— Он понимает, — с удовольствием пробасил Полевой. — Ты мне только их дай, а мы совместно на небе и на земле такую карусель завертим, что белякам не продохнуть будет.

— Он человек рассудительный, — сказал Николай, — хоть и кажется горячим. Я на него очень надеюсь. Сейчас белые нажимают, и нам тяжело отбиваться. Но если мы немного по их тылам пройдем и разор у них устроим, они растеряются, замечутся в разные стороны. А для фронта каждый день их задержки — спасенье. Тем временем Москва нам подкрепленье пришлет…

— Конечно, задержим, — сказал партизан, поглаживая рукой волосы и пристально оглядывая всех находившихся в комнате. (Лену пугал острый взгляд прищуренных глаз Полевого: ведь снова с появлением партизана начиналась трудная пора. И муж и Кузьма уедут с ним, и опять она будет жить в одиночестве, в тревожном и мучительном ожидании.) — Первое дело — смелость, второе — умелый поиск, такое правило у охотников исстари. Таким же путем и мы решим свою задачу.

— А наша база где будет? — спросил Быков. (По строгому и обстоятельному характеру своему он все привык предварительно обдумывать, чтобы потом, при неудаче, уже не каяться.)

— Возле самой линии фронта, — ответил Полевой. — Там и место выбрано для аэродрома.

— Самолеты отсюда придется взять?

— Там, милый, такое богатство припасено, что вы на свои старые машины после того и глядеть не захотите! Самолет трофейный… горючее хорошее…

— Какой марки самолет?

— Черт его знает, по-иностранному что-то написано. Его англичане своим наемникам белякам прислали, в счет расчетов по будущим концессиям, но мы отбили у них. Летчики смотрели, хвалили.

— Кого взять мотористом? Как думаешь, Кузьма?

Тентенников подумал, походил по комнате и решительно сказал:

— Обиды не будет, если с тобою вместо моториста я сам полечу. По крайности, вместе веселее.

— Что же, — сказал Быков, — я согласен. Этак мы, пожалуй, сможем добраться и до следов Глеба. Ведь в тех местах и аэродром новоиспеченного белого полковника Васильева.

— Все может быть, — отозвался Николай. — Только поисками Победоносцева вы не увлекайтесь. Будет время — и этим займемся. А сейчас ваша главная задача — поддерживать Полевого.

— Не пропадем вместе! — усмехнулся Полевой. — Кони у меня застоялись, зажирели — страсть. Им бы теперь на волю. Я сам здешних мест уроженец и каждую балку знаю. Там, где у другого и мышь не проскользнет, у меня хоть целая кавалерийская дивизия промчится.

— А народ у вас опытный? — спросил Быков.

— Хороший народ, — ответил Полевой. — А в бою каждого проверим. До боев иной человек самым немудрящим кажется, а как только выстрелы грянут — он герой. О вас не говорю, конечно: вас обоих давно уже в армии знают.

— Слышишь, Лена? — спросил Быков, подсаживаясь ближе к жене. — Значит, снова собираемся мы в дорогу.

— Ты береги себя, — строго сказала она, удерживая руку Быкова. — Когда ты поедешь?

— Сейчас и поедем.

— Так мы с тобой и не поговорили ни о чем…

Не глядя под ноги, шел Быков по двору.

Кто-то потянул его за рукав. Быков оглянулся и увидел Ваню.

— Петя, — сказал мальчик, не выпуская рукава Быкова. — Ты его похоронил?

— Похоронил.

— И на хорошем месте?

— На перепутье пяти дорог.

— Он обо мне перед смертью не вспоминал? Ничего не наказывал передать?

— Милый ты мой, да разве при такой смерти время на беседы остается! А так, конечно, если бы мог говорить, тебя не забыл бы!

— Мне без него пусто.

— И мне не легко.

— Ты возьмешь меня с собой? Я теперь из винтовки хорошо стреляю и гранату умею бросать.

— Это тебе и здесь пригодится.

— Здесь же нет белых!

— На войне заранее ничего не известно: сегодня здесь тыл, а завтра такое может начаться, что ты сразу прославишься.

— Мне до завтрего не дождаться, я лучше на фронт сбегу. Буду белым за деда мстить…

— Ты уже бегал в Буковину, и ничего хорошего не получилось.

