Алексеев шутовато приподнялся со стула, широко и как-то по-ребячьи озорно улыбнулся товарищам. Те живо отозвались на его шутку, и по комнате прошел свежий расковывающе-оживленный гул молодых голосов.

Иван присмотрелся к Алексееву. Такой же молодой, интеллигентный. Одет вполне прилично, почти с иголочки. Развитый. И при всем при том еще и боевик, участник экспроприации? Интересно… А эти мальчики, похоже, чего-то стоят, если собрались говорить о таких делах!

Теперь он слушал очень внимательно. Оказывается, в августе и сентябре уфимская боевая дружина, получив согласие партийного комитета, провела две крупные экспроприации казенных денег в почтовых поездах. Первая из них дала партии двадцать пять тысяч рублей, и этого оказалось мало. Вон как строго разносит командир действия группы разведки. Мало установить точное время, номер поезда, место в поезде почтового вагона, силу охраны, количество ящиков и мешков с деньгами. Главное — не ящики и мешки, а их содержимое! Ну разве имело смысл рисковать многими жизнями ради того, чтобы завладеть этими тяжеленными мешками с разменной медной монетой! Так недоработка разведки самым отрицательным образом сказалась на итоге всего выступления.

— Вот из-за этого-то недосмотра партийный комитет и вынужден был поручить вам организовать еще один экс, — наставительно заметил Назар. — И тут уж вы показали себя молодцами! Спасибо вам от организации.

Да, вторая такая же операция, проведенная через месяц после первой, была более удачна. Группа разведки, высланная заблаговременно в место формирования поезда, сообщила в штаб все необходимое. Группа нападения без единой жертвы со своей стороны остановила поезд и овладела почтовым вагоном. А группы обеспечения и прикрытия сделали все, чтобы захваченные двести пятьдесят тысяч рублей попали по назначению.

Все получилось дерзко, удачно, красиво, но командир и тут нашел слабое место.

— Нам было известно, что артельщики везли триста тысяч рублей, но взяли только двести пятьдесят. Почему?

— Потому что один из артельщиков успел, должно быть, пересесть в другой вагон, — вскинул маленькую стриженую головку мальчик-рабочий.

— Почему «должно быть», Федор? — строго глянул на него командир. — Ты со своими ребятами начал разведку с Самары, сделал самое трудное, а пустяка, выходит, не заметил: один из артельщиков по дороге действительно сменил место, пересел в другой вагон.

— Опасность почуял или как? — озадачился руководитель разведки.

— Нет, к вашей чести, не почуял, — мягко улыбнулся командир, — просто он пересел в вагон, который шел до Златоуста, куда и направлялся, понятно? А вместе с ним «ушли» и эти пятьдесят тысяч. Вот так-то, товарищи дорогие.

Припомнили и другие «грехи» боевиков. Вот, к примеру Владимир Алексеев. Хорошо разведал один солидный банк в Нижнем Новгороде, а о путях отступления не позаботился. Пришлось операцию отменить и переключиться на другой объект. Или известный уже конфуз с поездом № 4 у разъезда Воронки. Дважды выходили группы на операцию, и дважды нападающие не могли отцепить почтовый вагон. Удалось это лишь в третий раз, после основательной тренировки в местном железнодорожном депо…

До позднего вечера в маленькой тесной комнатке шел разговор о больших и опасных делах уфимских боевиков. Под конец командир припас две новости.

— На днях на своей квартире был арестован и отправлен в тюрьму член нашего совета сотник Михаил Кадомцев.

Новость ошеломила всех. По тому, как горячо и возбужденно обсуждали ее члены совета, Иван понял, что этот незнакомый ему Кадомцев был их очень близким товарищем и другом, возможно, одним из руководителей организации. Потеря такого человека — всегда большая беда.

— К счастью, как мне стало известно, — продолжал командир, — никаких прямых улик о причастности Михаила к операциям в Воронках и Деме у жандармов пока нет Допросы им ничего не дадут. Так что посмотрим, как станут развиваться события дальше.

