— Орудие разбили?

— Снарядом малость повредили. Да малость эта — самая нужная: без неё орудие отказывается действовать. Вот починим сейчас — и обратно в полк.

— А где же пристреливать хотите?

— Ну, насчет пристрелки дело простое, — весело отозвался боец, прищуривая левый глаз и хитро поглядывая на Николая, — пристреливать сразу по белякам будем…

В эту минуту ворота открыли, и упряжка с орудием въехала в заводской двор.

— Видели, как живет город-фронт? — спросил Николай, обращаясь к летчикам. — Быстро у них дела делаются, без задержки. Через несколько часов орудие снова начнет бить по врагу.

Автомобиль въехал вслед за конной упряжкой.

— Гляди-ка, митинг уже кончился, — вздохнул Тентенников, — так я и знал, что из-за телеграфа мы опоздаем…

Возле каменного приземистого здания тесным кругом стояли рабочие, ненадолго покинувшие свои цехи, лица их были в копоти и дыме, темные куртки лоснились от машинного масла. Тентенников никак не мог пробиться вперед. Зато вот уж где ему пригодился его высокий рост! Он увидел автомобиль, на подножке которого стоял человек в кожаной куртке. Голова его была обнажена, взгляд карих глаз был внимателен, но под усами, казалось, пряталась усмешка, делавшая его лицо очень моложавым. Человек в кожаной куртке беседовал с рабочими, тесно обступившими его, и Тентенников, обернувшись к Николаю, спросил громким шепотом:

— Кто это?

— Сталин! — ответил Николай, и Тентенников уже не в силах был оторвать глаза от автомобиля и от стоявшего на его подножке человека.

Он напряженно прислушивался к разговору Сталина с рабочими, но, стоя так далеко, не мог разобрать, о чем шла беседа. Вдруг Сталин улыбнулся, громко засмеялись стоявшие возле него люди, и, провожаемый ими, он пошел к заводским воротам.

Не доходя до ворот, Сталин увидел Григорьева и подозвал его. Григорьев подошел к Сталину, протянул ему пачку бумаг, перевязанную шпагатом. Летчики стояли в сторонке.

Тентенников заметил, что Николай оглянулся, словно искал кого-то…

— Не нас ли ищет? — спросил Быков.

— Кто знает, — неопределенно сказал Тентенников. — Только едва ли: у Николая и без нас теперь дела много…

Николай увидел, наконец, летчиков и помахал им рукой. Оба бегом бросились к нему.

— Куда вы запропастились? — спросил Николай.

Летчики молчали.

— Я о вас с товарищем Сталиным говорил…

Сталин внимательно посмотрел на них, надел кожаную фуражку с красноармейской звездой и протянул обоим руку — сперва Тентенникову, потом Быкову.

— Хорошо, что так быстро прибыли в Царицын, — негромко сказал Сталин. — Нам опытные летчики нужны, а товарищ Григорьев вас хвалил.

— Опыт у нас, действительно, не маленький, — сказал Быков, — но самолеты не так уж хороши. Хоть мы и на них беляков били. А ведь у них машины лучше наших. Недаром мы радовались, когда удавалось на трофейных аэропланах летать…

— Настанет время, и у нас будут хорошие самолеты. А сейчас ничего не поделаешь, приходится воевать на тех машинах, какие есть.

— Они оба — люди в авиации известные, — сказал Николай. — Первые русские летчики. Быкова я еще с девятьсот пятого года знаю.

— Если будет нужно — приходите ко мне без стеснения, всем, чем можно, вам помогу, — сказал Сталин, прощаясь.

Он сел в автомобиль, а летчики долго еще стояли у заводских ворот, следя за быстро удалявшейся машиной.

— Вот видите, — сказал Николай, — хоть и опоздали на митинг, а поговорить со Сталиным удалось…

— Теперь у меня только одна мысль, — сказал Тентенников: — сразу же — в небо и сбить беляка, чтобы можно было товарищу Сталину доложить: летчики свое слово держать умеют…

— Полетите тогда, когда получите приказ, — сказал Николай и, помолчав, добавил: — а вообще сегодняшней встрече можете радоваться: память о таком дне останется на всю жизнь. Товарищ Сталин летчиков любит, о них заботится, в любое время дня и ночи готов принять и выслушать авиатора, вернувшегося с оперативного задания. Здесь — центр авиации южного фронта, и дорог нам каждый человек, умеющий драться в небе.

