ему, фашистскому холопу, было уже в выстой степени безразлично, больше или меньше зерна возьмут из Чистой Криницы его прогоревшие хозяева. Еще с вечера он засыпал полные кормушки овса коням «сельуправы», стоявшим у него в сарае, и предупредил жену:

— Только стемнеет, грузитесь… Да без шума… Федоска с Пашкой на его драндулет сядут. Глухой ночью успеем аж до Михайловки пробечь…

Он еще долго бродил по двору, впотьмах присыпал навозом свежую землю за сараем (несколько мешков с зерном, сахаром и зимней одеждой пришлось закопать), на часок хотел прилечь на груженой подводе, но там уже похрапывала, прижавшись к узлам, жена.

Лег на кухне, на голых досках, и только закрыл глаза, от калитки к крыльцу — шаги. Звякнула щеколда.

— Ты, Пашка? — сонно спросил Малынец.

Скрипнув кроватью, он неохотно поднялся, полез в карман за спичками. Кто-то стоял рядом, часто дышал над его головой, и он уже тревожно спросил:

— Да кто это? Стал и молчит…

— Свети, свети! — ответили из темноты. — Давно не видались, дядько Микифор. Интересно взглянуть.

Руки Малынца затряслись. Все же у него хватило духу, чиркая спичкой, сказать:

— Угадал. Алешка Костюков.

— Он и есть. А вы дуже ждали, что сразу опознали? Да светите лампу, что нам так в потемках здоровкаться.

На крыльце поскрипывали под чьими-то ногами доски, кто-то приглушенно кашлянул, и Малынец, с ужасом осознав смысл происходящего, с силой толкнул вдруг Алексея в грудь, рванулся к окну.

— Э, нет! — ухватив его за пиджак, затем за волосы, глухо произнес Алексей. — На этот раз не выпущу.

Малынец крутнулся, завыл от боли, потом сел на пол, тяжело дыша, суча ногами.

— Поймал сазана, заходите! — крикнул Алексей в сени, прижав на всякий случай старосту коленкой.

Жидкий свет лампочки, зажженной Алексеем, скользнул по лицам вошедших, по красным ленточкам на их фуражках.

Малынец бросился на колени, но тотчас же чьи-то сильные руки встряхнули его, поставили среди хаты.

— Люди добрые, — взвизгнул Малынец. — Не убивайте!

— Не будем, не будем, — пообещал смуглолицый партизан с пышными черными усами. — Селяне скажут, что с тобой сделать. Село будет судить.

Малынец обвел сумрачным взглядом лица партизан.

— Вы меня лучше сами допросите, — сказал он неожиданно. — Я все расскажу.

— Ну, знаешь… — уже сурово сказал черноусый. — Торговаться с тобой не будем.

— Веди показывай, пан староста, свою работенку, — скомандовал Алексей. — За два года много напаскудил.

Он почтительно взглянул на черноусого, спросил:

— Разрешите, товарищ Керимов? Мы уже теперь сами со своим землячком побеседуем.

— Действуйте!

Малынец, вяло переставляя ноги, холодея при мысли об ожидающей его участи, вышел из хаты, безучастно посмотрел, как выводят из сарая лошадей. Жене, кинувшейся с плачем к нему, деловито приказал:

— Вузлы снимайте… Не придется ехать…

Партизаны дружно засмеялись:

— Далеко собирались, господин староста?

— Ну, ступай давай! — коротко приказал Костюк Малынцу, легонько толкнув его к калитке.

Малынец направился было в сторону «сельуправы», но Алексей сказал:

— К Днепру веди… Там, где огородная бригада была. Не забыл?

Малынец покорно повиновался. Чиркая подошвами сапог по мягкой пыльной дороге, он прошел немного, сипло спросил:

— Расстреливать меня ведете, Леша?

— Куда-нибудь приведем.

Около поворота на площадь Алексей, разглядев группу людей, окликнул:

— Ты, Степан?

— Я.

— Есть?

— Сбежал, сукин сын…

— Ну, в другой раз попадется.

— Он, подлец, в сад сиганул, — сказал Степан, пристраиваясь. — Шустрая гадючка.

— Кто это? — спросил из темноты басовитый голос.

— Да Пашка Сычик.

Малынец вдруг остановился, с неожиданной для него решительностью сказал:

— Дальше я, хлопцы, не пойду! Как хотите… Тут решайте.

— Да чего ты слюни пускаешь? — разъярился Алексей. — Противно слушать!

— Не пойду! — упирался Малынец. — Вы со мной сделаете то, что гестапо с Мишкой Тягнибедой… Я не кидал его в криницу.

— А-а! Ты вот чего боишься… Нет, мы паскудить криницу гобой не будем…

До зорьки было еще далеко, но село не спало. Около хат и заборов переговаривались криничане. О появлении партизан знали уже все, и сейчас многие женщины пошли помогать группе Керимова. Надо было до света увезти в лес намолоченный хлеб и угнать оставшийся в селе скот.

Алексей Костюк безошибочно угадывал в темноте знакомых, приглашал:

— Айда на суд!

Пока дошли до колодца, толпа увеличилась. Обступив партизан и схваченного ими предателя плотной стеной, люди выжидающе молчали.

Алексей чуть повременил, обдумывая свою речь, затем шагнул вперед:

— Граждане и товарищи! Во-первых, низкий поклон вам от нашего партизанского отряда и от его руководителя товарища Бутенко… Сам он дуже занят сегодня и прибыть не смог, а поклон передавал большой… А теперь поглядите на этого вот кровопийцу, что мы предоставили, и порешите меж собой, как с ним быть. Отпустим его, нехай он и дальше помогает фашистам над нашими людьми знущаться, или… дадим катюге по заслугам?

— На шворку его! — крикнул кто-то из задних рядов.