— А я думаю, что у вас с Петром все заранее сговорено, — с упреком сказала Елена Ивановна.

— Неужто я-то, бесхитростнейший из людей, — и заранее буду подстраивать поездку?

Елена Ивановна невольно улыбнулась: сам того не желая, он уже проговорился.

— Дипломат из тебя плохой, — вмешался в разговор Быков, — и это мне давно известно. Раз говоришь: «Я ничего нового не придумал», значит, план какой-то в голове имеешь. А раз так, то и нечего спорить. Прямо и честно открывай Лене наши карты.

Тентенников поглядел в светлые добрые глаза Елены Ивановны и, шумно вздыхая, сказал:

— Таиться нечего… Свияженинов внизу дожидается и просил меня, если хозяева не спят, его вызвать…

— Что же, зовите, — сказала Елена Ивановна. — Мы чай подогреем…

— А у нас и шампанское есть, — с гордостью ответил Тентенников и, подмигнув Быкову, побежал вниз за Свияжениновым.

Свияженинов был маленький седой человек, с быстрым взглядом и озорной юношеской улыбкой. Уже несколько лет дружил он с Тентенниковым и Быковым, и Елену Ивановну всегда радовал его приход, — он весел, насмешлив и рассказчик неистощимый.

— Совсем как в картинке из старой «Нивы», — сказал запыхавшийся Тентенников, когда уселись за круглым столом.

— Я тогда мальчишкой был, — тихо сказал Свияженинов. — Для меня ваша «Нива» вроде истории. Я там, бывало, в детстве об авиации все выискивал. И ваши портреты впервые в «Ниве» видел.

— Писали тогда о нас! — отозвался Быков. — А теперь наше поколение уже начало в тираж выходить. Стары… Кто нам теперь машину доверит? Вот и осталось нам одно — на подсобных работах сидеть, техниками работать. А в небо мы только как пассажиры подымаемся.

— И на земле для вас работы много, — сказал Свияженинов, умными темными глазами оглядывая собеседников. — Я так привык с вами вместе на заводе работать, что до тех пор, пока с вами не поговорю, ни одну конструкцию не решаюсь сдавать. Ведь обычные техники — люди, знающие только машину, а вам ведом и полет. Вы, как говорится, животом машину чувствуете, и не раз я переделывал многое по вашим советам. Да что говорить: ведь и орденами вас одновременно со мной наградили. Стало быть, ценят ваши труды. И кого ни спросите, каждый знает вас.

Тентенников встал из-за стола, широкими и быстрыми шагами заходил по комнате.

— Шампанского надо выпить, — сказал он, подходя к Елене Ивановне. — И мне почему-то хочется вам об одной своей давней мечте рассказать…

Откупорили бутылку шампанского, выпили по бокалу, и Елена Ивановна спросила Тентенникова, какая давняя мечта его мучит.

— Очень простая. Смолоду, вы помните, я никак не мог большим летчиком стать, условия были такие в царской России. А ведь о моем «почерке» при посадке даже в научных статьях говорили… Потом — мировая война; затем белых бил, интервентов… А какие самолеты у нас были в гражданскую войну? Летающие гробы… Потом — снова мирные годы. И вот теперь, когда у нас замечательные машины, приходится только их готовить к полету. А пилотируют их другие. Раньше меня в небо провожали, обо мне волновались, а теперь сам я на аэродроме сижу и жду, — кто-то из моих парней первым вернется обратно… Вот и мечтаю… А если и летаю, то только в аэроклубе, к военным машинам не подпускают.

Он провел рукой по лысой голове и тихо сказал:

— О том мечтаю, что, когда наша родина воевать снова будет, — увидят еще в небе и Тентенникова, мое имя услышат… Как коршун налечу на врага и пощады не дам…

— Что ж, может быть, твоя мечта и свершится, — сказала растроганная Елена Ивановна, женским чутьем чувствовавшая, как мучительно приближение старости для размашистого и крепкого Тентенникова, так расточительно разбрасывавшего смолоду свою неуемную силу. И теперь еще не хотел он смириться, работал и пил, как в молодые годы, и никогда не ездил отдыхать. «А что касается всяких лекарств, разных скляночек и порошков, то я никогда не лечился», — говаривал он.