Молодо блестели глаза Тентенникова, и, низко на лоб надвинув козырек фуражки, он громко сказал:

— Хорошо вы говорите, Николай Алексеевич! Мне особенно чувствительны ваши слова. Ведь для летчика нет ничего на свете выше сознания, что он кому-то нужен, что помнят и думают о нем… В старое время не было у нас этого чувства…

Вернувшись в город, поехали в штаб Северокавказского фронта, и Николай, оставив летчиков в автомобиле, пошел к Ворошилову — доложить последние известия с фронта.

Ждать пришлось долго, и Тентенников успел выкурить не одну трубку.

— И ваши дела обсудили, — сказал Николай. — Вы будете действовать в составе нового авиационного отряда, которому придадут еще два прибывших самолета. Командиром отряда назначается Тентенников.

Тентенников изумленно поглядел на Николая, пожал плечами и испуганно сказал:

— Что ты? Разве можно? Почему же не Быков? Он толковее меня, и опыт у него солидный, и летчики будут его больше уважать, чем меня…

— Ему дано другое назначение: уж больше года, как он в партии, и товарищ Ворошилов утвердил представление о назначении Быкова комиссаром отряда. В самом деле, гораздо хуже, если комиссаром в летной части становится человек, плохо знающий авиацию. А комиссар Быков сможет учить летчиков не только словами, но и собственным примером в бою. — Он вынул из кармана френча большие часы и поглядел на них, прищурясь. — Время… Вы, значит, поезжайте на пристань, узнайте, когда прибывает баржа с самолетами, и можете отправляться домой. А завтра утром ко мне, — дам точные указания, что делать дальше. Стало быть, до утра вы свободны. Машину мою можете взять, она теперь будет прикреплена к вашему отряду, а я возьму автомобиль своего заместителя.

Уже смеркалось, когда летчики поехали по адресу, указанному Леной.

— Наконец-то, — сказала Лена, — а мы уже вас заждались. И, главное, я беспокоилась, что вы голодны оба. Ванюшка у соседей рыбу купил, замечательную мы уху сварили…

Было как-то странно после всех событий дня снова вернуться к обычным бытовым мелочам, и летчики не сразу смогли начать разговор, — ведь и дорогой они молчали, только Быков сказал, когда ходили по пристани, отыскивая представителя пароходства:

— Сегодня мы с тобой, Кузьма, пережили самый большой день в нашей жизни: видели Сталина и говорили с ним. Видишь, как наша жизнь повернулась: значит, правильный путь мы выбрали с тобой смолоду, если смогли дойти до этого города, где сейчас решаются судьбы истории…

— Что вы такие неразговорчивые? — спросила Лена.

Вышла в садик тетка Лены, Евгения Петровна, в темном платье с пышно взбитыми рукавами, — она мало изменилась за восемь лет, даже седых прядей не прибавилось в её гладко причесанных волосах.

— Вот и снова увиделись, — смущенно сказал Быков.

— Я уже знаю, — с обычной своей восторженностью сказала Евгения Петровна, — и очень рада; ведь Леночка с вами счастлива, а это главное.

Она посетовала на летящее быстро время, повздыхала, внимательно оглядела Быкова и его широкоплечего приятеля, и сразу же вернулась в дом — заправлять салат к обеду.

Неугомонный Тентенников был молчалив, и Лена тревожно спросила его:

— Ты почему так тих сегодня?

— Думаю, — ответил Тентенников, глядя строгими спокойными глазами на жену друга. — И радуюсь: ведь не на долю каждого выпадает такое счастье, какое досталось нам. Мы теперь будем воевать на самом главном фронте Советской России.

Лена стала расспрашивать, где они успели побывать за день, кого видели, с кем разговаривали, и Быков рассказал о многом, но о главном, о встрече со Сталиным, он ничего не сказал жене: трудно было говорить об этом сразу, хотелось выносить в себе, чтобы еще глубже почувствовать радость встречи с человеком, чье имя уже с давних дней стало таким близким и дорогим.

Он с волнением думал о своем новом назначении и несколько раз повторял про себя: «комиссар Быков». Он стал большевистским комиссаром в летной части, в той самой авиации, которой посвятил жизнь, и как ни трудно будет ему на первых порах, он оправдает доверие партии, он сделает все, что в его силах, для дела победы…