Ваня насупился, шмыгнул носом и обиженно пробурчал в ответ:

— Меня в части любили.

— Еще недоставало, приятель, о тебе беспокоиться! — сердито сказал Быков. — Хватит с меня пережитого за последние дни.

— А что же мне делать?

— Скуки боишься?

— Конечно, боюсь. Без дела мне теперь не житье.

— Ты о Лене заботься! Как она тут без меня жила? В слезах небось?

— Конечно, плакала, да и как ей не плакать? — рассудительно сказал Ваня. — То о Глебе, то о тебе говорила все время.

— Вот ты её и утешай. Это твое дело.

Ваня сокрушенно махнул рукой, но спорить с Быковым не решился и широкой, размашистой походкой, поминутно оглядываясь, пошел к дому.

Быков скучал, если приходилось подолгу не встречаться с Ваней, но излишнюю нежность считал баловством и строго пробирал приемного сына, если казалось ему, что тот в чем-нибудь провинился.

Полевой ждал на повороте дороги.

— Распрощался? — спросил он. — А нам тем временем автомобиль прислали.

Быков кивнул головой и уселся рядом с партизаном. Впереди с шофером, как всегда, сел Тентенников.

Николай уже уехал в штаб армии, а летчики и Полевой должны были направиться прямо на сборный пункт отряда: там был устроен новый аэродром.

Полевой только свирепо откашливался да вздыхал, когда машину подбрасывало на пригорках и ухабах. Быкову тоже не хотелось говорить, и в который уже раз вспоминал он стихи старого летчика:

Было очень поздно, когда приехали они на новое место. Отсюда нужно было идти пешком: и партизанский штаб и аэродром были в лесу.

Через полчаса узкий проселок, круживший по дубовым рощам, привел к дымной поляне.

Шофер остановил машину. Стало светлее. Запрятавшаяся в круглом облаке луна освещала его изнутри. Деревья шумели на ветру, пряно пахли травы.

Полевой вышел из машины, о чем-то вполголоса посовещался с встретившими его людьми.

— Теперь машину оставим, дальше пешком пойдем, — сказал он.

В лесу он словно преобразился и так быстро семенил коротенькими, толстыми ногами по тропе, что даже длинноногий Тентенников еле поспевал за ним.

Так шли они больше часа, не перемолвившись словом. Наконец с пригорка увидел Быков переползавшие по склону крохотные огоньки. Потянуло дымком, послышались хриплые, простуженные голоса, и сразу, словно по команде, выросли перед ним десятки костров на широкой поляне.

Теперь к тем двум спутникам, которые шли впереди, прибавилось еще человек пять. Полевой в темноте узнавал их по голосу.

— Кони накормлены? — спросил он.

— Сладу нет с ними! — сказал кто-то. — Стреножить хотели — не даются. Гриву по ветру — и в поле.

— Не долго уж ждать осталось.

— Скоро в поход?

— Скоро.

— Вот и хорошо! — отозвался молодой веселый голос. — А то истосковались ребята.

На краю полянки, под высокими дубами, стояла избушка лесника. В ней помещался штаб партизанского отряда.

— Хоромы невелики, — сказал Полевой, — но вы уж, того, не побрезгуйте, тут нам не век жить! А дальше — вразлет: мы — на коньках-горбунках, а вы — на ковре-самолете.

В избушке на столе стоял кувшин с кислым молоком, лежал каравай белого хлеба; чадили, потрескивая самодельными фитилями, керосиновые коптилки. На стене висела карта окрестного района, старательно склеенная из маленьких листов неумелыми руками: кляксы и блестящие полоски расплывались по карте, и стоило только прикоснуться к ней — как руки сразу становились липкими от клея.

— Стало быть, сразу возьмемся за дело, — сказал Полевой, отрезая перочинным ножом порядочный ломоть от каравая. — Я вам по карте точно обозначу, где будет наша дорога. Такую же карту я для вас приготовил. Не знаю, красиво ли подклеили, но уж за точность ручаюсь.

Он подошел к карте и, водя по ней тонкой указкой, обозначил направление своего рейда. Дорога его отряда начиналась в лесу, верстах в двух от сторожевой избушки, шла верст двадцать по пустынному предстепью и сразу сворачивала на Эмск. Не доходя верст тридцати до Эмска, уходила на восток, к железнодорожному мосту, и терялась в яблоневых садах левого берега.