Строгим взглядом окинув сгрудившихся вокруг него товарищей, он закончил:

— И последнее. Несколько дней назад в Симе произошло стихийное восстание рабочих. Имеются убитые и раненые Сейчас там свирепствуют каратели. В уфимскую тюрьму доставлено около ста арестованных, в числе которых имеются и боевики симской дружины. Партийный комитет уже предпринимает меры по оказанию помощи пострадавшим и прежде всего тем, кому угрожает судебная расправа. Наша задача — помочь ушедшим в подполье: документами, деньгами, одеждой — всем, что в наших силах.

— Где Михаил Гузаков? Что с ним? — зашумели вокруг.

— Гузаков ушел в горы. За его голову объявлена награда в десять тысяч рублей. Тебе, Новоселов, тебе, Горелов, тебе, Литвинцев, приказываю: разыскать Гузакова и, чего бы это ни стоило, доставить в Уфу. К моему возвращению он должен быть здесь, причем в самой лучшей форме Все, товарищи, вернусь с конференции, соберемся, побеседуем. Всё!

Когда члены совета разошлись, командир подошел к нему и, тепло улыбаясь, протянул руку.

— Давайте знакомиться, Литвинцев. Я — Иван Кадомцев, начальник здешних боевых дружин, тысяцкий. Старший инструктор, или начальник штаба, в отъезде. Уверен, ему тоже было бы приятно и интересно познакомиться с вами. Впрочем, скоро увидитесь: постараемся вернуться поскорее.

— Михаил Кадомцев — ваш брат? — поинтересовался Иван.

— Да, один из моих братьев.

— И что же теперь будет? Насколько я понял из вашего разговора…

Кадомцев нахмурился, не дал договорить.

— Не надо об этом, Литвинцев. Смерть любому из нас — не сестра и не тетка, а ведь делаем же мы свое дело! Надеюсь, она вас тоже не очень пугает?

— Пуганый уже, товарищ тысяцкий! Счел бы за честь и высшую награду погибнуть за революцию.

— У нас тоже так считают… А Михаилу, если потребуется, поможем. Да и сам он себя тоже в обиду не даст: уж мы-то его знаем!

На пороге тепло распрощались. Крепко пожимая Ивану руку, Кадомцев сказал:

— Включайся в работу, тезка, времени на раскачку у нас нет. Познакомься с нашими бомбистами, помоги с устройством мастерской. Подумайте с Накоряковым, где можно было бы разжиться взрывчаткой и оружием… Это ничего, что я перешел на «ты»?

— Вполне ничего… А кто этот Накоряков?

— Да вот же рядом стоит, — усмехнулся Кадомцев. — Узнаю товарища Назара: из другого всю подноготную вытянет, а о себе — ни слова! Так, что ли, Николай?

В темноте Иван не видел лица Назара, лишь услышал его знакомый тоненький хохоток…

Домой возвращались поздно вечером. По темной Гоголевской улице дошли до самого бельского спуска, затем по Фроловской обогнули Соборную площадь и напротив парка спустились на свою Средне-Волновую. После всего услышанного спать не хотелось. Не заходя в дом, прошли через огород к бане, сели на холодную, запорошенную снегом лавку, закурили.

— Ну, как наш совет? — тихо спросил Калинин. — Познакомились?

— Познакомились, — с готовностью отозвался. Иван, — хорошие ребята, боевые, такие дела делают — любо-дорого!

— Ну а командир наш?

— И командир… Только мягковат, кажется, командирской жесткости маловато. Не так?

Калинин снисходительно засмеялся.

— Это вы его в деле не видели. В деле Иван Кадомцев совсем другой человек. Никому из нас в смелости не уступит!

— На Воронках, и в Деме он командовал?

— Он и Михаил.

— То, что Михаил арестован, знаешь?

— Уже знаю. Только из Михаила им все равно ничего не выбить. Да и не долго ему там сидеть.

— Думаешь, выпустят? Или…

— Плохими были бы мы боевиками, если бы так просто уступали «фараонам» своих командиров!

Иван помолчал, покатал в ладонях холодный влажный снежок.

— Такие дела сгоряча не решаются, Александр.

— А у нас все решается не сгоряча. Вот вернутся Эразм, Иван — что-нибудь придумают.

— А Эразм — это кто?

— Эразм? — хмыкнул Калинин. — Эразм, товарищ Петро, — это личность!

— Еще один Кадомцев?

— Старший из трех. Сами мы видим его не часто, но все, что делаем, прежде через его голову проходит.