— Спасибо, Леночка. И хотя я не специалист по международной политике — все же чувствую: воевать будем. Тучи собираются на Западе, готовятся враги нашу мирную жизнь нарушить. Когда я недавно был в командировке в Прибалтике, там, в одном городке, в ресторане за соседним со мной столиком сидел немецкий офицер. Мы с ним одновременно из ресторана вышли. Был он, должно быть, членом какой-то комиссии по репатриации немецкого населения из Прибалтики. И вот вышли мы из ресторана, идем по улице — он по одному тротуару, я по другому, — видим, шагает навстречу батальон с оркестром, знамя на ветру колышется, барабаны бьют, песня веселая, — страсть их люблю. И вот замечаю вдруг, что фашист засуетился и в первый попавшийся подъезд забежал. Заинтересовало меня: какая тому причина? Остановился под липами напротив, за ним слежу. Вижу вдруг: и его богомерзкая рожа из-под подъезда выглядывает. Увлекся он, меня не замечает. А я не схожу с места. И вот как только орлы наши прошли, — что бы вы думали? Он в спину им кулаком грозится. Не выдержал я, к нему подошел, — плевать, думаю, мне на нормы международного права. «Ты что, говорю, сволочь, делаешь?» А он длинный такой, грудь в крестах, а трус.

Все захохотали.

— Дальше рассказывайте, дальше, — сказал Свияженинов. — Люблю вас послушать, когда вы в ударе.

— Ушел он тогда… А дальше просто было: на другой день прихожу в ресторан и вижу его за столиком. Ну, думаю, теперь, наверно, жалобу подал, и пойдет писать губерния — обвинит меня в нарушении пакта о ненападении. Да не тут-то было: как только меня увидел, сразу поднялся из-за стола и — поминай, как звали.

Долго еще рассказывал Тентенников и под конец сказал:

— Хоть бейте меня, хоть режьте, а я утверждаю, что с гитлеровцами воевать будем. Вероломные они, международные договоры клочками бумажек считают и пакт могут нарушить… Только не скоро… Хоть, по правде говоря, трудно заранее предсказать…

— Там видно будет, — сказал Свияженинов. — Но я как авиационный конструктор опасность вражеской агрессии учитываю. Я всегда сравниваю немецкие модели с нашими. Наши должны быть лучше, чем немецкие. И — в главном: в скорости, маневре. Скорость — интеграл нашего времени. Кто в небе быстроходней, тот и господствует в нем. Десять тихоходов не стоят одного небесного скоростника. И вот теперь я занят только одним: скоростью. Несколько опытных ястребков уходят на днях в Запсковье, на тот самый аэродром, где командиром Ванюша… Испытания предстоят ответственные, работа трудная. Ваня мне телеграфировал, что сам будет испытывать, но нужны хорошие техники — такие, которые могли бы по-настоящему за все ответить. Вот и решили мы с Ваней…

Быков забеспокоился и, подсаживаясь поближе к Елене Ивановне, сказал с опаской:

— Вот и решили мы, Леночка, стариной тряхнуть, снова в дорогу, и там — за дело. А ты тем временем поживешь у отца на Подьяческой… Тем более, что…

Лена удивленно поглядела на мужа, — в его застенчивости было что-то неожиданное, трогательное…

— …что тебе Женя хочет что-то рассказать — и непременно в Ленинграде.

Елена Ивановна не стала переспрашивать и накрыла плечи пуховым платком, словно ей стало холодно.

— Поступайте как нужно, — ответила она. — Конечно, и я с вами поеду… Что мне одной, без вас, делать? На службе мне отпуск все равно уже дали…

— Стало быть, так и записывайте, — торжественно провозгласил Тентенников: — восемнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок первого года с «Красной стрелой» отбываем из Москвы. Кстати, и билеты уже в кармане.

В ту же ночь Елена Ивановна начала дорожные сборы.

Свияженинов усадил Тентенникова в автомобиль, а сам пошел домой пешком. Он любил ночную Москву, её Садовое кольцо, ставшее теперь таким просторным, любил новые дома с их высокими окнами. Особенно любил те часы, когда на улице мало прохожих и легко думать, вышагивая от площади по широким тротуарам, — он даже сказал однажды, что мысль становится шире там, где ничто не ограничивает взгляда…

В последние месяцы он жил ощущением предстоящих перемен. Сообщения о воздушной войне на Западе заставляли думать о возможных испытаниях и для советской авиации… В войне моторов, бушевавшей на Западе, испытывалась техника. Скорость и вооружение самолета, дальность беспосадочного полета, потолок машин, высоты, на которых происходят боевые схватки, аэронавигация, приспособление человеческого организма к высоким требованиям, предъявляемым новой техникой, взаимодействие авиации с другими родами войск, противовоздушная оборона — все эти вопросы, с особенной силой занимавшие конструкторскую мысль в последнее десятилетие, теперь заново решались над полями европейской войны.